Ковен заблудших ведьм

– Возьми с собой пальто на всякий случай, – выдавила я, берясь за вешалки в шкафу, чтобы хоть чем-то занять предательски задрожавшие руки. – Вдруг задержишься до наступления осени? В Новом Орлеане тоже бывает прохладно…

Лес, полный блуждающих огоньков, и Ферн, показывающая мне происходящее на берегу Шамплейн через волшебное зеркало. Костяной череп, светящийся в кулаке Зои, как керосиновая лампа. Яркий перламутровый свет, томящийся в нем годами, перетекал в нее и распирал изнутри. Он нес с собой величие потомственных землевладельцев и отчаяние гаитянских рабов. Он нес хитрость и жертвы, из которых было сплетено естество вуду. Нес жар ритуального пламени, сумерки древних богов, которые некогда были людьми, и необъятную мощь, которую боялись и почитали поколения смертных. Как божественный дух заключен в плоти, так и магия была заключена в тех рассыпающихся костях.

И не только магия.

Другой стиль в одежде. Другое поведение – больше спокойствия, меньше суеты. Отказ от порошка, без которого Зои раньше не могла обойтись и дня. Вуду-ритуалы, которые она никогда не практиковала раньше. Мамбо.

«С тобой все нормально, Зои?» – спросил Коул однажды, видя, но не осознавая. Тот же вопрос встал у меня поперек горла, как рыбья кость. Однажды Рафаэль сказал, что Мари Лаво притворялась собственной дочерью, чтобы обмануть смертных… Могла ли она так же обмануть ведьм и собственных детей? Была ли Зои всегда Мари? Или стала ею в тот миг, как приняла свою истинную силу?

Аврора придумала Шепот, чтобы продлить свое бессмертие. На что была способна та, кого чествовали сами лоа, можно было только догадываться.

«Не лезь в то, в чем не разбираешься», – повторила я себе первую заповедь матери, а затем вспомнила и вторую: «Уважай чужие тайны, чтобы уважали твои».

Зои – точнее, Мари Лаво – вздохнула, догадываясь, что я болтаю о пальто и осени, чтобы заполнить вакуум, образовавшийся в комнате. «Она все поняла», – подумали мы обе. Забрав у меня вешалки и бросив их на кровать, Зои мягко развернула меня к себе.

– Ты моя сестра, – сказала она, и глаза ее светились, как солнце. – Стала ею в тот самый момент, как я принесла тебе клятву, и будешь ею до конца. Я не брошу тебя в беде. Это ведь главное, правда?

Я кивнула, на мгновение сцепив наши руки вместе, как знак согласия. Это ли главное? Да… Только это.

– Я предупрежу Сэма о твоем отъезде, но вымаливать у него прощение ты будешь сама, – бросила я уже на пороге комнаты, надеясь, что продолжу после сегодняшнего спокойно спать по ночам.

Время поджимало. Развернув список, помеченный Зои, я взлетела на чердак, впервые не предавшись при этом гнетущему чувству утраты. В воздухе еще пахло забродившими ягодами, а глубже, на ясеневом столе, лежали талисманы и мешочки сухоцветов, разложенные Рашель – она не успела прибраться, когда на Шамплейн налетела псиная свора Ферн. Стараясь не замечать следы ее недавнего пребывания, которые у меня не хватало духу убрать, я принялась рыться в шкафчиках, собирая необходимое.

– Горный хрусталь, рута, верба с Пальмового воскресенья… Так, это есть. А где же ракушки?

Пришлось побегать по дому, сгребая в плетеную корзинку для пикника все, что удавалось найти из километрового списка Тюльпаны. Захватив в последнюю очередь церемониальное покрывало из дрожащего шелка, я проверила список и спустилась вниз, волоча за собой по ступенькам плотно набитую корзину, которую мне не хватало сил оторвать от пола.

– По-моему, Тюльпана написала половину пунктов просто ради того, чтобы я помучилась, – проворчала я. Коул забрал у меня корзину и принялся выкладывать содержимое на круглый стол, предварительно избавленный от памятных безделушек и стопок книг.

Диего снова был бодр и весел. В его руках дымилась чашка, источающая горький аромат кофейных зерен. Аврора, кажется, даже не шелохнулась с момента моего ухода. Ее скукоженное лицо украшал неправдоподобно здоровый румянец: очевидно, виной всему была откупоренная бузиновая настойка, глоток которой мог согреть даже мертвеца. Все-таки добилась своего!

– Что-то и впрямь многовато всего, – заметил даже Коул, совсем не сведущий в колдовстве. Заваленный стол превратился в ярмарочную лавку: не хватало только красного ценника. Продав все это, можно было бы разбогатеть.

– Сотворение – это импровизация. Заклятие рождается, как дитя – никогда не знаешь точно, мальчик это или девочка. Стоило подготовиться и сразу запастись всем, что может пригодиться.

Вместе с Тюльпаной в дом ворвался запах прелой травы. Так пах лес, где она провела почти два часа, судя по стрелкам на старинном циферблате. Ее снежные волосы были заплетены в тугие косы, спутавшиеся под фиолетовым капюшоном плаща. Он был совсем легким, но, несомненно, теплым – таковым его делала магия, из которой он был сотворен.

Тюльпана сбросила капюшон и положила на край стола лесные дары – деревянный костяк, можжевеловые ягоды и букет молодых одуванчиков. Последнее она решительно протянула мне.

– И что я должна с этим делать?

– Свари варенье.

Аврора зашлась ломким смехом, похожим на шелест осенних листьев. Я вытаращила на Тюльпану глаза – она это серьезно?

– Остальное можешь унести обратно, – отмахнулась Тюльпана от сорока пяти вещей из пятидесяти, что я приволокла из каждого уголка дома, облазив его вдоль и поперек. – Мне понадобятся только свечи, вот эти травы, красное покрывало и морская соль, – принялась перечислять она, как в магазине, подтягивая нужные скляночки да мешочки на свою половину стола. – Теперь нам нужно найти три зеркала высотой в человеческий рост, а еще белое вино и красное. Желательно мускат и мерло. Я назвала этот ритуал Tair chwaer.

– Ты издеваешься?! – взорвалась я, швырнув корзинку Тюльпане в ноги, хоть название ее ритуала, переводившееся с валлийского как «Три сестры», и заинтриговало меня. – Разве ты не должна была написать всего пару строчек, прочитать их и привязать ко мне Аврору, как она сделала это с тобой? В чем проблема?!

Тюльпана устало помассировала виски, подняв на меня убийственный взгляд.

– В том, что я создала целый ритуал, а не заклятие! Дар сотворения каждой Верховной уникален, разве ты не должна это знать? Аврора всегда шла самыми легкими и прямыми путями… Я же предпочитаю развилки и узкие тропы. Тогда все ноты звучат чисто и в унисон, понимаешь? – Заметив, что ни черта я не понимаю, Тюльпана вздохнула и объяснила простым языком: – Суть колдовства Авроры в лаконичности, а моего – в изяществе. Короче, что получилось, то получилось. Не устраивает – ступай медитировать в лесу и придумывай свое!

Я втянула воздух сквозь сжатые зубы и молча схватила одуванчики. Их стебли липли к рукам от прозрачного сока.

– Ах да, чуть не забыла! Второе варенье должно быть из розовых лепестков. В саду растет целый куст.

Мое веко предательски задергалось, но Коул успокоил меня поцелуем в лоб, пообещав, что сам вернет лишние атрибуты в кабинет Виктории. Оглянувшись на Тюльпану, которая завешивала шторы и сдвигала мебель на пару с Диего, я минула кухню и столовую и через уличный коридор прошла в благоухающий сад.

Благодаря магии, которая снова напитала эту землю жизнью, как только на ней возродился ковен, за садом практически не приходилось ухаживать. Я и вовсе не помнила, когда заходила сюда в последний раз со смерти Эммы, найденной со вспоротым животом у лимонного деревца. Сад появился в Шамплейн лишь по милости Виктории, и она была единственной, кому было до него дело. Мама своими руками взращивала каждый цветок – сажала семена, поливала, удобряла, заботилась и даже шептала все те приторные слова, что обычно шепчут изнеженным младенцам. С ее заботой сад расцветал, а кусты приобретали причудливые формы животных. Однако сейчас он выглядел совсем непримечательно, но, к счастью, и не зловеще: простая купольная оранжерея, где яблоневые деревья смешались со сливовыми, а гортензии воевали за клочок земли с подсолнухами. Здесь же росли и ведьмовские травы: защитные, чтобы отгонять злых духов, – папоротник, полынь, терновник; целебные, чтобы залечивать даже самые страшные раны, – чабрец, шалфей, багульник; священные, чтобы вознести почесть богам, – анис, жасмин, кориандр; и ритуальные, чтобы призвать любовь, удачу или несчастье, – дурман, черная бузина, аконит. Теперь же повсюду царствовала природа: растения сплетались в невообразимые венки, а деревья пробивались сквозь тканевые навесы и притесняли друг друга. Природа сама решала, где и чему расти – и я не собиралась вмешиваться в заведенный ею порядок.

Найдя заросли с крупными бордовыми розами сорта «Черная Магия» (какое ироничное название!), чьи бутоны походили на отшлифованные рубины, я срезала несколько штук в глиняную ступу и поспешила на выход, стараясь не смотреть на лимонное деревце, оскверненное кровью моей младшей сестренки.

В высокой траве квакали лягушки. Я засмотрелась на них, не заметив, как поднялась липкая завеса тумана, обвивая мои ноги у самой земли. Неожиданно откуда-то из-за спины донесся шепот:

– Передай некроманту, что четвертый лепесток уже опадает.

Мурашки пробежали по моей спине, прожигаемой взглядом. Я не видела существа, которому он принадлежал, – только чувствовала. Но тут из кустов сирени вдруг выпорхнуло что-то немыслимое: кудлатые пятнистые перья, белая манишка, выразительные желтые глаза и острый крючковатый клюв, которым можно было с одного удара проломить грецкий орех. Птица угукнула, вскарабкалась на ветку длинными щетинистыми цевками и, сложив крылья, повернула голову на сто восемьдесят градусов.

Это была пещерная сова, которую я бы назвала совершенно обычной, если бы не раздробленные кости, торчащие из пробитого крыла и грудины. Плоть свисала с нее багровыми ошметками, обнажая ребра и скелет. Сова была жива лишь наполовину и смотрела на меня одним глазом: второй вытек, оставив зияющую дыру в черепе.

Однако ни это, ни мой визг не помешали ей вспорхнуть и погнаться за ужином в лице нескольких воробьев.


Сто раз напомнив себе, что призраки и зомби-совы – последнее, чего мне стоит бояться, я успокоилась, показала язык пустоте и вернулась к делам, перепрыгнув через туман, который уже начал рассеиваться. «Сосредоточься, Одри». Оставалась последняя задача – сварить чертово варенье!

Выкинув из головы все остальное, я вытащила пару кастрюль и полезла в Интернет. К счастью, едва закипела вода с желатином, как в дверях появился Сэм и остановил это варварство, не дав мне зверски загубить и одуванчики, и будущий ритуал Тюльпаны. Мы занялись вареньем вместе. Сэм принялся показывать мастер-класс по чистке одуванчиков, сетуя на мою ужасную неосторожность в обращении с ними. Следуя его инструкциям, я отделила все цветки, а затем кинула их в воду с сахаром и хорошенько проварила. По кухне растекся медовый запах, и уже через тридцать минут на столе красовалась стеклянная банка с полупрозрачным сиропом, похожим на жидкий янтарь. Отставив ее, еще горячую, в сторону, мы занялись розами. За обрыванием лепестков и кулинарной болтовней я не заметила, что глаза у Сэма красные, а на костяшках пальцев заживают свежие царапины с занозами. Он никогда не умел справляться с неприятностями, как и с дурными новостями. Видимо, Зои уже рассказала ему о своих планах, но уточнять, так ли это, я не решилась.

Из-под правого рукава его футболки выглядывали щупальца чудовищного осьминога Кракена, набитого на предплечье, а из-под левого – побелевший след, оставленный волчьей пастью. Футболка на спине была еще влажной от пота: вероятно, Сэм боксировал в одной из комнат дома, пока его не привлек на кухню то ли запах горелого сахара, то ли шестое чувство.

– Почему ты здесь? – вдруг решилась я задать вопрос, о котором вечно забывала за этой волокитой с дарами, Ферн и другими ковенскими делами. Сэм остановился, жестом попросив объяснить. – В Шамплейн. Тогда, под Нью-Йорком, когда ты выследил нас с Коулом и заставил взять с собой в Кливленд. Твое желание познать наш мир – ведьмовской мир – было связано с Зои и происшествием с Гансом? Или чем-то другим?

– Чем-то другим, – тихо сказал Сэм, когда я уже решила, что он не ответит, отвернувшись к холодильнику с магнитной доской, на которой Зои вечно оставляла всем милые пожелания на утро. – Моя мать… Гвендолин… покончила с собой, когда мне было одиннадцать. Незадолго до этого папа погиб на службе. Тоже был полицейским. Гвендолин застрелилась из его револьера у меня на глазах после того, как приготовила мне овсяную кашу. Все это время я пытался понять почему… Редкий ребенок смирится с диагнозом «затяжная депрессия». Всем хочется верить в непреодолимые обстоятельства, в которых у людей просто не было шанса поступить иначе. И когда я узнал про Зои, тебя и колдовство… Я подумал: вдруг и на мою мать была наложена какая-нибудь магическая хрень? Проклятие или порча…

Я слушала внимательно, боясь вставить хоть слово и разрушить ореол тайны, которую Сэм наконец-то приоткрыл. Он будто распахнул ставни маленького окошка, ведущего в его жизнь. С того самого инцидента с укусом оборотня мы больше не говорили по душам, и делать это сейчас было так же непривычно, как видеть в нем ребенка. Обычного одинокого мальчишку, скрывающегося под маской матерого полицейского.

– Такие проклятия действительно существуют, но в девяносто девяти процентах люди добровольно делают то, что делают, – пересилив себя, сказала я, срубив все надежды Сэма на корню. – Будь это порчей, ты бы заметил ее признаки задолго до того дня… Подброшенные иголки или куклы, лунатизм, потусторонние сущности…

– Знаю, – отрезал Сэм. – Зои уже давно рассказала мне, как это происходит. Теперь я понимаю гораздо больше и могу отличить магию от обычного помешательства. Нет здесь никакой ворожбы и никогда не было. Гвендолин просто не справилась с горем.

– А ты был ребенком, Сэм. Никто ни в чем не виноват.

Он медленно кивнул, будто до сих пор сомневаясь в этом, и, смяв в руках кухонное полотенце, уже веселее сказал:

– Не переживай, я не собираюсь съезжать. Пусть отсюда до работы в два раза дольше добираться, но в соседстве с напарником есть свои плюсы. Так нам будет проще вести следствие и обсуждать зацепки. – Сэм вдруг стушевался, заметив мой ехидный взгляд, и густо покраснел. – Я остаюсь только из-за этого! А не потому, что прикипел к Коулу, беспокоюсь за ковен или что там еще могло прийти в твою ветреную девчачью башку!

Я усмехнулась, уже научившись пропускать остроты, граничащие с оскорблениями, мимо ушей.

– Заметь, это ты сказал. Не я.

Сэм сделался оранжевым, как переспелая тыква, и что-то забурчал себе под нос, вылетев из кухни. Я перелила остатки варенья в пластиковую миску и потрясла золотым браслетом:

– Гримы, у меня для вас десерт!

Понаблюдав, как демонические коты, все еще восстанавливающие свои силы после битвы, хрюкают, вылизывая приторную сладость, я взяла две заполненные до краев банки и подставила их к свету лампы. Вязкое содержимое переливалось шафрановыми и клубничными оттенками. Идеально.

– Тюльпана готова, – объявил Диего, засунув голову в дверь кухни и принюхавшись. – Судя по запаху и отсутствию дыма, ты тоже.

– Подойди-ка сюда.

Диего нахмурился и, оглянувшись на что-то в коридоре, закрыл за собой дверь.

– Что такое?

Я прислонилась спиной к плите. Хоть мне и не терпелось присоединиться к Тюльпане и положить конец пребыванию Авроры в моем доме, было еще кое-что, витающее в воздухе, как тот бесплотный незваный гость в саду.

– Ты в последнее время не вызывал мертвых? Ну, кроме Рашель.

Диего растерянно заморгал и пригладил пятерней растрепанные волосы, мерцающие, как дно океана в тропическом краю. Его кожа разгладилась, исчезли фиолетовые синяки под глазами и лапки морщин вокруг рта и глаз. Единственное, что теперь выдавало его истинный возраст, сокрытый вуалью неувядающей юношеской красоты, – пыль людских поколений в васильковых глазах и застывшие в них тени войны.

– А ты сама как думаешь? Похоже, чтобы у нас по заднему двору разгуливал труп?

– Не то чтобы, но…

Я недоверчиво сощурилась и подпрыгнула от стука: кто-то настойчиво тарабанил в форточку над плитой. Диего это ничуть не удивило: он широко улыбнулся и, открыв ее, впустил внутрь существо, по-хозяйски севшее ему на плечо.

– Познакомься, это Баби. Вчера его убили охотники.

Я уставилась на полумертвую сову, а она уставилась на меня. Ее тельце было костлявым и дырявым: некоторые перья вырваны, но кровь с них кто-то уже заботливо вытер. Вблизи от птицы веяло могильным холодом и запахом сырого мяса, но признаков разложения не было видно. Желтый глаз медленно моргнул, словно приветствуя меня, а затем блаженно закатился, когда Диего принялся почесывать сову прямо над сквозной раной, в которую легко можно было засунуть палец.

– Ты воскресил сову? – удивленно осведомилась я.

– Да, можно сказать и так. Это из-за него ты интересовалась воскрешением? Он напугал тебя? Прости, забыл предупредить. Баби подстрелили браконьеры, а лисы довершили начатое. Он уже гнил на солнце, когда я нашел его в лесу вчера вечером. Решил проверить, насколько моя магия восстановилась, и оп-ля! Порох снова в пороховницах, – усмехнулся Диего, безмерно гордясь собой.

Сова снова угукнула, да так громко, что у меня заболела голова. Взмахнув крыльями, она нахохлилась и прижалась целехоньким белоснежным крылом к его щеке.

– Это жутко даже по моим меркам, – призналась я, глядя на птицу с опаской. – Можешь держать ее в доме, только не подпускай к Штруделю. Он вряд ли обрадуется. Баби тоже воскрешен… временно? Как Рашель?

– Нет, навсегда. Точнее, пока жив я. Животные – это другое, Одри, – объяснил он. – С людьми все намного сложнее.

– Хм. – Я зажевала губу, пытаясь отмахнуться от дурной затеи, но она овладела моим умом, а следом оказалась на языке: – Значит, ты можешь вернуть к жизни любое животное? Даже очень-очень мертвое?

– Ты имеешь в виду порядком подгнившее? – засмеялся Диего чересчур воодушевленно для темы, что мы обсуждали, попутно прикармливая Баби солеными крендельками из кармана. Через горизонтальное отверстие в брюхе я видела, как те падают из его горла в желудок. – Да, только и после воскрешения оно будет немного… пованивать.

– А финала, как в «Кладбище домашних животных», не случится?

– Разумеется, нет! Стивен Кинг тот еще выдумщик. К тому же мы ведь живем не на индейском кладбище.

Это звучало логично. Доверившись Диего, я достала уже ненужный список Тюльпаны, который собиралась скомкать и отправить в урну, и быстро написала на нем нужный адрес со схематичной картой ловцов ветра.