Коронация, или Последний из романов

8 мая




После долгих перезвонов между Петровским дворцом, генерал-губернаторской резиденцией и Эрмитажем руководить операцией было поручено полковнику Карновичу. Московский обер-полицмейстер получил распоряжение оказывать всемерное содействие, а Фандорину досталась не совсем понятная роль советника, да и то лишь по настоятельному требованию Георгия Александровича, после спасения дочери свято уверовавшего в необыкновенные качества отставного чиновника особых поручений.

Про Карновича мне, как и всем прочим, известно было совсем немногое, потому что у подножия трона этот загадочный человек очутился совсем недавно. Ни по возрасту, ни по чину, ни по связям состоять на такой ответственной, даже можно сказать, ключевой должности ему не полагалось бы, тем более что до сего высокого назначения Карнович исполнял скромную должность начальника одного из губернских жандармских управлений. Однако после громкого раскрытия анархистской террористической организации про молодого полковника заговорили как про восходящую звезду политического сыска, и вскоре этот тихий, неприметный господин, вечно прячущий глаза за синими очками, уже заведывал охраной его величества – взлет поистине редкостный и не снискавший Карновичу расположения придворных. Хотя кто ж из начальников дворцовой полиции, по роду службы чересчур осведомленных о слабостях и тайнах близких к престолу особ, когда-либо пользовался симпатиями двора? Такая уж это должность.

Зато обер-полицмейстер Ласовский слыл в обеих столицах фигурой известной и почти легендарной. Петербургские газеты (московские-то не осмеливались) любили описывать чудачества и самодурства этого новоявленного Архарова: и его разъезды по улицам в знаменитой полицмейстерской упряжке с лучшими во всем городе лошадьми, и особое увлечение пожарной службой, и сугубую строгость к дворникам, и прославленные приказы, ежедневно печатаемые в «Ведомостях московской городской полиции». Да я и сам утром прочел в этой занимательной газете, на первой же странице, приказ следующего содержания:

При проезде 7 мая мною замечено: по Воскресенской площади против Большой Московской гостиницы ощущалось зловоние от протухших селедок, не убранных дворниками; в 5 часов 45 минут утра стоявшие у Триумфальных ворот два ночных сторожа вели праздные разговоры; в 1 час 20 минут пополудни на углу Большой Тверской-Ямской и площади Триумфальных ворот не было на посту городового; в 10 часов вечера на углу Тверской улицы и Воскресенской площади городовой взошел на тротуар и ругался с извозчиком.

Предписываю всех виновных городовых, сторожей и дворников подвергнуть аресту и штрафованию.

Исправляющий должность московского обер-полицеймейстера полковник Ласовский



Конечно, входить в подобные мелочи начальнику полиции миллионного города не следовало бы, но некоторые из московских нововведений, на мой взгляд, не грех бы и у нас в Петербурге перенять. К примеру, тоже поставить городовых на перекрестках, чтоб направляли движение экипажей, а то на Невском и набережных бывает истинное столпотворение – ни пройти, ни проехать. Неплохо бы также, по московскому обычаю, запретить извозчикам под страхом штрафа ругаться и ездить в немытых колясках.

Но нрав у полковника Ласовского и в самом деле был крут и причудлив, в чем я имел возможность удостовериться во время инструктажа перед операцией.

Хоть главным моим наставником был Карнович, обер-полицмейстер постоянно встревал с собственными замечаниями и всем своим видом показывал, что истинный хозяин в первопрестольной – он, Ласовский, а не заезжий выскочка. Меж двумя полковниками то и дело вспыхивал спор по поводу того, следует ли арестовывать докторова посланца, который явится за деньгами, причем московский полковник решительно выступал за немедленный арест и клялся вытрясти из сукина сына душу со всеми потрохами, а царскосельский полковник не менее решительно высказывался за осторожность и напирал на угрозу для жизни Михаила Георгиевича. Фандорин находился здесь же, в гостиной, но в споре участия не принимал.

Карнович принял ряд мер, показавшихся мне очень толковыми. Впереди моей коляски будут следовать три замаскированных экипажа с агентами в штатском, сзади еще пять. Все агенты из дворцовой охраны – молодцы один к одному. Их задача не схватить линдова посланца, а «сесть ему на хвост» (как выразился полковник) и «довести» его до логова похитителей. Кроме того, особая группа чиновников казначейства со вчерашнего вечера сидела и переписывала номера всех купюр, передаваемых Линду. От каждой из них впоследствии потянется своя ниточка.

Моя задача выглядела просто: не спеша ехать по Садовому кольцу и ждать, пока злодеи себя проявят, а затем потребовать от их человека, чтобы меня отвезли к его высочеству и до тех пор, пока я не увижу Михаила Георгиевича живым и здоровым, ни в коем случае чемодана не отдавать. Если бандит (или бандиты) применит силу, в дело вступят переодетые агенты.

– Взять голубчика за шиворот сразу, – уже, наверное, в десятый раз заявил упрямый полицмейстер. – И отдать мне. Так с ним потолкую, что садиться на хвост не понадобится. Сам все расскажет и покажет. А вы, господин полковник, только мудрите и портите.

Карнович нервически поправил очки, но сорвал раздражение не на москвиче, а на Фандорине:

– Послушайте, сударь, какой мне прок от советника, который все время молчит? Что вы-то думаете?

Фандорин скептически приподнял красивую, будто нарисованную бровь.

– Линд очень хитер и изобретателен. Все ваши возможные действия он предугадывает з-заранее. А переписывать банкноты – это просто смешно. Вы что, по всем магазинам, лавкам и меняльным конторам развесите списки с сорока тысячами семизначных номеров? – Он обратился ко мне. – Главное будет зависеть от вас, Зюкин. Обостренная наблюдательность, внимание к мельчайшим деталям – вот что т-требуется. Помните, что сегодня только первая встреча, впереди по меньшей мере еще шесть. Пока нужно только п-приглядеться. А что до «хвоста», – проговорил он уже не мне, а Карновичу, – то попытаться можно, но не слишком нажимайте, иначе мы получим труп.

– Ценная рекомендация, мерси, – сардонически поклонился начальник дворцовой полиции. – Вы собрались выплачивать уважаемому доктору еще шесть раз по миллиону? Уж не получаете ли вы от господина Линда комиссионных за подобные советы?

Фандорин молча поднялся и вышел, ничего на это не ответив.

– Вот за кем слежечку бы установить, – процедил Ласовский в сторону закрывшейся двери. – Очень подозрительный субъект.

– Понадобится – установим, – пообещал Карнович. – А тип вправду пренеприятный.

Я всем сердцем разделял это суждение, ибо мой взгляд на господина Фандорина, поначалу произведшего на меня самое выигрышное впечатление, совершенно переменился. И на то были свои основания.





* * *


Первая половина дня тянулась для меня мучительно долго. Пока высокие сферы спорили, какое из ведомств возглавит операцию, меня никто не трогал, и я томился тревогой и бездействием. Ввиду предстоящего ответственного поручения я был освобожден от своих обычных обязанностей, переложенных на Сомова. Георгий Александрович сказал, что от нас, посвященных в тайну, потребно только одно: не подавать виду и являть собой лучезарную безмятежность. Веселить павшего духом Павла Георгиевича было поручено Эндлунгу. Для выполнения этой важной задачи лейтенант получил некую сумму, сделался необыкновенно оживлен и деловит, посадил своего подопечного в экипаж и прямо с утра повез в Царицыно, в цыганский ресторан – как выразился Эндлунг, «для разгону».

Ксению Георгиевну его высочество доверил мне, и задача выглядела непростой. Великая княжна вышла к завтраку с покрасневшими глазами, вся бледная и печальная, а ведь вечером ей предстояло делать визиты и после ехать в Петровский дворец на малый ужин с серенадой.

Георгий Александрович посоветовался со мной, как быть, и мы пришли к заключению, что для изгнания меланхолии действеннее всего физические упражнения. Пусть играет в теннис, повелел его высочество, благо день выдался хоть и пасмурный, но сухой. После чего надел цивильное и уехал по каким-то неизвестным мне делам, поручив устройство игры мне.

– Афанасий, но с кем же мне играть? – спросила Ксения Георгиевна.

В самом деле, выходило, что партнеров для ее высочества нет. За англичанами по поручению Симеона Александровича заехал князь Глинский и увез их кататься в Сокольники, а оттуда на обед в генерал-губернаторскую резиденцию. Я вспомнил, как его высочество вчера заинтересовался изящным мистером Карром и встревожился, но не столь уж сильно, потому что у меня были заботы и посерьезней.

Немного подумав, Ксения Георгиевна сказала:

– Иди к Эрасту Петровичу, пригласи его. Больше ведь не с кем.

Я отправился к Фандорину. Перед тем как постучать, прислушался, и до моего слуха донеслись очень странные звуки: глухие удары, громкое сопение и дребезжание стекол. Встревожившись, я легонько постучал и приоткрыл дверь.


Перед моим взором предстала удивительная картина. Господин Фандорин и господин Маса, оба в одних белых подштанниках, исполняли какой-то странный ритуал: каждый по очереди разбегался, до невероятности высоко подпрыгивал и бил ногой в стену, отчего и происходило испугавшее меня дребезжание. Эраст Петрович проделывал это диковинное упражнение в полном молчании, зато его слуга пыхтел, пофыркивал, а совершив очередное нападение на стену, не просто отскакивал обратно, но мячиком прокатывался по полу.

– В чем… дело? – отрывисто спросил Фандорин, прервав вопрос на середине для нового удара.

Хороший дворецкий никогда ничему не удивляется. А если и удивляется, то не подает виду. Поэтому я как ни в чем ни бывало поклонился и передал просьбу Ксении Георгиевны.

– Поблагодарите ее высочество за оказанную честь, – вытирая пот, ответил он. – Но я не умею играть в теннис.

Я вернулся к великой княжне, а она уже успела переодеться в просторное теннисное платье и белые туфли.

Отказу Фандорина очень расстроилась:

– Что же мне, самой себе мячи подавать? Все равно проси. Скажи, научу.

И в глазах слезы.

Я опять поспешил к Фандорину и теперь уже попросил его как следует, упомянув и о поручении Георгия Александровича.

Эраст Петрович вздохнул и покорился. Я мигом принес ему теннисный костюм Павла Георгиевича, оказавшийся почти в пору, разве что немножко узким в плечах.

Начался урок. Я наблюдал из-за сетки, так как занять себя мне было нечем. Вскоре ко мне присоединился Маса, а чуть позднее вышел и мистер Фрейби, привлеченный упругими звуками мяча, чарующими для английского уха.

Ученик из Фандорина получился неплохой, и уже через четверть часа мяч стал перелетать через сетку раз по десять кряду. Ксения Георгиевна повеселела, разрумянилась, из-под шляпки выбились светлые локоны – смотреть на нее было приятно. Славно смотрелся и ее партнер. Ракетку он держал неправильно, по мячу бил слишком сильно, будто саблей рубил, однако по корту передвигался ловко, да и собою был хорош, следовало это признать.

– They make a beautiful pair, don't they? – сказал мистер Фрейби.

– Курасивая пара, – перевел для меня Маса.

Я был покороблен этим замечанием и отнес его к издержкам перевода. Никакой парой ее высочеству Фандорин, разумеется, быть не мог, ни в каком смысле. Однако после слов мистера Фрейби взглянул на Ксению Георгиевну повнимательней, и на душе у меня впервые, как говорят в народе, заскребла кошка. Такого сияющего взгляда у ее высочества я не видел даже перед ее первым «взрослым» балом.

– Ну всё, Эраст Петрович, хватит зря время терять! – крикнула она. – Вы умеете уже достаточно, чтобы мы сыграли один гейм на счет. Правила очень просты. Подавать буду я, потому что вы все равно не умеете. Сначала я ударю мячом в этот квадрат, потом в тот, и так поочередно до победы. А вы отбивайте, только попадайте в площадку. Понятно? Проигравший пролезет под сеткой. А судить я попрошу англичанина.

Она обратилась к мистеру Фрейби по-английски, тот с серьезным видом поклонился и вышел к сетке. Однако прежде, чем подать знак к началу гейма, повернулся к нам и что-то сказал.

– Хочет пари, – объяснил Маса, и в его маленьких глазках вспыхнули азартные огоньки. – Два пуротив одзин за реди.

– За что? – не понял я.

– За барысьня, – нетерпеливо ответил японец и тоже залопотал по-английски, показывая то на своего господина, то на ее высочество.

– All right, – согласился британец. – Five to one.

– Пячь пуротив одзин, – перевел Маса.

Сокрушенно вздохнул, достал откуда-то из-за пазухи цветной бумажный кошель, показал мистеру Фрейби мятую пятирублевую купюру и положил ее на скамейку.

Англичанин немедленно вытащил скрипучий, хорошей кожи бумажник и извлек оттуда четвертную.

– What about you, mister Zyukin? – спросил он, и это было понятно без перевода.

На мой взгляд, затея с пари выглядела не вполне прилично, но Георгий Александрович, уходя, наказал: «Веселье и непринужденность, Афанасий. Надеюсь на тебя». И я решил вести себя непринужденно.

Опять же дело выглядело беспроигрышным. Ксения Георгиевна с детства отличалась гибкостью и ловкостью, а в теннис ей среди дам и вовсе не было равных. Да что дам – я не раз видел, как она обыгрывала и Павла Георгиевича, и Эндлунга, Фандорин же сегодня впервые взял в руки ракетку. Если Маса и поставил на своего господина, то лишь из-за преданности, которая, как я читал, доходит у японских слуг до фанатизма, превосходящего все и всяческие пределы. Пишут (не знаю, правда ли), что японский слуга предпочтет распороть себе живот, лишь бы не подвести своего хозяина. Этакая самоотверженность в духе дворецкого Вателя, который пронзил себя шпагой, когда принцу Конде вовремя не подали ко столу рыбное блюдо, ничего кроме уважения вызывать не может, хотя, конечно, вываливание собственных кишок на зеркальный паркет – поступок, в приличном доме совершенно невообразимый.

И мне стало любопытно, насколько далеко простирается жертвенность японского камердинера. В кошельке как раз лежало пятьдесят рублей, отложенных для помещения на мой сберегательный счет в банке. Я вынул банкноты и положил туда же, на скамейку.

Японец – надо отдать ему должное – не дрогнул. Вытащил из своего портмоне еще десятку, и тогда мистер Фрейби крикнул:

– Go!

Правила игры мне были хорошо известны, так что к выкрикам англичанина я мог не прислушиваться.

Ксения Георгиевна, грациозно изогнувшись, сильно подала мяч, так что Фандорин едва успел подставить ракетку. Мяч отлетел вкось, задел верхний край сетки и, немного поколебавшись – куда падать, перевалился на сторону ее высочества.

Ноль пятнадцать в пользу Эраста Петровича. Повезло.

Ее высочество перешла на другую сторону площадки, послала труднейший, сильно закрученный мяч и стремительно выбежала к сетке, заранее зная, куда противник отобьет подачу – если вообще отобьет.

Фандорин отбил, да так сильно, что мяч наверняка улетел бы за пределы площадки. Если б не угодил ее высочеству прямо в лоб.

Вид у Ксении Георгиевны сделался несколько ошеломленный, а у Фандорина испуганный. Он бросился к сетке и приложил платок ко лбу ее высочества.

– Ничего, это ничего, – пролепетала она, придержав Фандорина за запястье. – Мне совсем не больно. А вы – настоящий везунчик. Ноль тридцать. Но я вам сейчас покажу.