Крик

Кристофер нашел скальпель и кончиком лезвия вывинтил четыре шурупа. Под пластинкой были две кнопки, подписанные «reset» и «memory»[10].

Он бросился к застекленному шкафу у стены операционной, выдвинул нижние ящики – там были упаковки бинтов, хирургические пластиковые пакеты, какие-то медицинские инструменты… Только в самой глубине, в картонной коробке, задвинутой в дальний угол, среди канцелярских принадлежностей обнаружился нераспакованный рулон бумаги для принтера. Сорвав с него прозрачную пленку, Кристофер вернулся к измерительному устройству, вытащил из-под верхней крышки пустую катушку и вставил новый рулон на ее место. Удостоверившись, что все готово, он нажал на днище кнопку «memory» в надежде, что распечатаются последние данные, сохранившиеся в памяти аппарата, и принялся ждать, затаив дыхание и не сводя глаз с длинной щели.

Вдруг внутри аппарата натужно загудело и застрекотало, будто он разминался, приводя себя в рабочую форму после долгого бездействия.

Кристофер впился зубами в костяшки пальцев.

– Давай! Печатай, черт тебя побери! – выпалил он.

Голос раскатился эхом в пустой операционной. Кристофер склонился над аппаратом, чтобы проверить, все ли в порядке с печатным механизмом, и в этот самый момент иглы пришли в движение и с громким потрескиванием принялись выстукивать на бумаге сохраненные данные.

Кристофер с трудом дождался, когда первый лист выползет из матричного принтера до линии отрыва, дернул его, но, лишь когда подоспел второй, он понял, что́ именно видит перед собой на бумаге, а как только из щели появился третий лист, ошарашенно охнул и бегом бросился к Саре.

Сара уже заканчивала свою кропотливую, ювелирную работу: ей удалось расправить магнитную ленту, просунуть ее под считывающие головки и намотать на бобины. Последний поворот карандаша – и она со вздохом облегчения подняла голову. Готово.

Как раз в эту секунду в библиотеку ворвался Кристофер, размахивая тремя листами бумаги. Сара подняла руку:

– Я закончила перематывать пленку. Слушай, – и нажала на кнопку play.

Он замер на месте. Из динамика диктофона раздалось чье-то дыхание, какой-то механический шум, шорох перелистываемых страниц, а потом Кристофер вздрогнул, узнав голос отца:

«Двенадцатое сентября тысяча девятьсот шестьдесят восьмого. Два года и сорок шесть дней экспериментов. Натаниэл Эванс. ЛС-34 оказался весьма эффективным катализатором регрессивного гипноза – восприимчивость к нему показали все три пациента. Сегодня утром, на две недели раньше, чем предполагалось, нам удалось достичь третьего временно́го слоя. Графортекс функционирует отлично и даже превзошел наши надежды: образы, сгенерированные сознанием испытуемых под гипнозом, фиксируются на бумаге с поразительной четкостью… Визуальные данные в распечатке… соответствуют главным этапам эволюции человека как биологического вида… Тем не менее перед нами стоит задача еще глубже погрузиться в прошлое, чтобы получить искомые результаты и предоставить министерству обороны материал, пригодный к использованию…»

Опять послышался механический шум – и все стихло. Кристофер с Сарой еще какое-то время хранили молчание, ожидая продолжения, но в библиотеке было слышно лишь их собственное дыхание. На всякий случай Сара не стала выключать диктофон – перематывать пленку она боялась, а запись могла возобновиться после перерыва.

Не говоря ни слова, Кристофер протянул напарнице три листа бумаги, внимательно наблюдая за ее реакцией.

А реакция оказалась такой же, как у него: Сара не поверила своим глазам. На каждом из трех листов был отпечатан грубый, но вполне различимый контур рисунка. Рыба, дерево, огонь.

– Где ты это нашел?

– Распечатал из памяти того аппарата в операционной. Вероятно, именно его отец и назвал графортексом. И если я правильно понял, эти рисунки – не что иное, как видения, возникшие под гипнозом в сознании подопытных и каким-то образом считанные машиной.

Саре понадобилось некоторое время, чтобы переварить столь неожиданное открытие.

– То есть символы, которые пациент Четыре-Восемь-Восемь без передышки рисовал на стенах палаты, – это образы, увиденные им под гипнозом в процессе экспериментов твоего отца?..

Кристофер и сам никак не мог это осмыслить. Сара еще раз перебрала распечатки.

– Подведем итог. Твой отец стремился определить и научиться вызывать чувство абсолютного страха, общего для всего рода человеческого. С этой целью он разработал аппарат, способный фиксировать и переводить в визуальную форму образы, возникавшие в сознании подопытных, когда их подвергали регрессивному гипнозу, то есть, насколько я понимаю, заставляли погружаться в прошлое. И все трое подопытных видели одно и то же – рыбу, дерево, огонь.

– В записи отец сказал, что они достигли третьего временно́го слоя… – Кристофер поднял с пола схему триединого мозга по Полу Маклину и показал Саре.

– Думаешь, они с помощью гипноза и ЛС-34 пытались добраться до бессознательных воспоминаний, которые хранятся в рептильном мозге? – спросила она, изучив рисунок и прочитав пояснения на обороте. – Заставляли подопытных вспомнить не свою собственную жизнь, а эволюционный опыт всего человечества… Активировали область мозга, где на генетическом уровне «записаны» бесконтрольные рефлексы и страх в чистом виде… Ладно, допустим. Но что означают три символа? Рыба, дерево, огонь – это и есть воплощение абсолютного страха?

Кристофер задумался, потом вдруг схватил учебник по нейробиологии, который пытался читать несколько часов назад, но бросил, потому что ничего не понимал. Теперь же он быстро нашел главу о модели триединого мозга, пробежал глазами несколько страниц и поднял голову:

– Нет, это не символы страха.

– А что тогда?

– Кажется…

– Ну же? Что там написано?

Кристофер, закусив губу, ошеломленно посмотрел на Сару, затем еще раз скользнул взглядом по страницам и начал читать вслух – четко и отрывисто.





Глава 38




– «Рептильному мозгу около четырехсот миллионов лет, он сформировался в ту эпоху, когда первые сложные живые организмы, а именно рыбы, обитавшие в океане, вышли на сушу и приспособились к наземной среде. – Кристофер сделал паузу, облизнул губы и продолжил чтение: – Лимбический мозг оформился шестьдесят пять миллионов лет назад у первых двуногих, которые миллионы лет жили на деревьях, служивших им укрытием от хищников и главным источником пропитания».

Услышанное не укладывалось у Сары в голове и вместе с тем казалось предельно логичным. Кристофер дочитал третий абзац:

– «И наконец, третьему слою мозга, неокортексу, всего три миллиона шестьсот тысяч лет, он начал формироваться с появлением австралопитеков и открытием огня, в результате кардинально изменил ход эволюции и сделал возможным рождение биологического вида homo sapiens».

Закрыв книгу, Кристофер повернулся к Саре, которая завороженно смотрела на распечатку трех символов – рыбы, дерева и огня, хранящихся в подсознании каждого человека.


– Вторая шкала на аппарате в операционной измеряет время. «T» означает «time», «P» – «present»[11], а «X» соответствует самой отдаленной от нас точке в истории возникновения жизни на Земле, до которой рассчитывали добраться отец и его коллеги в процессе экспериментов.

Голос Кристофера стих, и в полной тишине вдруг зазвучал другой – из динамика диктофона, так и не выключенного Сарой. Снова заговорил Натаниэл Эванс, теперь уже устало и довольно напряженно:

«Третье февраля тысяча девятьсот шестьдесят девятого. Три года и тридцать четыре дня исследований. Ночью умер один из наших испытуемых. Накануне днем он снова подвергался регрессивному гипнозу и по всем показателям хорошо переносил процедуру – ему удалось погрузиться на два с половиной миллиарда лет… После выхода из гипнотического состояния испытуемый не понимал, где находится, не узнавал окружающих и быстро заснул глубоким сном. Утром мы нашли его мертвым, рот был разинут в безмолвном крике… Сегодня нам предстоит повторить тот же эксперимент с испытуемым номер два, чтобы понять, что произошло с первым. К сожалению, как выяснилось, людей, способных переносить подобные погружения, чрезвычайно мало, и все они отличаются исключительным даром противостоять страху. Лучшим материалом в данном случае могли бы послужить психически больные, однако в нашем распоряжении осталась всего лишь дюжина относительно здоровых испытуемых, и среди них два советских шпиона, продемонстрировавших весьма любопытные результаты. На этих двоих мы возлагаем большие надежды, поэтому было решено изолировать их от остальных и поставить метки на лбу во избежание потери времени – недавно у нас тут случилось что-то вроде мятежа, испытуемые каким-то образом вышли из камер и всей толпой пытались прорваться к выходу. Однако на ошибках учатся – мы учли все промахи и теперь, возможно, как никогда близки к тому, что искали с самого начала…»

Голос Натаниэла Эванса умолк.

– Можешь перемотать? – заволновался Кристофер. – Он же будет еще говорить…

– Магнитная лента очень хрупкая, – покачала головой Сара. – Если порвется, мы ее не восстановим.

Он снова посмотрел на часы:

– Сколько времени пленка будет прокручиваться в режиме воспроизведения?

– Думаю, там осталось часа на два.

– Слишком долго! Лазарь должен позвонить через… один час сорок шесть минут!

– А если пленка порвется, нам все равно нечего будет ему сказать.

Кристофер принялся мерить шагами библиотеку, настороженно прислушиваясь к каждому шороху на записи.

Шестьдесят невыносимых минут прошли в полном молчании. Журналист несколько раз терял терпение и бросался к диктофону, чтобы перемотать пленку, но Сара ему не позволила. В глубине души он был благодарен ей за это, однако ничего не мог с собой поделать и пробовал снова и снова. Запавшие от усталости глаза лихорадочно блестели, руки дрожали, на него страшно было смотреть.

– Остался еще примерно час, – сказала Сара.

Кристофер опять заметался по библиотеке из угла в угол. Сара тоже чувствовала, как нарастает тревога, и уже стала опасаться, что не сумеет с ней справиться. Оба были на пределе.

И вдруг из динамика диктофона донесся знакомый механический шум. Сара подскочила на стуле, Кристофер, только что в изнеможении опустившийся на пол, рывком поднялся. На записи послышались приглушенные расстоянием голоса: несколько человек озабоченно переговаривались, один – Кристофер снова узнал отцовский голос – раздавал указания.

«– Мы же его убьем, доктор!

– Держите же его! И вколите дозу!

– Почти… пять миллиардов, сэр! Слишком опасно!

– Дайте мне шприц!»

На фоне голосов все громче звучали хрипы и сдавленное мычание.

«– Сердечный ритм уже три минуты превышает отметку двести двадцать, сэр! Он не выдержит!

– Зафиксируйте его, я сделаю инъекцию через пять… четыре… три… две…»

Некоторое время слышался лишь звук работающих медицинских аппаратов.

«– Сердце в порядке, сэр, – раздался наконец чей-то голос. – Он дышит.

– Хорошо… Что показывает графортекс?» – спросил Натаниэл Эванс.

Помощник молчал.

«– Саландер, я к вам обращаюсь! Что на графортексе?!

– Сэр…

– Ну?!

– Что-то не так…

– Да говорите же, мать вашу!

– Абсурд какой-то… Стрелка должна была остановиться здесь, но она… она вышла за нижнюю границу эпохи рептильного мозга и… и продолжает стремительно опускаться! – Помощник опять замолчал, словно никак не мог сформулировать мысль или боялся произнести ее вслух. – Сэр, я думаю, мы только что открыли… четвертый слой мозга… еще более древний…»

Кристофер и Сара разинув рот смотрели на диктофон.

«– Он не шевелится, сэр! – сообщил другой голос. – Вот-вот случится сердечный приступ!

– На какой мы временной отметке, Саландер? – рявкнул Эванс.

– Мы только что преодоле… – Помощник осекся – ему не дал договорить странный, постепенно набиравший силу звук.