Ковен заблудших ведьм

Сколько часов прошло? Как давно я иду? И приду ли хоть куда-то?

– К Баалу! – выдохнула я, падая на колени и проклиная тот день, когда мне пришло в голову довериться Ферн. Утешало лишь одно: ей наверняка сейчас не лучше. Песок, расступившись и проглотив сразу двух ведьм, видимо, разбросал нас по пустыне так, чтобы мы не встретились. Сердцевидное лицо, перекошенное ужасом, все еще стояло перед моими глазами – немудрено, что Ферн так боялась злополучного древа. Приходилось ли ей уже попадать в его капкан? Как же она пережила это?

Я взглянула на свою длинную тень, отбрасываемую вечно полуденным солнцем, и пропустила песок сквозь пальцы. Они давно обгорели до красной корки, но боли я не чувствовала.

– Ве-едьма.

Я вскинула голову, покрывшись мурашками от прохлады, забравшейся под запыленную одежду. Ей неоткуда было появиться в пустыне, как и черному козлу с загнутыми рогами, горящими синим пламенем. Огонь не причинял ему никакого вреда, а мощные копыта давили поросль юкки. Силуэт его расплывался – не то от того, что у меня кружилась голова, не то потому, что все это были галлюцинации. Как бы то ни было, мы уставились друг на друга, когда он вдруг проблеял:

– Хочешь пить?

Я упала, вслепую ища рукой какой-нибудь зазубренный камень или палку. Козел не выглядел враждебно, но что-то пугало меня в его янтарных глазах с блестящими зрачками, похожими на змеиные языки. Впрочем, это ни в какое сравнение не шло с тем, что он говорил человеческим голосом – низким и явно мужским.

– Ты пить хочешь? – повторил козел уже настойчивее, махая нетерпеливо хвостом.

Я попыталась сглотнуть, но во рту не было слюны. Моя голова кивнула сама собой:

– Да. Не отказалась бы.

– А хочешь болтаться, как они?

Я не поняла, о чем он говорит, пока козел не повернул голову вбок. Медленно повернувшись тоже, я подняла глаза: за мной, в том самом месте, где прежде росли лишь дикие кактусы, стояло дерево. Это был тот самый можжевельник, который мы видели на дороге и с которого все началось, но теперь он был мертв. Если бы не ствол в форме недовершенного знака бесконечности, его было бы не узнать: отошедшая кора, безжизненные голые ветви. На них вместо гроздей серо-голубых ягод раскачивались покойницы с петлями на шеях. Босые грязные девочки и женщины – все в длинных белоснежных рубашках. Лодыжки, связанные жгутами, сгибались под неестественным углом, а веревки скрипели на ветру, несущем вместе с пылью кислый запах гниения.

– Ве-едьмы, – протянул козел, пока я взирала на женские лица, изувеченные смертью: синие, распухшие, со стеклянными глазами навыкате. – Такие же, как ты. Такие же, как все грешницы, воспевающие любовь к Сатане.

На миг мне почудилось, что я знаю их: пшеничное безобразие прядей, снежная копна волос, рыжая шевелюра… Я тряхнула головой, прогоняя наваждение, и невольно пересчитала висельников – двенадцать, как чисел на циферблате. Фигура, выложенная в воздухе из подвешенных тел, и впрямь напоминала его, образуя круг. Пустым оставался лишь центр – самая толстая крепкая ветвь, клином уходящая к небу. Животный страх овладел мной, но я отказалась ему подчиняться, даже когда услышала:

– Это место заготовлено для тебя. Хочешь стать тринадцатой?

Янтарные глаза с прямоугольными зрачками обладали пугающим магнетизмом. Я отлепила взгляд от покойниц и посмотрела в них вопреки головокружению и здравому смыслу. С адреналином, подскочившим в крови, я бы смогла за минуту пересечь пустыню.

– Мы не воспеваем Сатану, – сказала я как можно спокойнее. – Это миф, как и он сам.

– Правда?.. А с кем же ты сейчас, по-твоему, разговариваешь?

– Очевидно, сама с собой.

Козел усмехнулся так по-человечески, что я почти поверила в реальность происходящего. Но нет, как бы блики ни плясали на бледных лицах повешенных ведьм, это всего лишь перегрев. Но козел продолжал:

– Разве твой ковен не призывает на службу демонов Инферналес? Разве не вырос он на Лемегетоне? Разве вы не практикуете гоетию? Или то, что Люцифер оказался не по зубам Соломону и его сосуду, означает, что Люцифера нет вовсе? Ах, мое бедное дитя… Наверное, ты просто слишком истощена, чтобы думать. Вот бы глоточек воды – и сразу бы сообразила, о чем я толкую!

– Ты что, пытаешься выторговать мою душу в обмен на флягу с водой? – нервно хохотнула я. – Если ты и впрямь Дьявол, то искуситель из тебя так себе.

Я поднялась и отряхнулась от песка, бросив взгляд на солнце: оно наконец сдвинулось ближе к горизонту, пусть и всего на несколько дюймов. Прогресс! Значит, я все-таки не застряла во временном коллапсе…

– Нет, не застряла, – ответил козел, бесцеремонно прочитав мои мысли. – Но и до города ты не дойдешь, если не отведаешь свежей водицы. Я вовсе не прошу за это твою душу… Я лишь прошу разделить со мной зрелище.

– Какое еще зрелище?

– Как вешают очередную заблудшую овцу.

Козел радостно заблеял, подскочив на задних копытах, и огонь на его рогах едва не перекинулся на меня. Но он источал вовсе не жар, а могильный холод. Зрелище, которым козел наслаждался, было поистине ужасным: на ветвях можжевельника, в самом его центре, кто-то сбросил веревку с еще одной ведьмой. Полуживая, она барахталась на ней, как рыба на крючке. Ее шея не сломалась, но едва ли это можно было назвать везением: смерть от неминуемого удушья гораздо мучительнее, чем вспышка боли и мгновенный покой. Медово-белокурые волосы упали ей на лицо, а тонкие пальцы судорожно цеплялись за горло. На ней была такая же рубашка, как и на остальных, но выделяли ее ярко-розовые рубцы, не оставляющие на руках и ногах невредимого места.

Ферн.

– Разве это не приятно? – спросил меня козел, склонив морду набок. – Смотреть, как твой враг задыхается.

Но в этом не было ни капельки удовольствия. Это осознание накатило внезапно и стало для меня таким же ударом, как и все происходящее: подобную смерть никто не заслуживал. Даже Ферн. Оказывается, желать, чтобы человек умер, и быть готовым смотреть на это – разные вещи.

– Что ты делаешь?!

Козел заблеял, когда я бросилась к дереву, принявшись взбираться по его ветвям.

– Ты не получишь воды, если спасешь ее! – воскликнул он, но, запрещая себе даже оглядываться на козла и пустыню, я продолжила карабкаться, цепляясь за щели в коре и впервые не сомневаясь в своем решении. – Хуже того… Я поменяю вас местами! Вздерну тебя и выпотрошу, как петуха на празднествах лжепророков Вуду!

Я старалась не смотреть вниз, захлебываясь от пота, заливающего лицо. Мои натянутые мышцы дрожали, а Ферн дергала ногами все слабее, теряя волю к борьбе… Жизнь покидала ее, а меня – силы.

– Ну же! Держись! – закричала я не то ей, не то себе, забираясь все выше. – Джулиан?..

Мои руки ослабли, и я вонзилась в кору ногтями. Синеющее лицо Ферн с глазами, налитыми кровью, вдруг переменилось. Мягкие женственные черты, доставшиеся ей от Виктории, сделались острее… Стали мужскими. Светлые локоны потемнели, будто припорошенные пеплом, и сделались короче. Повиснув на соседней ветви, я смотрела, как умирает мой брат-близнец, и сердце екнуло от предательского облегчения напополам с яростью.

– Я так и знала! Ты, лживая рогатая скотина!


Закричав на черного козла, силуэт которого уже таял на фоне коричневых песков, я прыгнула вперед и повисла на узле джутовой веревки над головой того, кто лишь казался Джулианом. Стараясь не съехать ему на лицо и не задавить, я принялась раскачиваться, стирая ладони в кровь, пока не услышала долгожданный хруст. Ветка надломилась под нашим весом, и мы оба рухнули вниз.

– Эй, ты слышишь меня?.. Эй!

Я подползла к телу, перемотанному веревками, и потрясла за плечо совсем юную девочку, которой было не больше двенадцати лет. Все иллюзии стекли с нее, как вода с гусиных перьев. Тело оказалось маленьким и птичьим, как у Морган, – совсем худая, будто голодала неделями. Волосы цвета воронова крыла разметались по песку, а лицо, застывшее на пороге взросления, оставалось неподвижным.

– Ну же… Нет-нет!

Я осторожно стянула обрывки веревок с ее распухшей шеи и освободила переломанные лодыжки и запястья, скрюченные за спиной. Сердце девочки не билось: я прильнула ухом к ее груди, но оттуда не вырвалось ни стука.

Обессиленно опрокинувшись на песок, я легла рядом с ней, глядя в притоптанные заросли юкки. На песке тлели следы козлиных копыт, напоминая о таинственном существе, – скоро их заметет время. Земля вибрировала: где-то в ее недрах свербели жутки-чернотелки. Я невесело ухмыльнулась: сегодня местную фауну ждет настоящее пиршество. Вот только…

Можжевельник, увешанный мертвыми ведьмами, исчез, будто его никогда и не было. Я резко села на песке и, затаив дыхание, обернулась на шорох.

– Милосердная, – сказала стоящая позади меня девочка в белой ночнушке. Глаза у нее оказались такими же черными, как шерсть дьявольского козла, которого она, улыбаясь, обнимала за шею, словно домашнего питомца. – Мудрая. Добро пожаловать, Одри Дефо.

А затем девочка закинула собственную петлю мне на шею, рывком затянула ее и оторвала меня от земли.

– Одри!

Все смешалось: пустыня, древо, черный козел, висельники и маленькая черноволосая ведьма. Горло тянуло, душило… Пока я не поняла, что сдавливаю его собственными пальцами, пытаясь сорвать петлю, которой нет. Губы вовсе не кровоточили – влажные, гладкие, словно солнце никогда их не касалось. Сухость во рту прошла, как и ломота в теле, изнуренном долгой ходьбой по адскому пеклу. Мой идеальный маникюр с красным лаком, целехонькое платье… Я внимательно оглядела себя, насколько это было возможно ночью, освещаемой лишь фарами двух машин вдалеке.

– Одри! – повторил Коул, встряхнув меня за плечи. – Ты очнулась, слава богу! Что с тобой было?

Я приподнялась, заботливо придерживаемая под спину, и ощупала его лицо, до сих пор не веря.

– Я заблудилась в пустыне, – выдохнула я, улыбаясь, как умалишенная. – Без воды и еды… Без вас… Я так долго шла! День… Может, два или больше…

– Одри, – Коул нахмурился и мягко сжал мои руки в своих, – какая пустыня? Ты была здесь. Вы с Ферн переместились к древу, а потом обе упали как подкошенные. Ты провалялась без сознания от силы минут десять.

– Десять… минут? – ошарашенно переспросила я, выпрямившись так резко, что чуть не разбила Коулу нос. – Не десять часов или дней? Ты уверен?!

– Уверен. Я бы заметил, пропади ты больше чем на неделю, Одри, – снисходительно ответил он, снимая с себя Вестников даров и застегивая их на моей шее, будто это могло помочь мне поскорее оправиться от потрясения. Впрочем, да, действительно помогало. – Так что это было? Ферн наложила на тебя заклятие?

– Нет, она здесь ни при чем… Это было похоже на сон, но такой… реальный.

– Да, потому это заклятие называется «Ловец последних снов». Лабиринт подсознания, выход из которого находят лишь единицы, а остальные – выживают из ума.

Мы оба оглянулись на Тюльпану. Она, точно акула в замкнутом аквариуме, расхаживала вдоль соляной дорожки, очерченной вокруг ветвистого можжевельника. Носки ее сапог не пересекали полосу: Тюльпана внимательно следила за этим, глядя себе под ноги и перебирая пальцами перед своим лицом, будто бы щупала невидимую границу.

– Повезло, что с нами эти двое, – хмыкнула она, кивая на Коула и куда-то вбок, в корни дерева. – Просто непробиваемые! Не перестаю поражаться охотничьей природе: даже морок их не берет. Но стоит переступить эту черту мне или другой ведьме… – Тюльпана присела на корточки, проводя по ней пальцами и тут же отдергивая руку, обожженная солью. – Боюсь, к священному древу мне не подойти. О его защите хорошо позаботились.

– Зачем кому-то так защищать дерево, даже если оно «священное»? – не понял Коул. Я же пригляделась к выступающим корням и увидела неподвижное тело с раскинутыми руками, распластанное между ними.

Удивительно, какой беззащитной во сне может быть та, что не ведает пощады наяву. Плененная собственным воображением, Ферн выглядела абсолютно умиротворенной: рот был слегка приоткрыт, а сомкнутые веки едва заметно подрагивали, как если бы ей снилось нечто захватывающее. Ветер гладил Ферн по светлым спутанным волосам, убаюкивая.

Гидеон сидел подле нее на коленях, но не трогал и не пытался разбудить – очевидно, уже пытался и понял, что это бесполезно. Рядом лежало копье, а его зеленые глаза встревоженно блестели, подсвеченные сумраком. Заметив, что я неприкрыто пялюсь на него, пытаясь разобраться в завладевших им эмоциях, Гидеон прочистил горло и вежливо осведомился:

– Ты в порядке, Одри?

– Да, спасибо. А Ферн…

– Упала вместе с тобой, – подтвердил Гидеон слова Коула, и его ресницы опустились. Он вдруг стал выглядеть в два раза старше, чем был на самом деле: побитый, раздавленный и… Напуганный? – Но если очнулась ты, то, значит, скоро очнется и она…

– Нет, не очнется.

Коул вздрогнул и резко встал, подняв меня за локоть, чтобы отодвинуть себе за спину и загородить от вязкой тени, отделившейся от ствола древа. Тень эта казалась длинной и бесформенной, пока ее не подрезал свет от фар, оставив лишь миниатюрный чернильный сгусток. Он юркнул между корней можжевельника и, просеменив до Коула и Гидеона, вышедших вперед, оказался не чем иным, как черноволосой девочкой из моих видений.

– Я тебя знаю! – вспыхнула я, растолкав братьев, чтобы подойти ближе и убедиться. – Да, это ты… Тебя хотели вздернуть на том дереве!

Девочка хихикнула. Глаза у нее на самом деле были не черными, а темно-зелеными, словно болото, подернутое утренним туманом. Кожа, прежде кажущаяся бледной, оказалась кирпично-коричневой, как у индейцев. Я невольно вспомнила Марту, дочь Ганса, – они обе были еще детьми, но эта ведьма держалась уверенно, ничуть не страшась нас. Даже более того – вела себя так, будто это мы должны ее страшиться… Беззастенчиво разглядывала нас, стоя босиком на песке в белой подпоясанной тунике. Ее щеки были разрисованы полосами, а из непослушных волос торчали костяные клювики мелких птиц и красные перья.

– Кто ты? – спросил Коул, накрыв руку Гидеона, чтобы тот спрятал копье обратно. Какой бы сильной ведьмой эта девочка ни оказалась, воевать с ребенком было глупо. – Что ты делаешь одна в пустыне?

– Меня зовут Гён, и здесь наш дом. Ты ведь дочка Виви, верно? Помню ее! Хорошие сказки рассказывала. – Она поманила меня к древу крохотной ручкой, и я не осмелилась сказать, что Гён слишком юна для того, чтобы застать мою мать ученицей. – Пойдем. Ворожея тебя ждет.

– Подождите! – окликнул девочку Гидеон. Она остановилась, захлопав ресницами. – А что будет с ней?

Он указал копьем на Ферн: она так ни разу и не пошевелилась с тех пор, как я очнулась. Похожая на спящую красавицу, Ферн бродила по безжизненной пустоши, изнемогая от жажды и не понимая, почему далекие скалы не двигаются с места, как и солнце, никогда не меняющее своего положения.

Гён вздохнула, но ответила без сожаления – всего лишь констатировала факт:

– В ней есть мудрость, но нет милосердия. Она не в силах пройти испытание, сколько бы ни пыталась.

Испытание.