Ковен заблудших ведьм

– Тебе идет, – все, что сказала я, прикидывая, во сколько может обойтись такое платье.

– А тебе нет.

Ферн сморщила носик, кивая на мое платье, и я опустила глаза. Кукольное, лимонно-желтое в мелкий цветочек, платье напоминало беззаботное детство, которое у меня бессовестно отобрали. В нем я действительно смотрелась как бледная моль, переевшая гуталина: какая-то зеленая, перетянутая плетеными ремешками на талии и несуразная. В таком виде разве что ложиться в гроб. И где были мои глаза?

– Не верю, что говорю это, но, пожалуй, ты права.

Я задернула шторку и снова взглянула на себя в зеркало, тусклую и не выспавшуюся с дороги. Я узнавала маму и членов своей семьи в тех чертах своего лица, что, будучи моими, в то же время принадлежали им: маленький нос с заостренным кончиком, как у моей сестры Эммы; миндалевидная форма глаз Виктории, роднящая нас скорее с семейством кошачьих, а не с королями Франции; узкие скулы, как у отца (моего настоящего отца), и та же симметрия, что у Маркуса. А еще мраморно-серый взгляд, как решка серебряной монеты, который был присущ каждому, кто носил фамилию Дефо. Если хорошенько вглядеться, я могла узнать в себе даже Ферн: тот же подбородок с низкой ямочкой, отсутствие веснушек и родинок на лице и болезненная худоба, которая обернулась бы выпирающими костями, если бы не неиссякающая страсть к еде. Я заставила себя улыбнуться до самых ушей, наклонившись к зеркалу, – да, улыбка у нас тоже одинаковая. Отвратительно.

– Одри, ты скоро? Мне становится скучно!

Я стряхнула с себя это болезненное наваждение и дотянулась до застежки платья на спине. Если уж и красть что-нибудь, точно не это безобразие!

– Одну минуту! Я сейчас… Ой, нет… Свиной чертополох!

Застежка зажевала ткань, и платье затрещало, стоило мне поднять руки слишком высоко, – швы в проеме начали расходиться. Радуясь, что здесь хотя бы нет Тюльпаны, которая точно пошутила бы про мою любовь к паприкашу, я попыталась еще раз избавиться от платья. Задранное до трусов, оно натянулось вокруг моей головы, зажав вверху мои руки и лишив доступа кислорода – ни снять, ни надеть обратно. Обездвиженная, я пнула стенку примерочной, пытаясь не поддаваться клаустрофобии.

– Ферн, ты не могла бы заглянуть ко мне? Здесь кое-какие проблемы…

Мне не хотелось просить ее, но и возможность провести в этом платье остаток своей жизни тоже не прельщала. Услышав лязг металлических колец и шуршание шторки, я испустила облегченный вздох и с готовностью подставилась под чьи-то ловкие руки, развернувшие меня.

– В Железной деве и то комфортнее, чем в этом платье. Сними его с меня!

– Конечно, милая сестричка. Я всегда готов прийти на помощь!

Меня прошиб холодный пот. Кровь отхлынула от лица, и я вцепилась обеими руками в крючок для сумки, едва не сорвав его с петель, лишь бы устоять на ногах. Мой ужас был неописуем – он овладевал мной каждый раз, когда я слышала этот голос, вместе с отвращением, испепеляющей ненавистью и инстинктом самосохранения. Ледяные пальцы, контрастирующие с моей разгоряченной кожей, никогда и никого не касались так нежно.

Джулиан потянул за язычок и, профессионально обнажив мою спину до поясницы, дернул платье вниз. Я осталась стоять посреди примерочной практически голая, чувствуя его влажные губы, прижавшиеся к моей левой лопатке.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я шепотом, боясь повернуться.

Я увидела протез в боковом зеркале – совсем новенький и чистый, из бурого металла с переливающимися глянцевыми прожилками, будто бы выточенный из янтаря. От его блеска у меня зарябило в глазах.

– Ты думала, раз Ферн взяла с собой Гидеона, она оставит родного брата? – ответил вопросом на вопрос Джулиан, поднимаясь губами чуть выше. Лишь когда его дыхание обожгло мою шею, я вернулась в собственное тело и отскочила, крутанувшись волчком.

Хлесткий удар отрезвил и меня, и его.

– Ай, – все, что сказал Джулиан, прижав свой протез к пылающей щеке, самодовольно улыбаясь.

Его пепельно-русые волосы лежали в художественном беспорядке, а темно-синий жакет с золотыми пуговицами едва сходился на широком торсе. Костюм Джулиана, включающий черные туфли и подпоясанные брюки с цепочкой часов, висящей на ремне, был на пике моды в девятнадцатом веке. В таком виде в то время его слепо приняли бы в клуб джентльменов. Высокий, подтянутый, с идеальным овалом лица и пухлыми губами. Разглядывая себя в зеркало десять минут назад, я забыла о чертах Джулиана, даже не вспомнив о нем. И тогда, и сейчас правда колола глаза: мы с ним не просто похожи… Мы похожи как две капли воды.

Он усмехнулся, будто подумав о том же, и опустил взгляд ниже, изучая меня с головы до пят. Я не стыдилась и не пыталась прикрыться, как делала это в юности, когда он врывался в ванную, – теперь мне было все равно. После того как он уничтожил мою душу, едва ли был смысл прятать тело.

– Убирайся, – прошипела я, пытаясь вытолкнуть Джулиана из примерочной. – Это девчачий шопинг! Тебя не приглашали!

Он перехватил и выкрутил мое запястье, не дав юркнуть в угол кабинки и забиться там, подавляя тошноту. Его протез держал крепко, но тонкие пальцы с шестеренками и засечками двигались умело, почти ласково. Они коснулись моих угольных вен, ощупывая их, словно это были слишком плотные мазки акварели на картине. Я позволила Джулиану изучать меня, пока, в свою очередь, изучала его.

«Главное – ценность находки».

А что может быть ценнее, чем результат кропотливой алхимии, занявшей не один день работы?

– Не боишься снова захаркать кровью? – с вызовом спросила я, вскинув голову, чтобы сравняться с Джулианом в росте, когда он закончил с прелюдией и ворвался в кабинку, стремительно сократив между нами расстояние. Я попятилась и почувствовала спиной зеркало, запотевшее от магии. – Или лишиться пары зубов, если Коул найдет тебя раньше?

– Ах, Коул, Коул, – передразнил меня Джулиан, уперев руки в стену над моей головой, чтобы отрезать мне все пути к отступлению. – Будь помягче, любовь моя. У нас есть всего несколько минут, прежде чем мне придется ретироваться на безопасное расстояние. Наша клятва, должен заметить, стала проявляться… агрессивнее. Если честно, мне подурнело еще на подходе к торговому моллу, но ты ведь знаешь меня. «И все обеты в огне сгорают, как солома…»

Джулиан провел губами по моему уху. Я выдыхала – он вдыхал, я моргала – он открывал глаза шире: ловил каждое мое движение, пытался разделить со мной каждый глоток кислорода. Его сердце колотилось под моей ладонью, когда я отстраняла его и одновременно притягивала ближе.

– Почему ты все еще с Ферн? – постаралась уболтать его я, лишь бы не дать сотворить еще какую-нибудь глупость. – После того как она обманула тебя, пообещав воскресить нашу семью… Не думала, что тебе хватит ума вернуться к ней.

– И не думай, – резко оборвал меня Джулиан, и его стальной тон не терпел возражений. – Нечего забивать этими мыслями свою хорошенькую головку. Это только между мной и Ферн. Она обязательно поплатится, но позже. Все, что я могу тебе сказать сейчас: прости меня, Одри. За все, что я сделал и что сделаю позже.

Я скептично сощурилась, глотая змеиный яд, копящийся во рту.

– Знаешь, вообще-то прощение за убийство всей семьи просят не так.

– Уж как умею, – хмыкнул Джулиан почти обиженно.

– Лучше бы ты отвалил от меня в качестве извинения. Что мне, черт побери, еще сделать, чтобы ты наконец-то исчез из моей жизни на оставшиеся полгода, как и положено по договору?!

Джулиан наклонился, придвигаясь еще теснее, пока между нами не осталось свободного пространства. Я наткнулась на что-то твердое бедром и взмолилась всем богам, чтобы это оказалась пряжка ремня.

– Ты знаешь что, – ответил он коротко, сверля меня безжизненными глазами, в которых не было ничего, кроме тьмы, похоти и тлеющих углей, по которым босиком плясали демоны.

Ладони Джулиана легли на мои щеки, мягко привлекая к себе, а затем он поцеловал меня. Нет, не так… Он ужалил меня, кусая и терзая мой рот, пока я не ощутила медный привкус. Он будто пил мою злобу вместе с кровью. Его язык сплелся с моим, и меня едва не вывернуло наизнанку. Он не умел целовать так, как Коул. В одном лишь его прикосновении было больше заботы, чем Джулиан дал мне за всю нашу жизнь. Мой брат только забирал – Коул же отдавал без остатка. Джулиан отнимал силой то, что считал своим по праву – Коул заслуживал это право, доказывая, что достоин. Джулиан не задумывался, сколько ночей я провела, плача в подушку, чувствуя себя испорченной и растоптанной; Коул же делал все, чтобы вернуть мне чувство безопасности и веры в лучшее. Он был всем для меня – а я была всем для него. Джулиан был вездесущей пустотой, в которой погибал свет. Но он не хотел спасти меня от себя – он хотел сделать меня такой же.


Однако, невзирая на это, я зажмурила глаза и раскрыла губы ему навстречу, представляя, каково приходится Гидеону делать то же с Ферн ради чего-то, имеющего больший смысл, чем он сам. Чем мы оба.

Сквозь поцелуй я почувствовала довольную улыбку Джулиана, и он заурчал, как котенок, забираясь теплой рукой под мой бюстгальтер. Бедра покрыли мурашки, и я выгнулась, хватаясь пальцами за его широкие предплечья и скользя по ним вниз.

Щелк. Щелк. Щелк.

– Слаще вас только карамельный попкорн, но я велела тебе оставаться в отеле, Джулс!

Наши рты разомкнулись со скользким хлопком, растягивая прозрачную ниточку слюны. Я вытерлась тыльной стороной ладони, борясь с желанием разодрать себе лицо, лишь бы стереть с него прикосновения Джулиана.

Ферн стояла между примерочными, одетая в то самое голубое платье. Ее гладкое личико без изъяна красноречиво скуксилось, стоило их с Джулианом взглядам пересечься. Тот лишь виновато улыбнулся, пожав плечами, но послушно вышел из кабинки.

– А где твой протез?

Я быстро натянула свое платье и, пригладив взъерошенные волосы, помахала над головой его драгоценной запчастью.

– Не знаю, что ты в итоге украла, но, думаю, я в любом случае победила, – ехидно протянула я, с упоением наблюдая, как Джулиан ошарашенно поднимает к глазам обрубленную конечность. – Ты ведь сказала, главное – ценность украденной вещи, так? Мы не оговаривали, что ценность должна измеряться именно в деньгах… А что может быть ценнее алхимического орудия? Любая вещь смертных меркнет по сравнению с рукотворным колдовством.

Ферн окаменела. Ее лицо превратилось в восковую маску, и лишь руки, скручивая пояс платья, выдавали ее. Так выглядело разочарование, и я прозрела: для Ферн эта затея с воровством – действительно дурачливая забава, которую я восприняла чересчур серьезно. Возможно, она не собиралась обыгрывать меня вовсе. Ведь когда у нее в жизни бывали игры? У девочки, запертой в башне на протяжении всей жизни, без общества других детей или хотя бы видеоприставки – только книги и плюшевые зайцы, чаепитие с которыми приходилось разыгрывать в полном одиночестве. Немудрено, что она носилась по торговому центру, как заведенная, будто забыла о нашей вражде и своих наполеоновских планах.

– Как, Джулиан? – спросила Ферн, когда я уже решила, что она так и не заговорит, позеленев от злости. – Как можно не заметить, что кто-то откручивает у тебя гребаную РУКУ?!

Джулиан не нашелся что ответить. Он трогал и гладил свой локоть, будто до сих пор не мог поверить, как славно я его облапошила. Или же ему не верилось в то, что наш омерзительный поцелуй не был поцелуем вовсе? Всего лишь жертва, которую я принесла ради победы, чтобы наконец покончить с ними обоими.

– И заметь: никакой магии, – отметила я, повеселев. – Не считая моей исключительной красоты, конечно.

В такие моменты я будто возвращалась в свои пятнадцать лет и вспоминала, что Джулиан – самое страшное чудовище, с которым не сравнятся никакие сказки братьев Гримм. Стоило чему-то пойти не так, расстроить и вывести из себя, как его симметричное лицо превращалось в дьявольскую гримасу. Его обаяние таяло, словно кубик льда на раскрытой ладони, обнажая уродство души. Глаза наливались кровью, раздувались ноздри, а рот кривился в оскале. Я следила за ним, не моргая, вбирая в себя каждую его эмоцию. Я смотрела, как Джулиан скатывается из амплуа викторианского лорда в Джека-потрошителя и повторяла себе: «Это монстр, Одри, и он не заслуживает твоего милосердия».

Зная, какие ругательства рвутся с его языка, какой бранью он хочет покрыть меня, я улыбнулась и подбросила в воздух протез, не оборачиваясь и не глядя, кто именно его поймал.

– Жду тебя возле ресторана, Ферн.

Сердце билось так сильно, что ныли ребра. Я не запомнила, как вышла из молла и прошла бульвар, очутившись там же, где все и началось, – возле резного столика с плетеными стульями и белой скатертью. На нем стояли пустые кружки из-под кофе, но ни Коула, ни Гидеона, ни Тюльпаны видно не было. Подставив пылающее лицо ветру, несущему с собой запах мятных леденцов и лакрицы, я пошла на заливистый смех, доносящийся из ворот парка аттракционов.

Внутри, как и ожидалось, оказалось шумно и многолюдно. Дети толкались, громыхали воздушные ружья и звенели колокольчики. Красные полосатые шатры тянулись бесконечными рядами, соблазняя взрывающейся карамелью и однодолларовыми купонами на карусель. Где-то за углом визжали подростки, подбрасываемые в небо пружинистыми качелями – у меня закружилась голова от одного лишь взгляда на них.

Даже в толпе Тюльпану сложно было не заметить – благоухающая гортензия в букете полевых ромашек. Она не смогла бы слиться с простыми людьми, даже если бы очень пыталась. Малыши дергали родителей за рукава, упрашивая их разрешить сфотографироваться с «диснеевской принцессой»: снежные волосы и аметистовые глаза действительно делали Тюльпану похожей на нее.

Я замедлила шаг, затаившись между вагончиков с сахарной ватой: что-то в Тюльпане говорило мне повременить с вторжением в ее пространство. Это «что-то» витало в воздухе и читалось в скорбном выражении ее лица, впервые выдающего такие глубокие эмоции. Оказывается, они были ей вовсе не чужды. Губы со свекольной помадой были слегка приоткрыты. Люди гневно пихали ее, замершую посреди дороги, но Тюльпану это мало волновало – ее волновала лишь выходящая из комнаты кривых зеркал дружная семья.

Пышная брюнетка в коралловом платье активно жестикулировала, раскрыв перед собой маршрутную карту. На ее плече висела крокодилья сумочка, а в ушах раскачивались серьги с бахромой. Под цокот туфель по тротуару она пылко объясняла что-то своему мужу, ниже ее на полголовы. С проплешинами, но с добрыми зелеными глазами, он вяло кивал, с ребяческим восторгом рассматривая аниматоров в костюмах животных. В его руке лежала ручонка поменьше – светлоглазый мальчик не старше семи лет едва поспевал за отцом, спотыкаясь. На спине болтался спортивный рюкзачок, а белокурые кудряшки, похожие на цыплячий пух, забились под кепку. Пройдя еще несколько метров, он вдруг заметил, что шнурки на ботинках расплелись. Запричитав, женщина свернула карту и наклонилась, помогая их завязать. Все трое, весело переговариваясь на польском, прошли мимо Тюльпаны, проводившей их тоскливым взглядом.

– Кто они?

Тюльпана вздрогнула, застигнутая врасплох, и я увидела, как ставни на ее сердце вновь захлопнулись.

– Какая разница, – фыркнула она, потупив глаза, чтобы не смотреть в ту сторону, куда ушел мальчик с семьей, хотя ей безумно этого хотелось. – Ты уже закончила с Ферн? Отлично. Я видела, как Коул заходил в аптеку за бинтами после того, как они с Гидеоном подрались в городском парке… Наверняка он ждет нас в машине. Идем.

– Постой. – Я остановила ее, схватив под локоть, и быстро выпалила, не дав Тюльпане прописать мне за это по лицу: – Тебе разве неинтересно, выиграют ли они ту собачонку?

– А?

Тюльпана проследила за моим взглядом и втянула задрожавшие губы: под полосатой вывеской неподалеку тот самый белокурый мальчонка пытался выиграть плюшевого щенка, метая железные кольца. Они пролетали над бутылками, не попадая. Отец утешительно похлопал его по спине, после чего вручил продавцу еще десять долларов за вторую попытку.

Мальчик шмыгнул носом, но упрямо взялся за новые кольца, прицеливаясь.

– Sagaciter, – шепнула Тюльпана, любуясь им с затаенным дыханием, и следующие несколько колец закрутились на горлышках бутылок: мальчик попал в цель.

Ошарашенный продавец нехотя вложил ему в руки гигантского щенка. Отец с матерью засмеялись, помогая ему нести свою плюшевую ношу, пока уже возле колеса обозрения мальчик не встрепенулся и не помчался обратно к шатру, забыв на платформе для колец свою красную кепку. Родители обернулись и с ворчанием вернулись за ним. Я отчетливо услышала, как мать, цокнув языком, воскликнула: «Генри!»

– Это твой сын, – поняла я, обернувшись на Тюльпану, но та уже ушла.

Ее белая макушка петляла между шатрами, пытаясь укрыться от меня в толпе. Но так просто Тюльпане было не отделаться.

– Ритуал Tair chwaer! – ахнула я, нагнав ее возле ворот парка. – Я думала, ты взяла на себя роль Матери потому, что являешься промежуточным звеном между мной и Авророй по возрасту. Но ведь нельзя стать материнским ликом Гекаты, не имея детей… А Аврора говорила, ты ненавидишь ее из-за какого-то Генри. Я думала, что Генри – твой погибший атташе. Ну, тот, чью метку ты забила татуировкой мотылька на лодыжке…

– Нет, – ответила Тюльпана сухо, со стиснутыми зубами выслушав поток моих озарений. Из-под ее высоких ботинок выглядывали желтые крылышки, прячущие ужасный шрам. – Его звали Киллиан.

Она устремилась вперед, не сбавляя шага, и вскоре дыхание у меня сбилось.

– Значит, ты действительно любила своего атташе, – продолжила я упрямо. Это была игра в «холодно-горячо»: на каждое мое слово, близкое к правде, Тюльпана морщилась и ускорялась, заставляя меня почти бежать за ней. – И он погиб. Аврора его убила? – Тюльпана гнулась вниз, и я расценила это как «да». – Но почему ты бросила своего сына?

– Потому что все атташе – смертные! – Тюльпана почти прокричала мне это в лицо, остановившись посреди улицы. – А ребенок того же пола, что и родитель-смертный, магию не наследует. Мальчик от отца-человека – тоже человек. Ему не место в ковене. Однажды это ждет и тебя, Одри. Или ты рассчитывала с Коулом на «долго и счастливо»?