Красавица

Здесь было столько пространства и света, что у Моры побежали круги перед глазами. Простор было не охватить, в него не верилось. И пахло здесь сладко и чисто. Ни дыма, ни гари, ни копоти – только душистый воздух, светлый, будто сине-зеленый, прозрачный.

Мягко колеблясь, черепаха пролетела прямо под ветвями. Мора вытянула руку и сорвала на ходу цветок. Он оказался прохладным, будто его напитали льдистой влагой; лепестки у него были плотные, сочные, а из самого центра тянулись наружу крошечные пушистые ворсинки. Цветок лежал у Моры на ладонях, и она не верила своим глазам: такой живой, такой настоящий… Она гладила его лепестки и вспоминала те бумажные гирлянды, которыми завешивали Второе кольцо на Праздник урожая.

Между тем челнок накренился, и проезд завернул в сторону. Магистраль расширилась, ряды домов раздвинулись. Зелени здесь оказалось еще больше, а по центру проезда, разделяя его надвое, тянулась полоса деревьев. Огромные и крепкие, одетые в темную кору, с раскидистыми, яркими кронами – от одного их вида у Моры по спине бежали мурашки. Раз или два она спускалась в подземные сады на Втором и видела плантации белых апельсинов, но чахлые, тонкие деревца с почти прозрачными листьями не шли ни в какое сравнение с этими изумрудными гигантами.

Постепенно жилища менялись: раскрашенные фасады уступили место строгим, зеркально-металлическим, а те, в свою очередь, – воздушным, стеклянным, остроугольным зданиям. О таких домах мобус не рассказывал, и Мора поначалу засомневалась – неужели в этих причудливых формах из стекла живут? Но на подъездных дорожках, у полосатых причальных башен, стояли челноки и то тут, то там появлялись люди. На прохожих Мора смотрела во все глаза. Разодетые, будто Праздник урожая еще не кончился, раскрашенные, как на карнавал, длинноволосые и… разные. Неужели Зикка оказалась права?

На Втором кольце операции делали нечасто, а уж когда делали, новость облетала отсеки быстрее весенней лихорадки. О том, кто именно так сильно потратился и на что, говорили все. Обсуждали обновку и примеряли на себя – а пошло бы мне? Хорошо бы смотрелось? Потом качали головой и вздыхали: мне такое не по карману, не больно-то и хотелось, страшно это все и опасно… Но все равно мечтали. Обыкновенная, среднестатистическая красота островитянина располагала к себе, и на любое лицо, даже самое заурядное, смотреть было приятно. Но это же делало всех и неуловимо похожими, будто каждого здесь связывало кровное родство. А на Первом…

Такого обилия различий и странностей Мора себе и представить не могла. Заскучав, она крутила иногда у мобуса картинки, примеряя к среднестатистическому лицу обновки, но быстро от них отмахивалась: отклонения от нормы ее интересовали мало, ей хватало и собственных.

Здесь операции, очевидно, делали все, и лицо у каждого выходило свое. По-прежнему симпатичное, с классическим овалом и знакомыми линиями, но то тут, то там – неуловимые переделки или вполне заметные изменения. Мужественные шрамы, пикантные родинки и сверкающая, будто светящаяся кожа делали из этих людей такую пеструю, такую разномастную толпу, что Мора никак не могла поверить, что это те же самые жители острова, только состоятельные.

Из-за деревьев показалась свечка Оси, и Мора невольно вздрогнула. Одно дело – видеть Ось издалека, с нижних террас Второго кольца, откуда она похожа на стальную антенну. И другое – подъехать почти вплотную и различить пояски этажей, тонкие, почти прозрачные рамы и даже очертания комнат. Неясная тревога, которая всегда охватывала Мору при взгляде на Ось, усилилась, как будто шепотки где-то на границе сознания зазвучали громче, но Мора встряхнулась, и наваждение растаяло.

Она слышала, что здание Оси выстроили вокруг древнего исполинского дерева, но разглядеть его с магистрали так и не смогла. Поговаривали, что дерево когда-то посадили сами боги: оно занимало центральную точку острова, будто место вымеряли специально. Несколько сотен оборотов назад дерево пытались срубить, но не смогли и оставили его в сердце башни стержнем. Представив себе узловатые сучья и крепкий, шершавый ствол, заключенные в Оси, будто в защитном футляре, Мора подумала, что такой символ отлично годился бы суеверным островитянам для поклонения. Но о старом дереве лишь ходили слухи, а великих, кажется, не касалось ничего земное – только крылья, полеты и Бездна.

Чем ближе Мора подлетала к Оси, тем больше попадалось челноков. Они обгоняли ее на полном ходу, мелькали мимо, Мора даже не успевала разглядеть пилотов, а они – ее. Но и люди, которые переходили по стеклянным аркам над проездами, тоже не обращали на нее никакого внимания. Мора почувствовала себя невидимкой и распрямилась.

Когда магистраль вильнула вверх и в сторону, Мора выронила цветок и замерла: за оградой показались высокие стеклянные башни и узкие блестящие шпили, и именно к этому зданию приближался ее челнок. Черепаха сбросила обороты и плавно притормозила у причальной мачты. У ворот из цветного стекла ее уже ждали.

Высокая, затянутая в гладкое желтое платье женщина махнула Море. Та неохотно выбралась из челнока – слишком уж удобно в нем было ехать, – и черепаха, покачиваясь, развернулась и отбыла. Ну вот, теперь путь назад отрезан. Если Море и захочется позорно убежать, дорогу к заслону ей одной не найти. За разрисованными воротами маячили головы – десятки и десятки парней и девушек, которым не терпелось на нее посмотреть. Ну конечно. Учебный оборот начинается уже завтра, и все уже устроились. Мора же, наверное, прибыла последней. Или дело в другом? В том, откуда ее перевели и за что?

Женщина в желтом снова нетерпеливо махнула:

– Пойдемте скорее. Вас ждут.

Вот так просто? Ни единого вопроса? А может, ее голограмму здесь уже знают все и спрашивать просто незачем?

Ворота распахнулись, и толпа студентов расступилась. Одетые в алое, они глазели, не скрываясь, вставали на цыпочки и вытягивали шеи. Мора бросила быстрый взгляд и тут же засеменила следом за женщиной в желтом. Детишки богатеньких родителей… Все до единого переделанные. Все. Шепотки потянулись за ней, как призрачные руки. Мору ждали, о ней уже знали. Но не кричали хотя бы, не ахали, не бледнели. Пока просто смотрели.

Передняя зала встретила прохладой, и Мора только теперь поняла, как тепло на улице. Первое кольцо тонуло во влажной, сладкой дымке тропического сада, а вот в помещении было почти что зябко. Мора остановились у двустворчатых дверей из органического дерева, которое на Втором можно было отыскать разве что на алтарях и в храмах, и женщина в желтом кивнула:

– Вам сюда.

Двери растворились, и женщина отступила в сторону. Мора, неловко запнувшись за порожек, шагнула внутрь. Сердце колотило в ребра, глаза слезились от волнения. Она так крепко прижимала к груди свое форменное платье, что безнадежно его измяла. Створки захлопнулись. В воздухе витал едва различимый душок влажного дерева, смолы и пыли. Странный запах, но неуловимо приятный, будто открываешь старую, глубоко запрятанную тайну.

– Два-семнадцать-шесть-один?

Мора вздрогнула, но все же подняла голову. Она никогда не слышала, чтобы ее личный номер произносили вслух. В этом не было необходимости, ведь в семье ее звали по имени. Она бы и забыла его, если бы цифры не требовалось вводить в систему мобуса. Первая из них соответствовала порядковому номеру кольца, на котором она жила, и Мора невольно задалась вопросом: что же, теперь ее код переделают? Или она так и останется двойкой среди единичек?

Между тем зал, в который она попала, оказался таким огромным, что у Моры закружилась голова. Она едва дышала, разглядывая высокие остроконечные арки окон, воздушные колонны, увитые ползучей зеленью, зеркальные плиты пола и гладкие узорчатые панели на стенах.

Прямо перед ней, словно приготовившись к представлению, сидели за длинным столом четверо: темноволосая дама в меховой накидке, господин в белой рясе, мужчина в темно-синем костюме и старик. Последний из сдержанного общества выбивался почти бунтарским видом: его седая борода была заплетена в мелкие косички, а кожу – и на руках, и на лбу, и на щеках – покрывали бесчисленные татуировки. Выражение лица у него было блаженное, будто он едва ли понимал, где находится: когда Мора вошла, он отрешенно чертил пальцем какие-то узоры на столе и на гостью даже не взглянул.

За спинами этих людей стояли, будто караулом, гвардейцы, а чуть поодаль – пожилая дама в желтом, как и у первой провожатой, платье. Все такие сосредоточенные и важные, что Море показалось: еще немного, и она просто лопнет от страха.

Пожилая дама в желтом нахмурилась и повторила:

– Два-семнадцать-шесть-один? Подтвердите свою личность, пожалуйста.

Лицо у женщины было гладкое и свежее, зато волосы белее белого, как будто их хозяйка была глубокой старухой. Мора спохватилась и вытащила арканитовую пластинку. Поколебалась, не зная, куда ее опустить, а потом заметила прямо перед собой столбик с прорезью в плоской верхушке.

Когда карта утонула в прорези, в воздух вылетела уже знакомая голограмма. На свое изображение Мора не смотрела, но видела, как мелькают в повороте носки ее старых коричневых туфелек, в которых она снималась для файла.

– Подтверждено, – кивнула дама в желтом.

Голограмма растворилась, и карта выскользнула обратно.

– В твоем файле отмечено, что ты уже родилась с таким шрамом. Это правда? – спросил мужчина в темно-синем.

Мора осторожно кивнула. К ней тем временем подошел человек в длинном облачении – он явно служил в храме, но таких белых одежд Мора еще никогда не видела. Наверное, он занимает очень высокий пост… От храмовника разило затхлым, спертым духом, как будто его рясу хранили в запертом сундуке не меньше сотни оборотов, а глаза казались едкими, словно вместо радужки налили кислоты.

– Работа, безусловно, грубая, – процедил он наконец. – Такое могли сделать только в подпольной клинике на Третьем кольце. Ты, девочка, знаешь, чем карается покупка нелегальной операции?

На это Мора с ответом не нашлась. Неужели он думает, что на такую переделку кто-то решится в здравом уме?

Священник поднес палец к ее изуродованной щеке, но кожи не коснулся. Смотрел он на нее с неприязнью, и Море вдруг нестерпимо захотелось плюнуть ему в лицо. От этой мысли она покраснела: и откуда вдруг такие порывы?

– Посмотрите и вы, Маккус, – предложил храмовник.

Мужчина в синем встал и тоже подошел к ней:


– Ну-ка.

Он вскинул руку, схватил Мору за волосы и дернул, разворачивая ее лицом к свету. Мора охнула. Жест вышел властным и унизительным, как будто она была не человеком, а нашкодившей глоккой. Или он просто не хотел прикасаться к ее лицу?

– Боюсь, девочка, у тебя могут быть серьезные неприятности, – процедил господин Маккус. – Твои файлы уже отправились на проверку, и если окажется, что их редактировали, у тебя будут крупные проблемы. А еще я лично прослежу за тем, чтобы твои данные сличили с базами всех клиник на острове. Всех, кто практикует без лицензии, мы проверим с таким же пристрастием. Если выяснится, что твоя отметина – дело рук хирурга, на дно пойдешь не ты одна, но и вся твоя семья. Ты, надеюсь, это понимаешь?

Мора хотела заговорить, хотя бы кивнуть, но от страха у нее словно язык отрезало. Теперь она почти мечтала оказаться в беснующейся толпе на Втором. Это куда лучше, чем такие угрозы – и не только ей, но и маме, и отцу, и Зикке.

– Мы не выписываем себе на Первое всех и каждого, – продолжал господин Маккус.

Стоять с запрокинутой головой было ужасно неудобно, и Мора переступила с ноги на ногу. С такого ракурса она видела только часть лица господина Мак-куса; его губы, перевернутые, с подбородком вместо носа, двигались нелепо и уродливо.

– Ты и представить себе не можешь, сколько у меня на столе лежит прошений только за этот месяц. Как думаешь, сколько я подпишу? А? – Он снова потянул ее за волосы, и Мора зажмурилась. – Я дам тебе подсказку. Ни одного. А теперь догадайся, сколько сейчас на Первом кольце тех, кто родился за его пределами? Одиннадцать человек на шестьсот девяносто четыре тысячи. И одна из них – в этой комнате, но под очень большим вопросом. Думаешь, можно разукрасить себе личико и решить все свои проблемы? Думаешь, с Осью можно шутить?..

– Маккус! Довольно.

Поднялась наконец и женщина в меховой накидке. Ловко обогнув стол, она подошла поближе. Мору обдал аромат ее духов – легкий, свежий, как пыльца из бутона.

– Отпусти ее, Маккус. Девочке больно.

Господин Маккус нехотя разжал пальцы, и Мора отшатнулась.

– Я думаю, эта юная особа прекрасно понимает последствия, – заметила женщина, оглядывая Мору с головы до ног. – Более того, я уверена: даже если в ее документах и найдутся несоответствия, она к этому, вероятнее всего, не имеет никакого отношения. Ведь она же еще ребенок, ну в самом деле, господа!

Мора поежилась. Ребенок, как же…

– Я думаю, что дальнейшие расспросы ни к чему. Вы попросту запугали девочку.

Женщина качнула головой.

– Мне кажется, госпожа Тааре, это ей только на пользу, – возразил священник.

– На мой взгляд, не стоит допускать ее к занятиям, пока не придет отчет по ее файлу, – подхватил господин Маккус.

Говоря, он выставил подбородок вперед, и Мора только сейчас заметила, какой он неестественно квадратный. Смотреть на лицо с такой переделкой было неприятно: оно подавляло.

– Если честно, я бы предложил поместить ее в изоляцию, – продолжил Маккус, и Мора вздрогнула.

Одно дело – не допустить ее до занятий и вернуть до поры до времени на Второе. Но зачем ее изолировать?

– Нет, Маккус, я против радикальных мер, – заговорил храмовник. – Запирать ее мы не будем.

– Но может, хотя бы… – заикнулся Маккус.

– Пока не стоит. Еще рано. – И священник сверкнул глазами.

Мора насторожилась. Рано для чего?

– А вы что думаете, господин Ван Ортем? Оставить пока бедную девочку в покое?

Госпожа Тааре развернулась к старику в татуировках. Тот по-прежнему чертил пальцем узоры на столешнице и даже не поднял лица.

– Господин Ван Ортем, будем считать, «за». Я тоже. И вы, Ваше Святейшество?

Храмовник глянул на нее с неприязнью:

– Я бы попросил вас за меня не решать, госпожа Тааре. Это ни к чему.

– Что вы, Ваше Святейшество…

Госпожа Тааре развела руками и неглубоко поклонилась, словно извиняясь, но Мора видела: глаза ее смеются.

– Прошу меня простить, – заговорила в стороне дама в желтом. – Я все-таки хотела бы поднять вопрос о целесообразности зачисления этой девушки в мое учебное заведение.

Значит, она директор.

– Я понимаю, что плата уже внесена и все документы подписаны, но я до сих пор не вижу смысла…

– Госпожа Ли, – храмовник поднял ладонь, – я глубоко уважаю вас и тот труд, который вы проделываете каждый день в этом учреждении. Но я также очень прошу вас уважать наши решения. Об обучении вопрос не стоит.

– Но Ваше Святейшество…

– Довольно. Мы и без того потратили здесь слишком много времени. В конце концов, госпожа Ли, договор можно в любой момент разорвать. Помните об этом, два-семнадцать-шесть-один. – На последних словах Его Святейшество повернулся к Море.

Разорвать? То есть ее могут исключить и перевести обратно на Второе кольцо? Или исключить, но никуда не отпустить?