Красные туманы Полесья
Часть 11 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Подошел Калач, доложил:
— Евреи на месте, под охраной.
— Гут, приступайте к работе, господин начальник полиции.
— Слушаюсь. Становись!
Полицаи выстроились в шеренгу.
Калач отдал команду. Его подчиненные бросились к грузовику достали из кузова канистры с бензином.
Калач подумал и отдал еще один приказ:
— Поставьте канистры. В овине должны быть снопы соломы. Тащите их сюда, обложите сарай, чтобы быстрей разгорелось.
Когда все было готово, каратели встали вокруг сарая, облили солому и стены бензином. Начальник районной полиции достал спички.
Бонке крикнул:
— Калач, поджигать перед камерой!
— Хорошо.
Он дождался оператора, чиркнул спичкой, бросил ее на солому.
Снопы тут же взялись огнем, от них загорелись стены и соломенная крыша. Повалил дым. Люди в сарае поняли, что их сжигают заживо, закричали, забились в ворота. Полицаи и гауптштурмфюрер смеялись, а сарай разгорался. Вскоре рухнула крыша, обрушились стены, крики смолкли.
Из дыма вдруг вышел Кузьмич, объятый пламенем. Он выставил перед собой руки и шагнул к Бонке.
Тот крикнул начальнику полиции:
— Мне нельзя быть в кадре. Пристрели его.
Калач выстрелил. Тимофеев упал на землю. Оператор поднес вплотную камеру, потом несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата, снял Калача с пистолетом в руке.
Огонь начал ослабевать. У дыма появился приторный запах. Горели человеческие тела.
— Все! Пройтись еще раз по деревне, поджечь хаты, постройки, плетни, все, что может гореть! — выкрикнул Бонке и приказал оператору: — Снимай!
— Да, господин гауптштурмфюрер.
Заполыхала вся деревня. Полицаи погнали коров, свиней, кур, гусей к машине.
— Отставить! Живность забить и разбросать по деревне! — распорядился Бонке.
Оператор закончил съемку, подошел к офицеру СС.
— Я все сделал.
— Неплохо получилось?
— Господин гауптштурмфюрер, мне еще никогда не приходилось снимать такое.
— Смотри, чтобы работа была качественной!
— Конечно, герр гауптштурмфюрер.
— Калач! — крикнул командир роты.
Тот подбежал.
— Я, господин гауптштурмфюрер.
— Как думаешь, Мирон, партизанам эта картина понравится?
— Их охватит такая ярость, что они без оружия ломанутся на пулеметы.
— Вот и отлично. Кончай старосту и полицейских деревни.
Калач удивленно посмотрел на эсэсовца.
— Но, господин Бонке, я бы взял их к себе в команду.
— Да? А то, что они знают о ценностях евреев, тебя не пугает?
— Вот в чем дело. Тогда да, конечно.
Он отошел от эсэсовца, и тут же прозвучали три выстрела.
Калач вернулся.
— Дело сделано.
— Погоди, тут был какой-то зэк.
— Так точно, Фома Болотов.
— Он сгорел в сарае?
— Нет, я приказал его арестовать. Значит, он должен был быть в конторе.
— А та, я смотрю, не вся сгорела.
— Я быстро.
Калач подбежал к конторе, когда из пожарища вылез чудом уцелевший Болотов.
Он едва ковылял, держался за обожженную руку, увидел начальника районной полиции и прохрипел:
— Мирон Фадеевич, помоги, век должен буду.
— Ты меня знаешь?
— Кто же вас не знает. Я готов служить у вас.
— Это плохо, Фома, что ты меня знаешь. Но ничего, такое недоразумение вполне исправимо.
Калач дважды выстрелил Болотову в голову. Тот рухнул в огонь.
— Вот так, служи теперь на небесах.
Мирон развернулся и побежал к эсэсовцу.
Через двадцать минут бронетранспортер с семьей евреев под охраной двух солдат роты Бонке и грузовик пошли обратной дорогой, в объезд Ясино, в сторону районного центра. А сзади продолжали гореть хаты деревни Лоза, которая теперь значилась только на картах.
Взводы унтерштурмфюреров СС Ромберга и Эбеля под общим руководством заместителя Бонке оберштурмфюрера Венцеля устроили побоище в деревнях Карчеха и Павлинка.
Сам Бонке и команда полицаев Калача вернулись в райцентр в 12.20.
Начальник полиции разрешил своим подчиненным отдых, взял двух человек, пересел в бронетранспортер командира роты. Калач и полицаи устроились вместе с еврейской семьей.
Механик довел бронетранспортер до перекрестка Восточной и Береговой улиц, остановил его.
Бонке приказал всем спешиться.
Дальше евреев вели пешком. Баулы по приказу гауптштурмфюрера остались в бронетранспортере. Саквояж он нес сам. Вскоре все оказались в той самой хате, где старший полицай деревни Лоза докладывал обстановку Калачу.
— Вот здесь вы пока побудете, — сказал гауптштурмфюрер. — Как, Годман, устраивает жилище?
— Вполне, господин офицер. Но почему вы поселили нас здесь?
— Об этом поговорим вечером. Тогда же вам доставят продукты, чтобы вы не сдохли с голода.
— Почему так грубо, господин офицер?
Гауптштурмфюрер взорвался:
— Паршивый еврей, ты еще претензии выставлять будешь? — Но он быстро взял себя в руки. — Как я сказал, так и будет. Блюда из ресторана вам никто приносить не станет. Хотя если заплатите, то можно организовать и питание из «Мюнхена».
— У нас не осталось денег. Только мелочь.
— А ну давай сюда свою мелочь! — прорычал Калач, спохватился, взглянул на командира роты.
Тот усмехнулся.
— Оставь их, Мирон. Если у них и остались деньги, то советские. Тебе они нужны?
— Евреи на месте, под охраной.
— Гут, приступайте к работе, господин начальник полиции.
— Слушаюсь. Становись!
Полицаи выстроились в шеренгу.
Калач отдал команду. Его подчиненные бросились к грузовику достали из кузова канистры с бензином.
Калач подумал и отдал еще один приказ:
— Поставьте канистры. В овине должны быть снопы соломы. Тащите их сюда, обложите сарай, чтобы быстрей разгорелось.
Когда все было готово, каратели встали вокруг сарая, облили солому и стены бензином. Начальник районной полиции достал спички.
Бонке крикнул:
— Калач, поджигать перед камерой!
— Хорошо.
Он дождался оператора, чиркнул спичкой, бросил ее на солому.
Снопы тут же взялись огнем, от них загорелись стены и соломенная крыша. Повалил дым. Люди в сарае поняли, что их сжигают заживо, закричали, забились в ворота. Полицаи и гауптштурмфюрер смеялись, а сарай разгорался. Вскоре рухнула крыша, обрушились стены, крики смолкли.
Из дыма вдруг вышел Кузьмич, объятый пламенем. Он выставил перед собой руки и шагнул к Бонке.
Тот крикнул начальнику полиции:
— Мне нельзя быть в кадре. Пристрели его.
Калач выстрелил. Тимофеев упал на землю. Оператор поднес вплотную камеру, потом несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата, снял Калача с пистолетом в руке.
Огонь начал ослабевать. У дыма появился приторный запах. Горели человеческие тела.
— Все! Пройтись еще раз по деревне, поджечь хаты, постройки, плетни, все, что может гореть! — выкрикнул Бонке и приказал оператору: — Снимай!
— Да, господин гауптштурмфюрер.
Заполыхала вся деревня. Полицаи погнали коров, свиней, кур, гусей к машине.
— Отставить! Живность забить и разбросать по деревне! — распорядился Бонке.
Оператор закончил съемку, подошел к офицеру СС.
— Я все сделал.
— Неплохо получилось?
— Господин гауптштурмфюрер, мне еще никогда не приходилось снимать такое.
— Смотри, чтобы работа была качественной!
— Конечно, герр гауптштурмфюрер.
— Калач! — крикнул командир роты.
Тот подбежал.
— Я, господин гауптштурмфюрер.
— Как думаешь, Мирон, партизанам эта картина понравится?
— Их охватит такая ярость, что они без оружия ломанутся на пулеметы.
— Вот и отлично. Кончай старосту и полицейских деревни.
Калач удивленно посмотрел на эсэсовца.
— Но, господин Бонке, я бы взял их к себе в команду.
— Да? А то, что они знают о ценностях евреев, тебя не пугает?
— Вот в чем дело. Тогда да, конечно.
Он отошел от эсэсовца, и тут же прозвучали три выстрела.
Калач вернулся.
— Дело сделано.
— Погоди, тут был какой-то зэк.
— Так точно, Фома Болотов.
— Он сгорел в сарае?
— Нет, я приказал его арестовать. Значит, он должен был быть в конторе.
— А та, я смотрю, не вся сгорела.
— Я быстро.
Калач подбежал к конторе, когда из пожарища вылез чудом уцелевший Болотов.
Он едва ковылял, держался за обожженную руку, увидел начальника районной полиции и прохрипел:
— Мирон Фадеевич, помоги, век должен буду.
— Ты меня знаешь?
— Кто же вас не знает. Я готов служить у вас.
— Это плохо, Фома, что ты меня знаешь. Но ничего, такое недоразумение вполне исправимо.
Калач дважды выстрелил Болотову в голову. Тот рухнул в огонь.
— Вот так, служи теперь на небесах.
Мирон развернулся и побежал к эсэсовцу.
Через двадцать минут бронетранспортер с семьей евреев под охраной двух солдат роты Бонке и грузовик пошли обратной дорогой, в объезд Ясино, в сторону районного центра. А сзади продолжали гореть хаты деревни Лоза, которая теперь значилась только на картах.
Взводы унтерштурмфюреров СС Ромберга и Эбеля под общим руководством заместителя Бонке оберштурмфюрера Венцеля устроили побоище в деревнях Карчеха и Павлинка.
Сам Бонке и команда полицаев Калача вернулись в райцентр в 12.20.
Начальник полиции разрешил своим подчиненным отдых, взял двух человек, пересел в бронетранспортер командира роты. Калач и полицаи устроились вместе с еврейской семьей.
Механик довел бронетранспортер до перекрестка Восточной и Береговой улиц, остановил его.
Бонке приказал всем спешиться.
Дальше евреев вели пешком. Баулы по приказу гауптштурмфюрера остались в бронетранспортере. Саквояж он нес сам. Вскоре все оказались в той самой хате, где старший полицай деревни Лоза докладывал обстановку Калачу.
— Вот здесь вы пока побудете, — сказал гауптштурмфюрер. — Как, Годман, устраивает жилище?
— Вполне, господин офицер. Но почему вы поселили нас здесь?
— Об этом поговорим вечером. Тогда же вам доставят продукты, чтобы вы не сдохли с голода.
— Почему так грубо, господин офицер?
Гауптштурмфюрер взорвался:
— Паршивый еврей, ты еще претензии выставлять будешь? — Но он быстро взял себя в руки. — Как я сказал, так и будет. Блюда из ресторана вам никто приносить не станет. Хотя если заплатите, то можно организовать и питание из «Мюнхена».
— У нас не осталось денег. Только мелочь.
— А ну давай сюда свою мелочь! — прорычал Калач, спохватился, взглянул на командира роты.
Тот усмехнулся.
— Оставь их, Мирон. Если у них и остались деньги, то советские. Тебе они нужны?