Кривое зеркало

Мы с Фрэнсис много говорили об имидже Университета Вирджинии. Она выросла на Тихоокеанском Северо-Западе и в Вирджинию впервые приехала осенью, когда поступила в старшие классы. «Стоило мне вечером выйти на Газон, и я сразу же влюбилась в это место, – сказала она. – Оно идеально». После этого посещения она разместила фотографии Ротонды и Шарлоттсвилля на своем компьютере и смартфоне. «Я хотела всего этого, рождественских песен на Газоне при свете свечей, хотела оказаться в этом оплоте “безграничной свободы человеческого разума”», – сказала Фрэнсис, повторяя слова Джефферсона. Когда появилась статья в Rolling Stone, ей было тринадцать лет – и она ее не читала. Она не читала ее до сих пор. Она знала, что статья оказалась фальшивкой. И возможно, университет действительно таков, каким представляет себя миру.

После нескольких месяцев расследования администрация университета признала насильника Фрэнсис невиновным. Он мог вернуться в кампус. (Фрэнсис написала мне следующей осенью – он действительно вернулся.) Университет выпустил большой документ на 127 страницах, в котором ее показания объявляли недостоверными. «Они представили меня пьяной девкой, которая пришла на вечеринку, чтобы пофлиртовать, но ситуация слегка вышла из-под контроля. Мне стало стыдно, и я не смогла справиться с последствиями», – рассказала мне Фрэнсис. Я прочла этот документ, и мне стало плохо. Насильник признавал сексуальный контакт и то, что Фрэнсис физически боролась с ним, пытаясь положить этому конец. Он утверждал, что остановился вовремя. В документе отмечалось, что в поведении Фрэнсис по отношению к насильнику до инцидента и ее заявлениях после инцидента есть явные несоответствия. Исходя из этого и из существующей в университете презумпции невиновности, физический контакт был признан приемлемым. Администрация решила, что Фрэнсис либо лжет, либо заблуждается, либо сама является виновной. Я испытала абсолютное отчаяние: вот он – результат колоссальных перемен. Друзья и полиция отнеслись к словам Фрэнсис серьезно. Университет исключил насильника и провел тщательное и процедурно правильное расследование. Но ее все равно изнасиловали после вечеринки в первом же семестре. Университет по-прежнему считает несправедливым наказывать насильника. Все то, что определяло личность этой девушки – ее живость, уверенность, страсть, – было растоптано в тот самый момент, когда достигло пика. Технически все сделали то, что должны были, тем не менее все это наводило на мысль о стеклянной башне, окружающей непреодолимую гниль.

Недавний сдвиг в общественных взглядах на сексуальное насилие стал настолько драматичным и запоздавшим, что отвлек внимание от важного факта. Наши системы все еще терпят крах в этом вопросе. Ни одно преступление не является настолько запутанным и карательным, как изнасилование. Ни одно другое насильственное преступление не несет в себе встроенного алиби, которое мгновенно оправдывает преступника и перекладывает ответственность на жертву. Нет межличностного взаимодействия, которое можно использовать для оправдания грабежа или убийства, тогда как изнасилование объясняют сексом. Лучший судебный сценарий для жертвы одновременно является худшим для нее: чтобы люди поверили, что ты заслуживаешь справедливости, ты должна быть раздавлена. Развитие и широкое распространение феминизма этого не меняет. Мир, в который мы верим, который пытаемся сделать реальным и осязаемым, все еще не совпадает с уже существующим.

Я пришла к мысли, что нельзя писать о сексуальном насилии как о некоей аномалии. Изнасилование – не исключение. И не аномалия. И невозможно превратить это в приятную историю.

Работая над этой статьей, я нашла в Интернете свадебные фотографии Джеки. Я пролистывала снимки и представляла дом, где она живет под новой фамилией – светлую кухню с красными эмалевыми яблоками на держателе для бумажных полотенец, табличку над входом с надписью «Благодарность превращает то, что мы имеем, в достаточное». Я чувствовала, как меня охватывает страшное презрение. В тот же день я читала ее запись в Энциклопедии Драматика, этом тролле Википедии. «Означает ли это, что лживая шлюха Джеки… должна нам бесплатный групповой секс? – было написано там. – А Сабрина Рубин Эрдели? ОНА не заслуживает группового секса? Нет?» Мне стало противно – и от языка, и от шокирующего осознания: я обижена на них обеих. Мне казалось, что Джеки и Эрдели неосознанно приговорили меня писать статьи о сексуальном насилии – словно эта тема стала настолько личной, что отпечаталась во мне, словно я всегда испытывала иррациональное стремление исправить или искупить ошибки этих посторонних женщин.

Но я знаю, как в этом конкретном случае можно легко перенаправить гнев. Я знаю, что на самом деле обижена на само сексуальное насилие. Меня оскорбляют парни, которые ни на минуту не задумываются, что ведут себя недопустимо. Меня оскорбляют мужчины, в которых они превращаются, их власть, основанная на подчинении, и их отказ анализировать собственные поступки. Я ненавижу грязную реку, в которой стою, а не журналистку и студентку. Я понимаю, что у всех нас общее дело. В статье в n+1 Шамбелан пишет:



Это история о рассказанной Джеки истории: она сделала это от ярости. Она не понимала, что ее охватила ярость, но это было так. Что-то случилось, и она хотела рассказать другим людям, чтобы они поняли, что произошло и что она чувствует. Но когда она попыталась рассказать – может быть, кому-то еще, может быть, себе самой, – история не возымела действия. Она не прозвучала так, как это произошло в жизни. Она стала заурядной, обычной, достойной забвения, как миллион историй других женщин. Но для нее все было не так.



В конце своей статьи Шамбелан размышляет о том, что пыталась донести Джеки. «Это невозможно сказать спокойно, – пишет она. – Это должно быть сказано драматично. Примерно так: посмотрите на это. Не отворачивайтесь, черт вас побери… Вы должны знать, что мы сочли достойным жертвоприношения, какую цену мы согласились заплатить за этот союз мужчин. И на этот раз вы запомните!»

Думая о Джеки сейчас, я вспоминаю год, когда оказалась на колоссальном расстоянии от этой возбужденной атмосферы – не в Университете Вирджинии, а в Кыргызстане, загадочной, прекрасной и абсурдной стране, бывшей советской республике. После окончания университета я вступила в Корпус мира и отправилась туда. Это было в марте. Через неделю после нашего приезда произошел государственный переворот, восемьдесят восемь человек погибли и почти пятьсот были ранены. Летом начался геноцид узбекского населения страны: были убиты две тысячи человек, а сто тысяч лишились крова и стали беженцами. Меня дважды эвакуировали на не существующую ныне американскую военную базу возле киргизской столицы. Оттуда американские самолеты вылетали в Афганистан. В третий раз нас эвакуировали к границе с Казахстаном. Между этими неспокойными моментами я жила в деревне, протянувшейся на добрую милю у заснеженных гор. Там я преподавала английский старшеклассникам и тихо сходила с ума.

Кыргызстан по всем официальным меркам намного опередил США в вопросе гендерного равенства. После революции 2010 года президентом стала женщина. Женщины-политики приняли ряд прогрессивных законов в парламенте. Конституция страны, в отличие от нашей, гарантирует равные права. Но повседневная жизнь в стране идет по поразительно суровым мужским правилам. Я тщательно следила, чтобы у меня были прикрыты колени и плечи. Вскоре после приезда девушка из семьи, где я жила, велела мне остерегаться мужчин в общественном транспорте. В Кыргызстане существует старинная традиция «похищения невесты». Мужчины похищают женщин, а затем удерживают их у себя, пока те не согласятся выйти замуж. Сегодня эта традиция стала совсем архаичной, но не исчезла. Домашнее насилие встречается повсеместно. Женщины-волонтеры постоянно подвергаются домогательствам – особенно азиатки, потому что мы чем-то напоминаем местных жительниц. Я привыкла к тому, что таксисты возили меня окольными путями и втягивали в поразительно откровенные разговоры. Впрочем, в конце концов они сдавались и привозили меня домой. Когда Эндрю приехал навестить меня, местный мужчина – в шутку, но настойчиво – спрашивал, есть ли у него пистолет и готов ли он сражаться за свою жену.

Клаустрофобия стала одолевать меня на пыльных улицах, во время долгих автобусных поездок под бескрайним инопланетным небом. Мы соблюдали строгие правила безопасности из-за недавнего обострения ситуации. Но я, конечно же, нарушала их, потому что чувствовала себя одинокой и хотела хоть чем-то заняться. Я чувствовала, что у меня есть право делать то, что я хочу. И за это меня на несколько месяцев «заперли» в моей деревне в наказание. Там я стала еще более упрямой. Все равно уходила в горы, хотя и оглядывалась через плечо, боясь увидеть идущих следом мужчин. Однажды глава семьи, в которой я жила, напился и наклонился ко мне. Я думала, что он хочет поцеловать меня в щеку, но он схватил меня и поцеловал в губы. Я вырвалась, убежала и позвонила другу, потом администратору Корпуса мира, чтобы узнать, нельзя ли мне немного пожить в столице. Учитывая мою репутацию, он решил, что я всего лишь ищу повод, чтобы повеселиться с друзьями. Я действительно надеялась попасть на вечеринку, потому что мне хотелось отвлечься от этого события. Этот инцидент меня сильно смутил. В колледже со мной случались вещи и похуже, но тот поцелуй почему-то показался мне абсолютно недопустимым. Я всегда считала, что нежелательная сексуальная агрессия – это признак унизительной слабости агрессора. Я всегда считала, что лучше тех, кто пытается к чему-то меня принудить. Но здесь мне пришлось смириться. Я была не лучше других. Я должна была – и хотела – жить по принятым здесь правилам.

Позже, когда я уехала из Кыргызстана, мне стало ясно, что у меня была депрессия. Мне был всего двадцать один год, и я изо всех сил старалась помочь другим людям. Но в том, что касается доступности, я не знала, как быть – все казалось бессмысленным, не служащим высокой цели и являющимся проявлением нарциссизма. Как это ни чудовищно, но я чувствовала, что между моим положением и ситуацией в целом нет границы. Нет границы между моими мелкими несправедливостями и несправедливостями, с которыми сталкиваются все другие. Я была очень наивна, а насилие окружало меня повсюду. Через мою деревню ночью проезжал автобус. Он сбил человека и поехал дальше. Пьяный мужчина швырнул ребенка о стену. Я впервые в полной мере поняла, что оказалась в социальной системе несправедливой, жестокой и карательной, где женщины страдают от мужского доминирования, мужчины страдают из-за того, что должны доминировать, власть несправедливо распределена так давно, что я ничего не могу с этим сделать.

Я чувствовала, что меня охватывает паранойя. Уже не понимала, что происходит, преувеличиваю ли я каждый раз опасность или недооцениваю ее, действительно ли парни на рынке лапали меня, когда я проходила мимо, или это мне показалось. Я не понимала, двадцать ли минут умоляла водителя отвезти меня домой или несколько секунд. За пятнадцать секунд, которые прошли между поцелуем главы семьи, где я жила, и звонком другу, я успела усомниться, действительно ли это было и не дала ли я невольно повод так себя вести. Когда администратор отказал мне, я пришла в ярость, но скрыла свой гнев, потому что понимала, что нахожусь в подчиненном положении. Я могла прервать службу в любой момент по своему желанию. Мне, в отличие от местных женщин, это было невероятно легко. Но даже само предположение, что я злюсь на пустом месте, заставило усомниться в собственных чувствах. Вдруг я действительно делаю из мухи слона? Я начала желать, чтобы со мной что-то произошло, чтобы я убедилась, что не сошла с ума и не терзаюсь галлюцинациями. Кипя от обиды, я смотрела на мужчин, которые слишком пристально смотрели на меня. Мне уже хотелось, чтобы они дали повод сделать новую запись в тайном дневнике происшествий, чтобы они показали, каково женщинам жить в атмосфере постоянного насилия, чтобы они помогли понять, что я это все не придумала. Если бы я только знала (и в Корпусе мира, и в колледже), что история не должна быть чистой и приносить удовлетворение. Истории никогда не бывают чистыми и приятными. И когда я это поняла, то смогла понять истину.





Культ непокорной женщины




За последние десять лет в обществе произошли колоссальные перемены, которые кажутся и эпохальными, и не до конца понятыми: сегодня для женщин совершенно нормально оценивать свою жизнь с феминистической точки зрения. Если когда-то не терпящую подчинения женщину могли назвать сумасшедшей или властной, то сегодня те же термины считаются сексистскими и недопустимыми. Если раньше средства массовой информации пристально следили за внешностью женщин, то сегодня они продолжают делать то же самое – но по-феминистически. В начале 2000-х женщин сурово осуждали за распущенное поведение, в конце десятилетия это стало не принято, а в 2018 году превратилось в абсолютное культурное табу. Путь от изображения Бритни Спирс с поднятой юбкой на обложках таблоидов к принятию Сторми Дэниелс[25] в качестве приемлемой политической героини был таким ухабистым и головокружительным, что нам легко упустить всю глубину произошедших перемен.

Понятие «трудная женщина» стало описывать не недостатки, а достоинства, и это результат многих десятилетий развития феминистической мысли. Она неожиданно и очень убедительно расцвела в открытом идеологическом пространстве Интернета. Сегодня мы переписываем жизнь знаменитостей на феминистический лад. Дискурс феминистической знаменитости разворачивается точно так же, как ведется культурная критика в эпоху социальных сетей, то есть по линиям «распознавания идеологических шаблонов». Авторы берут жизнь знаменитости и ее публичное поведение, освещают его в черном свете и, когда он начинает сиять, указывают на сексизм.

Знаменитости всегда были основным просветительским элементом, через который интернет-феминизм становился понятным и заметным и мог сопротивляться мощной силе патриархального осуждения. Бритни Спирс изначально казалась глупой, чрезмерно сексуальной инженю-психопаткой. Теперь же она кажется вполне симпатичной: публика требовала, чтобы она была соблазнительной, невинной, безупречной и гарантированно приносящей доход, и она рухнула под грузом невыполнимых и противоречащих друг другу требований. При жизни Эми Уайнхаус[26] и Уитни Хьюстон[27] часто называли обдолбанными чудовищами; после смерти их гений стал всем очевиден. Моника Левински[28] не была тупой шлюхой, она была обычной молодой девушкой, у которой завязался служебный роман с самым влиятельным мужчиной Америки. Хилари Клинтон не была напрочь лишенной харизмы и неспособной завоевать доверие обычных людей. Это была квалифицированная государственная служащая, амбиции которой разбились из-за ханжества и злобы противников.

Анализ сексизма через жизнь знаменитых женщин – очень распространенный педагогический метод. Это придание прогрессивного политического смысла любимому культурному занятию (вычислению точной ценности женщины). Это также и личный вопрос. Когда переосмысливают истории женщин-знаменитостей, переосмысливаются и истории обычных женщин. За последние несколько лет феминистский подход – другими словами, подход справедливый – стал стандартным для средств массовой информации. Дело Харви Вайнштейна и все, что за ним последовало, стало возможным в немалой степени потому, что женщины наконец-то смогли рассчитывать на истинную поддержку. Женщины осознали, что их истории могут быть понятыми – не всеми, но многими – так же, как их понимают они сами. Аннабелла Шиорра[29] смогла признать, что изнасилование для нее означало полный запрет на профессию. Азия Ардженто[30] смогла признать, что встречалась с Вайнштейном и после того, как он ее изнасиловал. Обе женщины смогли поверить, что эти факты в новом климате не делают их подозрительными или жалкими. (Освещение ужасного завершения истории Ардженто – обвинение в том, что позже она сама сексуально домогалась молодого актера – также было довольно сложным и взвешенным. Средства массовой информации осуждали ее поведение, но при этом признавали, что насилие порождает насилие.)

В свою очередь, когда известные личности предстают как субъекты, а не объекты, многие обычные женщины узнают в них себя. Женщины получают возможность рассказать о фактах, которые прежде оставались невысказанными. Вступление в отношения с кем-либо не исключает виктимизации. Кроме того, сексуальное домогательство или насилие могут разрушить карьеру. На примере Хилари Клинтон мы убедились, как страна презирает женщину, стремящуюся к власти. На примере Моники Левински, преданной обоими Клинтонами, мы поняли, как легко стать жертвой чужих амбиций. История краха карьеры Бритни Спирс показала, что женские страдания превращаются в анекдот. Любая женщина, жизнь которой изменилась и извратилась из-за мужской власти (то есть абсолютно любая женщина), – это сложная героиня, погубленная патриархатом, но благодаря феминизму восставшая из мертвых.

Но когда личностная ценность частично определяется обрушивающимися на женщину несправедливостями, мы ступаем на шаткую почву. Это особенно очевидно сегодня, когда Интернет расширяет диапазон ненависти и несправедливости до бесконечности. Такое положение сохраняется даже сейчас, когда феминизм получил широкое признание. Каждая женщина сталкивается с неприятием и критикой. Выдающиеся женщины несут особенно тяжелый груз. И такая критика всегда существует в контексте сексизма – как и все остальное в жизни женщины. Эти три факта сливаются друг с другом, порождая представление о том, что жесткая критика женщины по сути своей всегда является сексистской. Более того, сексистская критика сама по себе является показателем ценности женщины.

Когда средства дискурса поп-феминистической знаменитости применяются к политическим фигурам, таким как Мелания Трамп (а это происходит все чаще), становятся заметны ограничения анализа подобного типа. Мне кажется, мы вступаем в период, где граница между высокой оценкой женщины, несмотря на жестокое обращение, и оценкой из-за такого отношения размывается. Законная потребность защищать женщин от несправедливой критики перерастает в незаконную потребность защищать женщин от любой критики. Становится возможным восхвалять женщину просто потому, что ее критикуют, то есть только за то, что она стала объектом критики.

Суть ситуации очень проста. Нас всех определяют исторические условия, а эти условия создаются мужчинами и для мужчин. Любая женщина, имя которой сохранилось в истории, действовала против мужской власти. До недавнего времени мы смотрели на женщин с мужской перспективы. Но всегда есть способ пересмотреть жизнь женщины на ее собственных условиях.

Вы можете это сделать – и люди давно это сделали – на примере Библии. В Еве можно увидеть не трусливую грешницу, а радикальную искательницу знания. История жены Лота, обернувшейся посмотреть на пылающие Содом и Гоморру и превращенной в соляной столп, становится примером не непокорности, а непропорционального наказания женщин. Сам Лот предложил своих девственных дочерей дикой толпе, а потом стал отцом их детей, когда они жили в пещере. Мои учителя из воскресной школы всегда очень тепло говорили о Лоте. Ему пришлось сделать нелегкий выбор. В живописи его всегда изображают как обычного мужчину, искушаемого юной женской плотью. А ведь его жена всего лишь повернула голову – и ее навечно заковали в соляной столп! Стоит иначе взглянуть и на искусительниц. Далилу представляют хитрой проституткой, выдающей своего любовника филистимлянам. Сегодня же мы видим в ней обычную женщину, которая ищет наслаждения и пытается выжить в сложном мире. С библейской точки зрения, истории этих женщин – предостережение. С точки зрения феминизма, они показывают ограниченность моральных норм, которые требуют от женщин покорности и подчинения. В любой ситуации эти женщины сохраняют свою привлекательность. «Конечно, стерва всегда привлекательна. Это иллюзия освобождения», – пишет в книге «Стерва» 1998 года Элизабет Вурцель. Эта книга стала предвестником мощной волны феминистской культурной критики, которая сегодня считается нормой. Далила, пишет Вурцель, «была символом жизни. Я жила в мире измученных матерей-одиночек, оказавшихся в полной власти мужчин, которые перегружали их работой и недоплачивали им… Никогда в жизни я не встречала женщины, которая смогла бы победить мужчину. До Далилы».

Далила – отличный пример, поскольку обретенная ею власть неотделима от ожидания от нее полной беспомощности. Самсон был гигантом: еще в юности он разорвал льва пополам. Он убил тридцать филистимлян и отдал их одежду своим солдатам. Он убил тысячу человек одной лишь ослиной челюстью. И Далила показалась ему совершенно безопасной. Но она сумела узнать у Самсона секрет его силы, а ночью игриво связала его веревкой. Самсон сказал ей правду: его сила в волосах, которые он никогда не срезает. А потом уснул на ее коленях. Далила же, следуя приказам филистимлян, взялась за нож.

После этого Самсон обрел истинное величие. Филистимляне схватили его, выкололи ему глаза и приковали к жернову, чтоб он молол зерно, как мул. Тем временем они готовились к ритуальному жертвоприношению. Ослабевший Самсон стал молиться Богу, и ему был явлен божественный дар. Самсон сдвинул колонны храма, убив тысячи врагов и отдав собственную жизнь. Так он одержал триумф над злом, отомстил жестоким филистимлянам и их грязной соблазнительнице Далиле, которую Мильтон в поэме «Самсон-борец» называет «блудною тварью». У Мильтона Самсон восклицает: «Но шею сам, обабившись, подставил я под ярмо!.. За поступок, раба достойный, рабством я наказан». Признание в ненависти – это подтверждение ее власти. «Для меня Далила – настоящая звезда», – пишет Вурцель.

Трудные женщины по природе своей порождают проблемы, и проблемы эти почти всегда можно истолковывать как позитивные. Женщины утверждают свое право на власть и активную позицию, которые исторически принадлежали мужчинам. Это история женского зла и женского освобождения одновременно. Чтобы понять последнее, нужно осознать первое: освобождение часто воспринимается как зло. В 1905 году Кристабель Панкхерст положила начало воинственному этапу английского движения суфражисток, когда на политическом митинге плюнула в полицейского и была за это арестована. С того момента Женский социально-политический союз перешел к решительным действиям. Женщины разбивали окна и поджигали дома. О суфражистках писали так, словно они были дикими животными, что лишний раз подчеркивало несправедливость их положения. В 1906 году Daily Mirror с симпатией писала: «А какими еще способами, кроме криков, драки и бунтов, люди получали то, что им было бы приятно назвать своими правами?»

Большинство женских действий, выходящих за рамки абсолютной покорности, всегда подвергались осуждению. (С этим столкнулась даже самая почитаемая женщина в истории, Дева Мария: в Евангелии от Матфея говорится, что Иосиф, узнав о беременности жены, решил развестись с ней.) Но непокорных женщин порой и восхваляли. В 1429 году семнадцатилетняя Жанна д’Арк под влиянием духовных видений убедила дофина Карла поставить ее во главе французской армии. Она повела солдат в бой и сумела вернуть корону французскому королю. В 1430 году ее схватили, а в 1431-м признали виновной в ереси и ношении мужской одежды и сожгли на костре. Но Жанну продолжали восхвалять и в этот момент. Кристина Пизанская, автор «Книги о граде женском», утопической фантазии о воображаемом городе, где уважают женщин, писала, что Жанна – «украшение всего женского рода». Палач, казнивший Жанну, «страшно боялся быть проклятым навеки».

В 1451 году, через 20 лет после казни, Жанна д’Арк была признана добродетельной мученицей. Ее истории – непокорности и добродетели – стали переплетаться. «Спустя пять веков после смерти кем только ее не называли, – пишет Стивен Ричи в книге «Жанна д’Арк: Святой воин» (2003). – Кто-то видел в ней демоническую фанатичку, кто-то – духовного мистика. Она представлялась трагической игрушкой в руках власть имущих, создателем и иконой современного популярного национализма, обожаемой героиней, святой». Жанну любили и ненавидели за одни и те же поступки, одни и те же черты… В 1920 году ее канонизировали, и она присоединилась к женщинам, претерпевшим мученичество за свою чистоту, – святой Люсии, святой Цецилии, святой Агате. Точно так же сегодня мы канонизируем святых поп-культуры, претерпевших мученичество за свой грех.

Переписывание женской истории неизбежно заставляет нас иметь дело с мужскими правилами, которые прежде ее определяли. Чтобы спорить с идеологией, ее нужно признать и озвучить. И в ходе этого вы можете неосознанно укрепить позиции своих противников. Эта проблема постоянно меня мучит. Она определяет журналистику в эпоху Трампа: когда вы пишете статью, выступая против чего-либо, то тем самым укрепляете это, предоставляя ему время и пространство, попросту уделяя внимание.

В 2016 году Сэди Дойл опубликовала книгу «Женщина-катастрофа: Мы их ненавидим, высмеиваем и боимся – и почему». В книге анализируется жизнь и публичный нарратив известных трудных женщин нашего времени: Бритни Спирс, Эми Уайнхаус, Линдси Лохан, Уитни Хьюстон, Пэрис Хилтон. Кроме того, там немало исторических примеров – Сильвия Плат, Шарлотта Бронте, Мэри Уолстонкрафт. Как пишет журнал Kirkus, это «глубокий, вдумчивый анализ», а журнал Elle называет книгу «невероятно ярким рассуждением, с которым нужно ознакомиться всем». Подзаголовок книги отражает внутреннюю неопределенность, порождающую двойственность феминистического дискурса. Кто такие «мы», ненавидящие, высмеивающие и боящиеся таких женщин? Это читатели Дойл? Или феминистки, писатели и читатели, обязаны принять на себя ответственность за всю ненависть, страх и издевательства, порожденные другими людьми?

Свою книгу Дойл называет «попыткой не только понять все стороны женственности, которые мы привыкли держать под спудом, но и дать голос девушке, которая привычно действует в рамках сексистского общества». «Мы» в этом предложении почти сразу же исключает Дойл и ее читателей, а в процессе чтения книги возникает невероятный сплав женоненавистничества и феминизма – и женоненавистник, и феминистка, хотя и по противоположным причинам, хотят исследовать глубины женской деградации и боли. В главе, посвященной Эми Уайнхаус, Уитни Хьюстон и Мэрилин Монро, Дойл пишет: «Гибель женщины-катастрофы становится окончательным заявлением, которое мы хотим от нее услышать. Такие женщины действительно не могут ничего сделать, и не следует поощрять их к таким попыткам». В конце главы про секс (где присутствуют «когда-то хорошая девочка, а теперь распутница Линдси Лохан, разведенная мать-одиночка Бритни Спирс, Кейтлин Дженнер[31] с ее сладострастными позами, Ким Кардашьян, имеющая наглость появиться на обложке Vogue со своим чернокожим мужем») Дойл пишет: «Мы держим женское тело под контролем, а самих женщин в страхе, и публичное мнение немедленно осуждает любую сексуальную личность, кажущуюся женственной». Неужели это действительно так? Обобщать всегда сложно, но этот пример очень показателен: в настойчивых попытках признать неравенство мы порой не видим современную популярную культуру такой, какова она есть.

Проект «Женщина-катастрофа» направлен на то, чтобы указать на несправедливое отношение к знаменитым женщинам в прошлом и предотвратить подобное в настоящем. Задача автора – показать, какой ущерб наносится обычным женщинам в обществе, где с интересом смотрят на гибель известных женщин. Дойл оплетает эту достойную цель причудливой фаталистической гиперболой, выбирая тон, который долгое время был основным в сетевом феминистическом дискурсе. В главе «Фатальное влечение» она пишет: «Женщина, желающая, чтобы ее любили, в опасной близости от превращения в женщину, требующую внимания мира». Женщина-катастрофа «безумна, потому что мы все безумны, потому что в сексистской культуре быть женщиной – все равно что страдать неизлечимой болезнью». Общество превращает Майли Сайрус в «стриптизершу, дьяволицу, живое воплощение хищнической похоти». Стоит войти в Интернет – и сразу натыкаешься на тему № 1: является ли Рианна дурным примером для женщин. Причем «вердикт всегда выносится не в пользу Рианны». Дойл пишет, что ее мотивировала «жизнь, проведенная в наблюдениях за тем, как в средствах массовой информации самые красивые, счастливые, богатые и успешные женщины мира превращаются в извращенных идиоток, а потом под беспощадной силой общественного презрения умолкают и исчезают в безвестности».


Можно сказать, что именно это и нужно сделать, чтобы противостоять силе столь древней, как патриархат: чтобы уничтожить ее, нужно полностью осознать ее власть, озвучить ее и противостоять ее худшим оскорблениям и следствиям. Но результат подобного часто граничит с осознанным цинизмом. «Прыжок от Пэрис Хилтон к Мэри Уолстонкрафт кажется большим и долгим, – пишет Дойл. – Но на практике это всего лишь кроличий скачок». Она пишет, что долгое время о сексуальной жизни Уолстонкрафт умалчивали, ограничиваясь обсуждением ее книги «В защиту прав женщин». Неприличные письма Уолстонкрафт были опубликованы Уильямом Годвином уже после ее смерти. Этот факт можно связать с тем, как Рик Саломон продал сексуальную запись[32] без разрешения Хилтон. Но изменения, произошедшие между 1797 и 2004 годами, нельзя недооценивать и упрощать – равно как не следует относиться подобным образом к тому, что изменилось с 2004 по 2016 год. Я бы сказала, что наша реальность вовсе не позволяет превращать самых красивых, счастливых, успешных женщин мира в «извращенных идиоток». Женщины – движущая и правящая сила индустрии знаменитостей. Они богаты, у них есть права (даже если не так много, как они заслуживают). Несправедливая критика, которой они подвергаются, не отрицает этих фактов, но формирует их, причем очень сложным образом. Знаменитых женщин сегодня почитают именно за их сложность – за их недостатки, трудности, за их человечность. И эта идея позволяет нам, женщинам обычным, принимать свои недостатки и человечность и понимать, что мы тоже заслуживаем почитания.

Об этом я думала с 2016 года – а именно с той недели, когда с промежутком в несколько дней произошли два события. Сначала Ким Кардашьян обокрали, угрожая пистолетом, а затем личные данные Элены Ферранте попали в Интернет. Сетевое феминистское движение объединило эти происшествия. Смотрите, что происходит с амбициозными женщинами. Смотрите, как их наказывают за то, что они осмеливаются жить так, как хотят. Я считала, что это действительно так, но не совсем. Проблема казалась глубже: женщинам на пути к успеху приходится преодолевать столько препятствий, что их успех всегда преломляется на этих препятствиях. Жизнь известных женщин всегда истолковывается как напоминание о том, что нам нужно преодолеть, чтобы оставаться настоящими женщинами.

Думаю, мы не должны гадать на жизни знаменитостей как на кофейной гуще. Жизнь известных женщин определяют публичность, деньги и власть, тогда как жизнь обычных женщин чаще всего связана с вещами более тривиальными: социальным статусом, образованием, домашними хлопотами, работой. Известные женщины устанавливают правила: что приемлемо и доступно широкой публике в плане сексуальности, внешности, эмоций. В современном мире это самый важный вопрос. Но знаменитые женщины не всегда находились на кровоточащей грани возможного. Внимание накладывает немало ограничений. Известные женщины постоянно сталкиваются с приятием и неприятием. Им намного сложнее получить то, к чему стремимся мы все: социальное позволение жить так, как хочется.

В 2017 году Энн Хелен Петерсен выпустила книгу «Слишком толстая, слишком вызывающая, слишком громкая: История возвышения и правления непокорных женщин». В основном речь в ней идет об обоюдоостром мече женской сложности. Непокорные женщины обрели «чрезмерную значимость в американском воображении», – пишет Петерсен. Быть непокорной одновременно и выгодно, и рискованно. Непокорная женщина на цыпочках идет по тонкой и подвижной границе приемлемого. И если ей удастся пройти этот путь, она может получить колоссальные социальные преимущества.

В центре книги Петерсен восхваляемая непокорность – «непокорность, проложившая себе путь в мейнстрим». Автор пишет о разных женщинах, в том числе о Мелиссе Маккарти[33], Серене Уильямс[34], Ким Кардашьян. Все они успешно противостояли попыткам общества считать их слишком толстыми, слишком громкими, слишком сильными и слишком беременными. «Повлиял ли их звездный статус на серьезные перемены в восприятии “приемлемого” поведения и тела? Изменил ли он представление о том, что значит сегодня быть женщиной? – спрашивает Петерсен. – Ответ в меньшей степени зависит от самих этих женщин и в большей от того, что мы как потребители культуры говорим и думаем о них». Эти женщины во всей своей непокорности «важны, и лучший способ проявить их силу, власть и влияние – рассказать о том, почему они так поступают». Каждая глава посвящена женщине, которая, казалось бы, обладала неким сомнительным качеством в избытке, но тем не менее сумела подняться на самую вершину в своей сфере. Эти женщины сложны и успешны. Петерсен называет непокорность «бесконечно заряжающей», увлекающей, классной.

Категория непокорности чрезвычайно широка и аморфна. В женщинах так много непокорного, что само существование без стыда за собственное тело кажется непокорностью. Непокорность – это стремление следовать своим желаниям, какими бы они ни были, освобождающими или компромиссными, а чаще сочетанием того и другого. Женщину называют непокорной, если кто-то ошибочно решил, что в ней слишком много чего-то, или если она предпочитает считать, что с ней все в порядке. Она непокорна, даже если ее гипотетически критикуют: например, нарратив известности Кейтлин Дженнер тесно связан с мощной волной отрицательной реакции общества, в ее случае так и не возникшей. Жизнь женщин-трансгендеров в Америке по всем меркам можно назвать самой тяжелой и опасной. Но Кейтлин сразу же стала замечательным исключением. Ее беспрецедентная защита – богатство, белая кожа и известность (и возможно, былая олимпийская слава). Она в корсете появилась на обложке журнала Vanity Fair, она вела собственную телевизионную программу, ее политические высказывания – в том числе в поддержку президента, который вскоре лишил трансгендеров любых прав – выносились в газетные заголовки. Все это происходило в то же время, когда в различных штатах принимались «законы о туалетах», когда убийства чернокожих женщин-трансгендеров случались в пять раз чаще, чем кого бы то ни было. И это считается признаком смелости Кейтлин Дженнер. Но на самом деле все это можно считать доказательством огромной дистанции между нарративом знаменитости и обычной женщины.

В другой главе Петерсен пишет о падчерице Кейтлин, Ким Кардашьян. Ким, как она говорила в своем шоу, хотела «милой» беременности, во время которой у нее увеличился бы только живот. Но она сильно поправилась. Она продолжала носить обтягивающую одежду и высокие каблуки, и тем самым «стала неподходящим символом, сделавшим очевидными трещины в идеологии “правильного” материнства». Ким носила «наряды с прозрачными сетчатыми вставками, короткие платья, выставляющие напоказ ее ноги, блузки с глубоким декольте, демонстрирующим впечатляющую ложбинку, юбки-карандаши с завышенной талией, которые подчеркивали, а не скрывали округлившийся живот. Она не отказалась от каблуков и красилась по-прежнему… Она демонстрировала женственность и сексуальность точно так же, как делала это на протяжении всей своей впечатляющей карьеры». В ответ ее называли китом и диваном, в журналах печатали крупные планы ее отекших щиколоток в стильных туфлях на шпильке. Во время беременности Ким столкнулась с жестокой, сексистской критикой. Но в этой главе не отражен тот факт, что непокорность Ким в сложившейся ситуации проявилась не через подчеркивание своей изменившейся внешности, а через неуемное желание эротизировать и монетизировать собственное тело. Стремление к самообъективации – это инстинкт, который сделал ее, по словам Петерсен, «случайной активисткой», но «тем не менее активисткой».

У Ким Кардашьян планка чрезвычайно низкая. О ней часто пишут (в книге Петерсен в самой меньшей степени) как о некой восхитительно искаженной иконе женской силы. Ким в полной мере использовала феминистскую тенденцию представлять женскую смелость как максимально разрушительную силу, тогда как чаще всего она бывает минимально разрушительной. Строго говоря, не следует считать «смелостью» желание и возможность делать то, что позволяет женщине быть богатой и знаменитой. Некоторым женщинам жить в этом мире трудно и даже опасно, но другим, например Ким и ее сестрам, это не просто легко, но еще и чрезвычайно выгодно. Да, мир действительно твердил Ким Кардашьян, что она «слишком толста, слишком поверхностна, слишком фальшива, слишком пышна, слишком сексуальна». Такой подход, как пишет Петерсен, отражает женоненавистническую неприязнь к успеху и влиянию Ким. Но Ким успешна и влиятельна не вопреки, а благодаря этому. Ей нравится быть поверхностной, фальшивой, пышной, сексуальной. Она – живое доказательство концепции, не являющейся ни слишком сложной, ни радикальной: сегодня красивая и богатая женщина со склонностью к самолюбованию спокойно может осуществить свои мечты по увеличению богатства и красоты.

Более четко эту мысль Петерсен излагает в главе о Мадонне, где сосредоточивается на пятидесятилетней звезде, продолжающей демонстрировать развитую мускулатуру в открытых корсетах. Принимая и демонстрируя экстремальный фитнес и сексуальность, Мадонна «открыто отказалась стыдиться возраста, но усилия, которые она прикладывает к борьбе с ним, этот стыд выдают», – пишет Петерсен. На сцене она прыгает и скачет. Она приходит на Бал Института костюма в откровенном костюме с полуобнаженной грудью и ягодицами. Она отстаивает свое право быть сексуальной несмотря на возраст и презирать социальные условности. Но все эти нарушения табу строятся на очень конкретной основе: Мадонна не утверждает, «что все женщины пятидесяти-шестидесяти лет должны быть такими. Она считает, что такими могут быть те, кто похож на нее». То есть женщины, которые по три часа в день занимаются физическими упражнениями и придерживаются профессионально составленной диеты, могут преодолеть пропасть между «старением» и «сексуальностью». Такие нарушения правил, по определению, являются сугубо индивидуальными. Они не предназначены для использования в обычной жизни.

Конечно, женщины, прославившиеся раздвижением социальных границ, сумели показать человечеству, насколько правила устарели. Но что происходит, когда становится понятно, что правила устарели? Мы вступаем в новую эру, когда феминизм перестает быть антидотом традиционной мудрости. Неожиданно феминизм сам становится традиционной мудростью во многих сферах. Женщины не всегда – я бы даже сказала редко – становятся интересными, когда разрушают неинтересные ограничения. Гений Мелиссы Маккарти более странен и специфичен, чем нудная и предсказуемая критика в ее адрес из-за лишнего веса. Знаменитости не всегда указывают на границы того, что для общества является привлекательным или даже терпимым. Часто стандарты известных людей отличаются от таковых для обычных женщин в повседневной жизни. Актриса Лина Данэм стала героиней главы о «слишком обнаженных» женщинах в книге Петерсен – сериал «Девочки» стал настоящим телевизионным прорывом, потому что в нем изображаются ситуации, знакомые большинству людей.

В анализе феминистических знаменитостей есть непроверенное предположение. Нам кажется, что свобода, которую мы дарим известным женщинам, будет доступна и нам. За этим предположением кроется другое: главная цель такого разговора – обретение силы. Но дискурс трудной женщины часто ведет к чему-то другому. Феминистки в значительной степени развенчали и отвергли традиционное мужское определение образцовой женственности. Мужчины считали, что женщины должны быть милыми, очаровательными, управляемыми и лишенными обычных человеческих недостатков. Но если мужчины возвели женщину на пьедестал и наслаждаются, видя ее падение, то феминизм полностью изменил порядок действий: феминистки подняли упавшую с пьедестала женщину и вновь сделали кумиром. Известные женщины постоянно борются с представлением о том, что они должны быть максимально привлекательными, даже если сегодня эта привлекательность включает «трудные» качества. Феминистки все еще ищут кумиров – только кумиры эти стали кумирами на собственных непростых условиях.

А повсюду, вне царства трудных женщин, правит иной тип женственности. В книге «Слишком толстая, слишком вызывающая, слишком громкая» Петерсен замечает, что непокорные женщины «сражаются со значительно более приятной – и во многих случаях более успешной – формой женственности: супермамой»:



Примерами таких женщин могут служить Риз Уизерспун, Джессика Альба, Блейк Лайвли, Гвинет Пэлтроу и Иванка Трамп. Они редко задают тренды в Twitter, но им удалось создать невероятно успешные бренды, приняв «новую домашность», определяемую потреблением, материнством и своеобразной светскостью XXI века. У них стройное и подтянутое тело, они очаровательны во время беременности, они никогда не наденут чего-то недопустимого. Они не позволяют себе негативных высказываний и грубости. А главное – все они белые или, как это делает Джессика Альба, тщательно скрывают любые намеки на этническое происхождение и гетеросексуальны.



К такому типу – женщины, которая никогда не станет трудной, – относятся самые разнообразные «микрознаменитости»: лайфстайл-блогеры, бьюти-блогеры, многочисленные инфлюенсеры из Instagram с вполне предсказуемыми интересами. Эти женщины настолько успешны, что в среде феминисток к ним возникло отвращение, связанное с полным отсутствием непокорности и абсолютно предсказуемым поведением, основанным на социальных ожиданиях.

Другими словами, подобные женщины, как и женщины трудные, далеки от идеала. Ими тоже восхищаются и одновременно их ненавидят. Феминистская культура часто проводит черту, исключая из своего сообщества мормонских мамочек-блогеров, фабрики спонсируемого контента, всех эти Гвинет и Блейк. Иногда (а вообще-то часто) их открыто ненавидят: загляните в сетевые форумы вроде Get Off My Internet, где собираются женщины, готовые раскритиковать любые детали жизни Instagram-знаменитостей. В своей книге Дойл пишет: «“Женщину-катастрофу” ненавидят так же сильно, как мы ненавидим себя. И так же сильно любят, как мы хотим, чтобы любили наши промахи и недостатки. Вопрос заключается в том, чтобы выбрать один из этих подходов». Но почему эти подходы являются единственным вариантом? Желанная для меня свобода лежит в мире, где нам не нужно любить женщин или даже считать значимыми наши чувства по отношению к ним. В таком мире нам не придется оценивать достоинство и свободу женщин, тщательно присматриваясь к этим деталям.

В 2015 году Алана Масси написала статью для BuzzFeed, озаглавленную «Быть Вайноной в мире, созданном для Гвинет». Статья начиналась с истории, произошедшей в день рождения автора. Алане исполнилось двадцать девять лет. Парень, с которым она встречалась, неожиданно заявил, что идеальная секс-партнерша из мира знаменитостей для него – Гвинет Пэлтроу. «И в этот момент, – пишет Масси, – все мои мечты о возможном будущем, с широко улыбающимися детьми, пушистыми кошками и феноменальным сексом, рухнули. Потому что Вайноне никогда не построить будущее с мужчиной, выбирающим Гвинет. И уж точно это невозможно для Вайноны в мире, созданном для Гвинет». В этой статье исследовалось пространство между «двумя типами белых женщин, которые привлекательны в традиционном смысле слова, но чей публичный имидж символизирует кардинально разный образ жизни и взгляд на мир». Вайнона Райдер «органична и амбициозна», ее жизнь «более аутентична… одновременно и увлекательна, и слегка печальна». Гвинет же «всегда демонстрировала элегантные, но безопасные потребительские рефлексы в большей степени, чем реальные черты своей личности». Жизнь ее «эффективно представлена так, чтобы одновременно казаться и обычной, и достойной зависти».

Для женщин аутентичность кроется в трудности: такое феминистическое предположение стало доминирующей логикой, хотя все еще остается редкостью. Масси считает, что только истории Вайноны достойны упоминания, даже если мир создан для девушек совершенно другого типа. (Вообще-то мир построен и для Вайнон тоже: хотя Масси признает расовые ограничения своих аргументов, тот факт, что в чрезвычайно популярной статье спектр женской идентичности представлен Гвинет Пэлтроу и Вайноной Райдер, показывает и прочное положение белой расы в дискурсе знаменитости, и необычный уклон оценки.) Позже Масси писала о периоде успеха после публикации этой статьи. Она купила дом, сделалась платиновой блондинкой и обновила гардероб. Она смотрела на себя в зеркало и видела «искусно уложенные светлые волосы, элегантную сумочку и сияющую кожу, ставшую такой благодаря дорогим маслам и кислотам, которыми она себя умащала… Она стала абсолютной чертовой Гвинет». Сверхточная калибровка образцовой женственности либо значит сегодня больше, чем когда бы то ни было, либо вообще не имеет значения.

Читая книгу Масси, я думала: женственность так долго была лишена глубины и смысла, что теперь каждый ее дюйм невероятно отягощен. Трудные женщины некогда считались извращением, теперь же извращением стал отказ от такой «трудности». Целая система толкования оказалась несостоятельной. Мы можем анализировать трудных женщин с традиционной точки зрения, и они покажутся нам противоречивыми. Мы можем анализировать обычных женщин с феминистической точки зрения, и они тоже покажутся нам противоречивыми. Мы оказались в ситуации, когда женщины отвергают традиционную женственность во имя освобождения, а затем обнаруживают, что им безумно ее хочется. Такой духовный путь прошла Масси: от Гвинет и назад к ней, и то же самое порой происходит в сетевых форумах, где блогеры, проповедующие определенный образ жизни, неожиданно полностью меняют свою точку зрения. Феминистки с самыми добрыми намерениями старались оправдать женскую «трудность» – в результате эта концепция превратилась в нечто всеобъемлющее. Это и надежная защита, и автоматическое восхваление, и самообман, способный прикрыть любой грех.

К 2018 году, когда границы между известностью и политикой окончательно стерлись, дискурс трудной женщины, отточенный на знаменитостях, стал достаточно сильным, чтобы перейти в общеполитическую реальность. Для женщин в администрации Трампа характерны многие качества, отмечающиеся у икон феминизма: они эгоистичны, не терзаются угрызениями совести, не сожалеют о содеянном, амбициозны, искусственны и т. п. Отношение к ним как к знаменитостям проявляет нечто странное, нечто такое, что еще более обострилось в силу динамики Интернета. С одной стороны, сексизм по-прежнему вездесущ, и он затрагивает все стороны жизни женщины. С другой стороны, кажется неправильным критиковать женщин по любому поводу (за их манеры или поведение), поскольку это может отдавать сексизмом. Для женщин из администрации Трампа это означает, что их невозможно критиковать, не скатываясь в сексизм. И это очень удобно, потому что дискурс трудной женщины мгновенно прекращает подобные разговоры.

Все женщины в окружении Трампа – трудные, но в своеобразном отношении. Их характеры отлично вписываются в жизнеописание сомнительной знаменитости. Келлиэнн Конуэй[35] постоянно высмеивают за заметное старение, манеру одеваться и слишком свободно сидеть на диванах. Но при этом она – настоящий борец, выходящий победителем из любой схватки. Меланией пренебрегают, потому что она была фотомоделью, потому что ей неинтересно притворяться счастливой и идеальной первой леди, которая отвергает традиционные представления об уюте Белого дома и оформляет устаревший офис по собственному вкусу. Хоуп Хикс[36] тоже была моделью. Ее считают слабой, потому что она молода, тиха и лояльна. И тем не менее она – одна из немногих, кому президент по-настоящему доверяет. Моделью была и Иванка. Ее не принимают всерьез, потому что она занимается дизайном обуви и приходит на политические мероприятия с бантиками. Она не обращает внимания на ненависть либеральной публики и спокойно работает за сценой. А еще есть Сара Хакаби Сандерс[37] – ее высмеивают за безвкусицу в одежде и вспыльчивость. Но она напоминает нам, что вовсе не обязательно быть худой как щепка или постоянно улыбаться, чтобы добиться успеха в публичной сфере. Такой паттерн, когда женщину критикуют за что-то, связанное с ее женственностью, а ее существование считается политически значимым, настолько расплывчат, что под него подходит практически все. Посмотрите на женщин Трампа: они успешно доказывают, что женская власть не всегда оказывается такой, какой мы хотим ее видеть. Посмотрите, как они действуют, столкнувшись с общественным неприятием. Они отказываются извиняться за то, каковы они есть, за ту «неправильную» власть, которую они для себя выбрали, за ожидания, которых не оправдали.

Такой нарратив в определенной степени жив и по сей день. Феминистки редко об этом пишут, хотя некоторые подходят довольно близко. В журнале New York в марте 2017 года была опубликована статья Оливии Нуцци «Келлиэнн Конуэй – звезда». В ней рассказывается о том, как Конуэй стала объектом бесконечного «диванного психоанализа, ярости и откровенного высмеивания. Но она не прогнулась, а впитала эту критику и вышла невредимой, полностью представляя, как воспринимает ее мир. И теперь она сама могла бы написать эту статью». Конуэй – живое воплощение «аутентичности синих воротничков», она обладает инстинктом бойца. У нее «свободные отношения с истиной» и «абсолютно явная любовь к игре». Это движет ее вперед, несмотря на постоянную критику ее внешности и поведения. Порой ее даже называют «функциональной первой леди Соединенных Штатов». Нуцци дважды писала о Хоуп Хикс. Первая статья в журнале GQ называлась «Таинственный триумф Хоуп Хикс, женщины, ставшей правой рукой Дональда Трампа». В ней детально рассказывалось о «человеке, который никогда не занимался политикой, но тем не менее стал самой значимой действующей силой этих выборов». Вторая статья появилась в New York в начале 2018 года, когда Хикс ушла в отставку. Нуцци представила ее как хозяйку собственной судьбы, милую, невинную, уязвимую служанку института, который разваливался на глазах.

Обсуждение женщин из администрации Трампа в средствах массовой информации оказалось конфликтным до степени бессмыслицы. Все они использовали рефлекс популярного феминизма, заставляющий высоко ценить женщин, которые достигли высокого положения и обрели власть – вне зависимости от того, как это было сделано. (Эта ситуация идеально описана в блоге Reductress – пост 2015 года назывался «В новом фильме есть место женщинам».) То, что начиналось как либеральная тенденция, теперь втягивает в свою орбиту женщин-консерваторов. В 2018 году чиновник ЦРУ Джина Хаспел, которая санкционировала пытки в тайной тюрьме в Таиланде, а потом уничтожила доказательства этого, была выдвинута на пост директора агентства – первая женщина на этом посту. Сара Хакаби Сандерс написала в Twitter: «Любой демократ, который поддерживает продвижение женщины и заботится о национальной безопасности, но при этом выступает против ее назначения, абсолютный ханжа». Это мнение разделяли многие другие консерваторы – с разной степенью искренности. В последние несколько лет популярностью пользуется такая шутка: левые призывают запретить тюрьмы, а либералы требуют нанять больше женщин-надсмотрщиков. Сегодня множество консерваторов, распробовавших вкус феминизма, тоже поддерживают этих либералов.

Администрация Трампа настроена настолько женоненавистнически, что женщин в ней регулярно критикуют за соглашательскую позицию и пустые разговоры о феминизме. (В принципе, институт известности тоже можно воспринимать с таким же подозрением: несмотря на растущий либерализм Голливуда, ценности известности – популярность, активность, устремления, исключительная физическая красота – формируют такое отношение к женственности, которое основывается на личной исключительности, причем совершенно консервативной.) Но женщины из администрации Трампа заслуживают защиты и переоценки в рамках нарратива трудной женщины. Мелания, отправляясь в Ватикан, надела черное платье и шляпку с вуалью. Она так напоминала вдову, что на нее обрушились обвинения в стервозности: все сказали, что мы одеваемся для работы, о которой мечтаем. В Times опубликовали статью о «тихом радикализме» Мелании, где автор назвал ее «дерзкой в своем молчании». Когда Мелания во время урагана Харви поднялась на борт самолета, отправляющегося в Хьюстон, в черных туфлях на шпильках, ее тут же заклеймили за неподобающий выбор – но потом принялись защищать с позиций феминизма: грубо и поверхностно критиковать женщину за выбор обуви – она имеет право носить любые туфли, какие захочет.

К 2018 году администрация Трампа научилась использовать этот предсказуемый шквал в прессе как оружие. В разгар кампании против разделения семей иммигрантов на южной границе Мелания полетела в Техас встретиться с несчастными детьми. Для этой поездки она выбрала жакет от Zara с печально известным слоганом «Мне нет дела, а вам?». Это был явный троллинг: социопатический сигнал, посланный в надежде вызвать очередную критику, которую можно будет истолковать как сексистскую, чтобы дискуссия о сексизме отвлекла внимание от гораздо более важных проблем.

Благодаря феминистическому культурному рефлексу защиты женщин от критики, связанной с их телом, выбором или личными поступками, администрация Трампа смогла рассчитывать на поддержку либеральной женской общественности. В 2017 году в сети появился снимок Келлиэнн Конуэй, сразу же ставший сенсацией. Ее сняли босой, с расставленными ногами, стоящей на коленях на диване в Овальном кабинете в окружении мужчин. Это была встреча администраторов исторически черных колледжей – чернокожие мужчины были в костюмах и вели себя исключительно церемонно. Конуэй же вела себя так, словно Овальный кабинет – это семейная гостиная, где смотрят телевизор. Она подверглась всеобщему осуждению, за которым мгновенно последовала мощная защита. За Конуэй заступилась даже Челси Клинтон. В журнале Vogue писали, что поддержка Челси – это «образец того, как феминистки должны реагировать на критику и унижение известных женщин за их гендерную принадлежность», и это был «отличный способ победить Конуэй и других политиков-“постфеминисток” в их собственной игре». Конуэй «побеждает», когда люди указывают на ее утомленный вид, общую потрепанность, «когда ее унижают, сознательно используя ее гендерную принадлежность». А затем автор статьи попадает в самую точку. Конуэй «использует свою женственность против нас. Вполне возможно – и даже очень вероятно, – что Конуэй прекрасно понимает: что бы она ни сказала и ни сделала… ее будут критиковать в откровенно сексистском тоне, потому что она женщина». Я бы добавила, что она отлично знает и другое: в условиях современного феминизма ее и защищать будут в столь же откровенном тоне.

Позже директор по связям с общественностью президентской кампании Хилари Клинтон, Дженнифер Пальмиери, жаловалась в Times, что Стива Бэннона[38] считают злым гением, а такую же манипуляторшу Конуэй – всего лишь глупой женщиной. Когда в телевизионном шоу Saturday Night Live Конуэй изобразили в виде Гленн Клоуз из фильма «Роковое влечение», скетч получился абсолютно сексистским, равно как и мемы, где Конуэй сравнивали с Горлумом и Скелетором. Но если убрать сексизм, мы остаемся с Келлиэнн Конуэй. Более того, если, основываясь на этом принципе, мы запрещаем себе критиковать представителя Белого дома, то теряем всякую способность оценивать ее работу. Женоненавистники считают, что внешность женщины имеет колоссальное значение. Настойчивая и постоянная критика женоненавистничества имеет тот же эффект. Обычный сексизм никак не влияет на Келлиэнн Конуэй и не мешает ей быть мощным рупором самого откровенно деструктивного президента в американской истории. Через дискурс, созданный феминизмом, она вытягивает из этого сексизма культурную власть. Кто-то называет ее убогой психопаткой. Она не обращает на это внимания – и делает свою работу.

Из всех женщин администрации Трампа никого не защищали так упорно и стойко, как Хоуп Хикс и Сару Хакаби Сандерс. Когда в начале 2018 года Хикс ушла в отставку, журналистка Лора Макганн написала статью для Vox, где утверждала, что «средства массовой информации критиковали Хикс самым сексистским образом до самого последнего дня». В новостях постоянно твердили, что она была фотомоделью, и называли ее неофитом. Если бы Хикс была мужчиной, ее считали бы вундеркиндом и никто не вспомнил бы о ее незначительной работе в юности. Журналисты слишком много писали о ее «женственном» характере. Газеты и журналы «сомневались в ее опыте, ее вкладе в кампанию и работу Белого дома. А уж что писали про ее внешность… Все это формирует очередной хитроумный нарратив о женщине во власти, который знаком всем успешным женщинам». Чтобы анализировать Хикс так, как она заслуживает, мы, по словам Макганн, должны забыть о ее «подростковой модельной карьере».

Это безупречная в абстракции идея: мы можем и должны критиковать Хикс, не скатываясь в патриархат. Но женщины сформировались в патриархате: мои профессиональные инстинкты другие, потому что я выросла в Техасе, моя жизнь была связана с евангелической церковью, командой чирлидеров, системой братств. На мое отношение к власти повлияли те властные структуры, с которыми я была знакома с юности. Хикс работала фотомоделью, живя в богатом Коннектикуте. Она училась в Южном методистском университете, частном заведении близ Далласа, города с невероятно богатым консервативным населением. Она стала по-дочернему верной помощницей откровенного женоненавистника. Ее на глубинном, истинном, сущностном уровне сформировала консервативная гендерная политика, и она постоянно действовала в этом духе. Говорить о Хикс, не признавая роли патриархата в ее биографии, возможно, но нельзя сказать, что это политически необходимо. Макганн называет статьи о Хикс в Times откровенно сексистскими. После ее отставки Times назвала сексисткой меня. Я была одной из журналистов, которые считали Хикс «обычной секретаршей». Times процитировала мой твит: «Прощай, Хоуп Хикс. Это наглядный пример самого быстрого продвижения женщины в условиях женоненавистничества: молчание, красота и абсолютное почтение к мужчинам».

Вполне возможно, я ошибалась, считая, что именно эти качества привели Хикс в Белый дом Трампа. Может быть, она была и не столь почтительна, как писали журналисты. (А вот молчалива она была – это точно. Она никогда не говорила с журналистами под запись. И еще она была очень красива.) Но неудивительно, что президент, который был женат на трех фотомоделях, не принимал профессиональные амбиции первой жены и всегда гордился внешностью дочери, выбрал себе в помощники молодую, красивую, очень светскую женщину. Конечно, Хикс была очень работоспособной и обладала политическими инстинктами. Но для Трампа внешность и манеры женщины неотделимы от ее способностей. Для него красота и молчаливость Хикс были редкими навыками. Ее модельный опыт, по моему мнению, тоже был невероятно важен: модельная индустрия – одна из очень немногих, где женщины могут использовать женоненавистничество для продвижения и победы над мужчинами. Модель должна найти способ нравиться невидимой, постоянно меняющейся аудитории. Она должна понимать, как молчаливо пригласить людей проецировать на нее свои желания и потребности. Она должна излучать идеальную уверенность и чувство контроля. Модельные навыки очень конкретны. Они отлично готовят человека для работы с Трампом. Тем не менее это еще одна ситуация, в которой понимание женоненавистничества означает его подтверждение. Возможно, и я сейчас продлеваю полураспад сексизма.

Такой дискурс стал наиболее очевиден после ужина корреспондентов Белого дома в 2018 году, когда комик Мишель Вулф подшутила над Сарой Хакаби Сандерс (для этого Вулф и приглашали). «Я люблю вас как тетушку Лидию из “Рассказа Служанки”», – сказала Вулф. Она пошутила, что, когда Сандерс выходит на кафедру, никогда не знаешь, чего ждать: «брифинга для прессы, потока лжи или деления на команды для софтбола». В конце она сделала Сандерс комплимент за ее изобретательность. «Она сжигает факты, а пепел использует для идеального макияжа. Может быть, она такой родилась, а может быть, это ложь. Скорее всего, это ложь». Такие шутки запустили новый новостной цикл. Мика Бжезински из MSNBC написала в Twitter: «Отвратительно видеть, как на национальном телевидении жену и мать унижают из-за ее внешности. Президент оскорблял меня из-за моей внешности. Когда такое случается, все женщины должны объединяться, и WHCA (Ассоциация корреспондентов Белого дома) приносит Саре свои извинения». Мэгги Хаберман, звездный репортер Times, написала такой твит: «Когда пресс-секретарь под телекамерами спокойно сидела и выслушивала критику в адрес своей внешности, работы и т. п., это произвело глубокое впечатление». На это Вулф ответила: «Все мои шутки касались ее омерзительного поведения. Похоже, у вас тоже есть какие-то соображения по поводу ее внешности?» Феминистки и те, кто стремится доказать свою преданность идеям феминизма, подхватили мысль Вулф: ее шутки не были связаны с внешностью Сандерс!

Но на самом деле были. Вулф не оскорбляла Сандерс открыто, но шутки ее были сформулированы так, что слушатели сразу же думали о внешней неловкости Сандерс. Она действительно не отличается элегантностью, у нее широкие плечи. Это не та женщина, которую можно представить в облегающем платье с жемчугами. Она выглядит старше своих лет – отсюда и упоминание о тетушке Лидии. А шутка об идеальном макияже сразу же напоминает о неаккуратном и чаще всего очень неудачном макияже Сандерс. Впрочем, все это совершенно недопустимо, поскольку строится на бесспорном предположении о том, что внешность женщины так драгоценна (из-за сексизма), что шутки, связанные с ней, делают слова Вулф неприемлемыми по умолчанию.

Через месяц разразился новый скандал: Саманта Би[39] назвала Иванку шлюхой. Она сделала это в своем шоу, когда говорила о разделении семей иммигрантов. Когда газеты и журналы печатали истории о детях мигрантов, которых содержали в центрах тюремного типа, Иванка разместила свою фотографию с младшим сыном Тедди. «Знаешь, Иванка, – сказала Би, – это отличная фотография. Но позволь мне сказать как мать матери: сделай что-нибудь с иммиграционными законами, принятыми твоим отцом, ты, бессердечная шлюха! Тебя он послушает!» Волна яростной критики обрушилась на журналистку справа и из центра – и не по поводу семей мигрантов, а из-за слова «шлюха». Консерваторы снова умело использовали заимствованный аргумент. Белый дом призвал канал TBS снять шоу Би. Когда Би извинилась, мне показалась, что феминистские идеи превратились в кислоту и разъели пол. Казалось, сам сексизм оказался настолько непоколебимым, что мы все опустили руки, отчаявшись его победить. К благу людей, подобных Иванке, мы укрепили неравенство через культурную критику. Мы научили тех, кому нет никакого дела до феминизма, умело использовать эти приемы. Мы научили их анализировать женщин и анализировать то, как люди реагируют на женщин. Мы научили их читать и истолковывать знаки.

Венцом всего этого стал проигрыш Хилари Клинтон Трампу на выборах 2016 года. На протяжении всей кампании Клинтон представляли – и она сама пыталась представлять себя – как трудную, непокорную женщину, любимую фигуру классического феминизма. Она была прекрасным примером. На протяжении десятилетий ее публичный нарратив определялся сексистской критикой: ее считали слишком амбициозной, слишком недомашней, слишком некрасивой, слишком расчетливой, слишком холодной. Она вызывала бессмысленную ненависть за то, что стремилась реализовать свои амбиции, и использовала эту ненависть, чтобы стать первой женщиной в американской истории, добившейся номинации на президентский пост. По мере приближения выборов она столкнулась с ужасающим проявлением двойных стандартов – и как серьезный кандидат, выступающий против открыто коррумпированного торговца, и как женщина, выступающая против мужчины. Клинтон попыталась все это использовать в полной мере. Она превратила женоненавистнические выпады в маркетинговую тактику. Она умело использовала слова «неприятная женщина», когда Трамп так назвал ее во время дебатов. Эта фраза стала популярной и перестала звучать оскорбительно: в Twitter феминистки не стесняясь называли себя «неприятными женщинами». Но если мы действительно любим неприятных женщин, почему же Клинтон не победила на выборах? Если бы феминизм действительно был настолько популярен, разве 53 процента белых женщин не проголосовали бы за нее вместо Трампа?

Клинтон можно похвалить за то, что она – по крайней мере до ноября – успешно побеждала своих сексистских критиков. Ее сила и стойкость в ответ на нападки женоненавистников впечатлили меня больше всего. Я искренне восхищаюсь Клинтон, отказавшейся менять фамилию, не захотевшей сидеть дома и печь печенье. Я верю в политика, спокойно выдержавшего одиннадцатичасовой допрос по ситуации в Бенгази, но не сдержавшего эмоций на CNN, говоря о погибших американцах. Я была тронута, глядя на то, как у Клинтон белели костяшки пальцев в 2016 году, когда Трамп терзал ее во время дебатов. Ни одна женщина в современной истории не подвергалась таким нападкам и неуважению, как Хилари Клинтон. Спустя годы после выборов, когда митинги Трампа проходили по всей стране, разъяренные толпы мужчин и женщин громко скандировали: «За решетку ее!»

Но откровенный сексизм, с которым Клинтон пришлось бороться, мало что прояснил для нас в ней, кроме того факта, что она – женщина. Это оказало ей – и со временем нам – медвежью услугу. Женоненавистничество создало кошмарную внешнюю структуру, с помощью которой Клинтон смогла продемонстрировать серьезность, выдержку и элегантность. Женоненавистничество потребовало, чтобы она уступила и пошла на компромисс ради собственного выживания, чтобы она стерла собственную личность настолько, что ее уже нельзя будет демонстрировать публично. Истинная природа кампании Клинтон раз и навсегда была скрыта не только сексизмом, но и рефлексивной защитой против него. На нее нападали так открыто и несправедливо, что она, в свою очередь, часто защищалась сходными аргументами: защита неприятной женщины – это не про нее.