Коронация, или Последний из романов
Часть 25 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ах, как же я вам завидую! – жалобно воскликнул его высочество.
* * *
Согласно договоренности, я устроился с «Московскими ведомостями» на банкетке возле лестницы, откуда просматривалась дверь милорда. Эндлунг же уселся раскладывать пасьянс в малой гостиной, потому что оттуда была видна комната мистера Карра.
В предвидении слежки я сменил ливрею на хороший костюм темно-серой английской шерсти, прошлогодний подарок великой княгини. Эндлунг тоже переоделся в статское – песочную клетчатую двойку и щегольские штиблеты с белыми гетрами.
Коротая время, я читал текст всенародного торжественного объявления о завтрашней коронации:
Всепресветлейший, Державнейший, Великий государь император Николай Александрович, восшед на прародительский наследственный престол Российской империи и нераздельных с нею Царства Польского и Великого княжества Финляндского, по образу благочестивых государей, предков своих, указать соизволил:
Священнейшему коронованию его императорского величества и от святого мира помазанию быть, при помощи Всевышнего сего мая в 14-й день. К священному сию действию его императорское величество указал приобщить и супругу свою великую государыню императрицу Александру Феодоровну. О сем торжестве всем верноподданным чрез сие возвещается, дабы вожделенный оный день усугубили мольбы свои к Царю Царствующих, да всепомощною своею благодатию приосенить Царство его величества и да утвердить в нем мир и тишину, во славу свою святую и к непоколебимому благоденствию государства.
Величавые, исполненные высокого достоинства слова наполнили мою душу уверенностью и спокойствием. Чтение официальных документов всегда воздействовало на меня самым благотворным образом, в особенности же теперь, когда незыблемость крепкого здания русской монархии вдруг оказалась под угрозой.
С удовлетворением изучил я и состав герольд-команды, ежедневно зачитывающей это послание на Сенатской площади Кремля: «Генерал-адъютант в чине полного генерала, два генерал-адъютанта генерал-адъютантского чина, два коронационных обер-церемониймейстера, два герольда, четыре церемониймейстера, два сенатских секретаря, два в конном строю дивизиона – один от кавалергардского ее величества государыни императрицы Марии Феодоровны полка, а другого – от лейб-гвардии конного полка, с литаврщиками и полными хорами трубачей; при каждом дивизионе по два трубача с трубами, украшенными золотой парчой с изображением государственного герба и двенадцать заводных верховых лошадей в богатых попонах». Какая красота! Какая музыка в каждом слове, в звуке каждого чина и звания!
В прошлом году по почину новой императрицы, пожелавшей сделаться более русской нежели сами русские, в придворном чиноименовании чуть было не свершилась целая революция – возник проект поменять немецкие звания на старомосковские. Обер-камергеров задумали переименовать в постельничих, камергеров в спальников, обер-шталмейстеров в ясельничих, мундшенков в чарочников, камер-юнкеров в комнатных дворян и тому подобное. Среди придворных служителей произошло волнение, по замечанию Эндлунга, напоминающее картину живописца Брюллова «Гибель Помпеи», однако, слава богу, обошлось. Когда обер-гофмаршал светлейший князь Альтен-Кобург-Святополк-Бобруйский узнал, что по новому (а вернее, древнему) порядку он станет называться «дворецким», вышел громкий скандал, и проект был предан забвению.
Через дырочку, проверченную в газетном листе, я увидел приближающегося по коридору мистера Фрейби и прикинулся, будто увлечен чтением, однако англичанин остановился и поздоровался.
Компания батлера обыкновенно действовала на меня успокаивающе, но сейчас его появление было очень некстати, ибо дверь комнаты лорда Бэнвилла могла в любую минуту распахнуться.
– Good news? – спросил Фрейби, кивнув на газету, и выудил из кармана словарь. – Хороший… новость?
У меня словаря при себе не было – остался в ливрее, поэтому я ограничился простым кивком.
Внимательно оглядев меня, англичанин произнес какую-то фразу из четырех коротких слов. Снова зашелестел лексиконом.
– Ты… смотреть… лучше… сегодня.
Я встрепенулся и испуганно уставился снизу вверх на его румяную физиономию. Откуда он знает о нашем плане? Что он вообще знает?
Батлер благожелательно улыбнулся и с поклоном прошествовал дальше.
А еще через пять минут в коридор вышел мистер Карр. Выглядел он довольно странно: невзирая на ясную, теплую погоду укутан в длинный, до пят плащ; широкая, с обвислыми полями шляпа надвинута чуть не до носа, и еще мне бросились в глаза туфли на высоком и весьма тонком каблуке. Припав к самой дырке, я разглядел, что английский джентльмен накрашен и нарумянен больше обычного.
Грациозно постукивая, мистер Карр прошел к выходу. Затем мимо меня, беззаботно насвистывая, прошагал Эндлунг. Оглянулся, подмигнул, а я остался на своем посту.
Но ждать мне пришлось недолго. Буквально через полминуты скрипнула дверь милорда, и Бэнвилл, ступая на цыпочках, двинулся следом. Он тоже был в плаще, хоть и не в таком длинном, как у мистера Карра.
Происходило нечто загадочное. Я выждал самую малость, надел котелок и пристроился к этому странному шествию замыкающим.
С нынешнего дня венценосная чета переместилась из Александрийского дворца в Кремль, поэтому агенты из парка разом исчезли – и очень кстати, стороннему наблюдателю наши маневры непременно показались бы подозрительными.
Я не мог подать Эндлунгу сигнала, боясь вспугнуть лорда Бэнвилла, а сам лейтенант назад не оглядывался. Однако шел он небрежным, прогулочным шагом, и я скоро понял, что милорда интересует вовсе не Эндлунг, а мистер Карр.
За воротами сей последний сел на извозчика и покатил в сторону Калужской площади. Когда Карр садился в коляску, пола плаща откинулась, и в луче заходящего солнца блеснуло что-то яркое, переливчатое, похожее на подол парчового или атласного платья.
Эндлунг, постукивая тросточкой, прошел немного по тротуару, остановил встречного ваньку и, перемолвившись с ним парой слов, покатил в том же направлении. А вот Бэнвиллу не повезло – больше пролеток на улице не было. Британец выбежал на мостовую, глядя вслед удаляющимся коляскам. Я же на всякий случай затаился в кустах.
Прошло минут пять, а то и десять, прежде чем милорду удалось сесть на извозчика. Очевидно, Бэнвилл знал или догадывался, куда отправляется мистер Карр, потому что крикнул вознице что-то очень короткое, и пролетка загромыхала по булыжнику.
Теперь настал мой черед нервничать. Но я ждать свободного ваньку не стал – остановил мужичка-водовоза, посулил ему два целковых, и уселся на передок рядом с бочкой. Мужичок хлестнул своего битюга кнутом, тот тряхнул косматой гривой, фыркнул и побежал вдоль широкой улицы ничуть не плоше извозчичьей кобылы. Должно быть, в своем солидном наряде я смотрелся на этой дощатой телеге престранно, однако это сейчас не имело ровным счетом никакого значения – главное, что лорд Бэнвилл оставался в поле моего зрения.
Мы переехали уже знакомый мне Крымский мост, повернули в переулки, и, оставив по правой руке Храм Христа Спасителя, оказались на богатой, красивой улице, сплошь застроенной дворцами и особняками. У одного из домов, с ярко освещенным подъездом, одна за другой останавливались кареты и коляски. Там же, расплатившись с извозчиком, вышел и Бэнвилл. Он миновал важного, раззолоченного швейцара и исчез в высоких, украшенных лепниной дверях, а я остался стоять на тротуаре – водовоз со своей бочкой и моими двумя рублями загрохотал дальше.
Судя по всему, в особняке намечался маскарад, потому что все приезжающие были в масках. Присмотревшись к гостям, я обнаружил, что они делятся на два типа: мужчины в обычных фраках и костюмах или же особы неопределенного пола, подобно мистеру Карру, закутанные в длинные-предлинные плащи. Многие прибывали парами, под руку, и я догадался, какого рода сборище здесь происходит.
Кто-то взял меня сзади за локоть. Я обернулся – Эндлунг.
– Это «Элизиум», – шепнул он, блеснув глазами. – Привилегированный клуб для московских бардашей. Мой тоже там.
– Мистер Карр? – спросил я.
Лейтенант кивнул, озабоченно двигая подкрученными пшеничными усиками.
– Так запросто туда не влезешь. Нужно загримироваться. Эврика! – Он хлопнул меня по плечу. – За мной, Зюкин! Тут в пяти минутах Театр Варьете, у меня там полно приятельниц.
Он взял меня под руку и быстро повел по быстро темнеющей улице.
– Видели, некоторые в плащах до земли? Это и есть тапетки, у них под плащами женские платья. Из вас, Зюкин, тапетка не получится, будете теткой. Так и быть, совершу подвиг ради августейшей семьи, наряжусь тапеткой.
– Кем я буду? – спросил я, думая, что ослышался.
– Теткой. Так называют тапеткиных покровителей.
Мы повернули в служебный вход театра. Служитель низко поклонился Эндлунгу, да еще и снял фуражку, за что получил от лейтенанта монету.
– Быстрей, быстрей, – подгонял меня решительный камер-юнкер, взбегая по крутой и не очень чистой лестнице. – Куда бы лучше? А вот хотя бы в уборную Зизи. Сейчас без пяти девять, скоро антракт.
В пустой гримерной он по-хозяйски уселся перед зеркалом, критически осмотрел свою физиономию и со вздохом сказал:
– Усы придется к чертовой матери сбрить. Таких жертв русский флот не приносил со времен затопления Черноморской эскадры. Ну, бугры английские, вы мне за это ответите…
Недрогнувшей рукой он взял со столика ножницы и откромсал сначала один ус, потом другой. Подобная самоотверженность лишний раз продемонстрировала, что я недооценивал лейтенанта Эндлунга, а вот Георгий Александрович на его счет был совершенно прав.
Когда храбрый моряк намылил оставшуюся щетину и раскрыл бритву, в комнату вошли две смазливые, хоть и до невероятия размалеванные барышни в платьях с блестками и с чрезмерно низкими декольте.
– Филя! – вскричала одна, светловолосая, тоненькая, и бросилась на Эндлунга сзади, звонко чмокнув его в щеку. – Какой сюрприз!
– Филюша! – не менее радостно взвизгнула вторая, полненькая брюнетка, и поцеловала намыленного лейтенанта в другую щеку.
– Зизи, Лола, тише! – прикрикнул он на барышень. – Обрежусь.
Далее посыпался целый град вопросов и комментариев, так что я уже не мог разобрать, какая из девиц что именно сказала:
– Зачем ты сбриваешь свои усы? Ты без них будешь сущий урод! Ах, ты затупишь своей щетиной мой «золинген»! Мы куда-нибудь поедем после спектакля? А где Полли? Кто это с тобой? Фи, какой надутый и несимпатичный!
– Кто несимпатичный – Афанасий? – заступился за меня Эндлунг. – Знали бы вы… Он мне сто очков вперед даст. Усы? Это на пари. Мы с Афанасием едем в маскарад. Ну-ка, девочки, сделайте из меня пухляшку-симпапошку, а из него что-нибудь этакое, поавантажней. Что это?
Он снял с крючка на стене густую рыжую бороду и сам себе ответил:
– Ага, из «Нерона». Лолочка в этой роли просто прелесть. Повернитесь-ка, брат Зюкин…
Актрисы, ни на минуту не умолкая, весело взялись за работу. И пять минут спустя на меня таращился из зеркала пренеприятный господин с окладистой рыжей бородищей, такого же цвета косматыми бровями, густыми волосами в кружок, да еще и в монокле.
Преображение Эндлунга заняло больше времени, но зато его узнать стало уж совершенно невозможно. Поправив оборки пышного, в сплошных рюшах платья, лейтенант нацепил полумаску, растянул густо накрашенные губы, улыбнулся и вдруг превратился из бравого морского волка в сдобную, разбитную бабенку. Я впервые заметил, что на его розовых щеках имеются кокетливые ямочки.
– Шик! – одобрил Эндлунг. – Девочки, вы просто киски. Пари будет наше. Вперед, Афанасий, время дорого!
* * *
Подходя к залитому электрическим светом подъезду, я тоже надел полумаску. Очень боялся, что нас в клуб не впустят, но, очевидно, мы выглядели совершенно comme il faut – швейцар распахнул перед нами двери с почтительным поклоном.
Мы вошли в богатую прихожую, где Эндлунг сбросил плащ, накинутый поверх своего воздушного платья. Наверх вела широкая белая лестница, в конце пролета упиравшаяся в огромное, обрамленное бронзой зеркало. Там стояли две пары, похожие на нашу, и прихорашивались.
Я хотел было пройти мимо, но Эндлунг толкнул меня локтем, и я сообразил, что это выглядело бы подозрительно. Для виду мы задержались перед зеркалом, но я нарочно скосил глаза, чтобы не видеть карикатурного субъекта, сотворенного ловкими руками Лолы и Зизи. Зато лейтенант разглядывал свое отражение с видимым удовольствием: поправил букольки, повернулся и так, и этак, отставил ногу на носок. Слава Богу, платье ему выбрали без декольте и с закрытыми плечами.
Просторный зал был обставлен с роскошью и вкусом, в новейшем венском стиле – с золотыми и серебряными разводами по стенам, с уютными альковами и небольшими гротами, составленными из тропических растений в кадках. В углу расположился буфет с винами и закусками, а на небольшом возвышении красовался ярко-синий рояль – таких я никогда прежде не видывал. Отовсюду доносились приглушенные голоса, смех, пахло духами и дорогим табаком.
На первый взгляд всё это выглядело как самый обычный светский суаре, однако, если приглядеться, обращала на себя внимание чрезмерная румяность и чернобровость некоторых кавалеров, дамы же и вовсе смотрелись странно: чересчур плечистые, с кадыкастыми шеями, а одна даже с тонкими усиками. Эндлунг тоже обратил на нее внимание, и по его оживленному лицу промелькнула тень выходило, что усами он пожертвовал зря. Впрочем, попадались и такие особы, про которых нипочем не догадаешься, что это мужчина. Например одна в наряде Коломбины, показавшаяся мне смутно знакомой, пожалуй, поспорила бы тонкостью стана и гибкостью движения с самой госпожой Зизи.
Мы с Эндлунгом прошлись под руку между пальм, высматривая Бэнвилла и Карра. Почти тотчас же к нам подлетел некий господин с бантом распорядителя на груди и, прижимая руки к груди, укоризненно пропел:
– Нарушение, нарушение устава! Те, кто пришел вместе, развлекаются по отдельности. Успеете еще намиловаться, голубки.
Он пренагло подмигнул мне, а Эндлунга слегка ущипнул за щеку, за что немедленно получил от лейтенанта веером по лбу.
– Резвушка, – любовно сказал распорядитель камер-юнкеру, – позволь познакомить тебя с графом Монте-Кристо.
И подвел к Эндлунгу красногубого старика в черном, завитом парике.
– А ты, рыженький, обретешь блаженство в обществе очаровательной нимфы.
Я предположил, что в этом кругу заведено обращаться к незнакомым людям на «ты», и ответил в тон:
* * *
Согласно договоренности, я устроился с «Московскими ведомостями» на банкетке возле лестницы, откуда просматривалась дверь милорда. Эндлунг же уселся раскладывать пасьянс в малой гостиной, потому что оттуда была видна комната мистера Карра.
В предвидении слежки я сменил ливрею на хороший костюм темно-серой английской шерсти, прошлогодний подарок великой княгини. Эндлунг тоже переоделся в статское – песочную клетчатую двойку и щегольские штиблеты с белыми гетрами.
Коротая время, я читал текст всенародного торжественного объявления о завтрашней коронации:
Всепресветлейший, Державнейший, Великий государь император Николай Александрович, восшед на прародительский наследственный престол Российской империи и нераздельных с нею Царства Польского и Великого княжества Финляндского, по образу благочестивых государей, предков своих, указать соизволил:
Священнейшему коронованию его императорского величества и от святого мира помазанию быть, при помощи Всевышнего сего мая в 14-й день. К священному сию действию его императорское величество указал приобщить и супругу свою великую государыню императрицу Александру Феодоровну. О сем торжестве всем верноподданным чрез сие возвещается, дабы вожделенный оный день усугубили мольбы свои к Царю Царствующих, да всепомощною своею благодатию приосенить Царство его величества и да утвердить в нем мир и тишину, во славу свою святую и к непоколебимому благоденствию государства.
Величавые, исполненные высокого достоинства слова наполнили мою душу уверенностью и спокойствием. Чтение официальных документов всегда воздействовало на меня самым благотворным образом, в особенности же теперь, когда незыблемость крепкого здания русской монархии вдруг оказалась под угрозой.
С удовлетворением изучил я и состав герольд-команды, ежедневно зачитывающей это послание на Сенатской площади Кремля: «Генерал-адъютант в чине полного генерала, два генерал-адъютанта генерал-адъютантского чина, два коронационных обер-церемониймейстера, два герольда, четыре церемониймейстера, два сенатских секретаря, два в конном строю дивизиона – один от кавалергардского ее величества государыни императрицы Марии Феодоровны полка, а другого – от лейб-гвардии конного полка, с литаврщиками и полными хорами трубачей; при каждом дивизионе по два трубача с трубами, украшенными золотой парчой с изображением государственного герба и двенадцать заводных верховых лошадей в богатых попонах». Какая красота! Какая музыка в каждом слове, в звуке каждого чина и звания!
В прошлом году по почину новой императрицы, пожелавшей сделаться более русской нежели сами русские, в придворном чиноименовании чуть было не свершилась целая революция – возник проект поменять немецкие звания на старомосковские. Обер-камергеров задумали переименовать в постельничих, камергеров в спальников, обер-шталмейстеров в ясельничих, мундшенков в чарочников, камер-юнкеров в комнатных дворян и тому подобное. Среди придворных служителей произошло волнение, по замечанию Эндлунга, напоминающее картину живописца Брюллова «Гибель Помпеи», однако, слава богу, обошлось. Когда обер-гофмаршал светлейший князь Альтен-Кобург-Святополк-Бобруйский узнал, что по новому (а вернее, древнему) порядку он станет называться «дворецким», вышел громкий скандал, и проект был предан забвению.
Через дырочку, проверченную в газетном листе, я увидел приближающегося по коридору мистера Фрейби и прикинулся, будто увлечен чтением, однако англичанин остановился и поздоровался.
Компания батлера обыкновенно действовала на меня успокаивающе, но сейчас его появление было очень некстати, ибо дверь комнаты лорда Бэнвилла могла в любую минуту распахнуться.
– Good news? – спросил Фрейби, кивнув на газету, и выудил из кармана словарь. – Хороший… новость?
У меня словаря при себе не было – остался в ливрее, поэтому я ограничился простым кивком.
Внимательно оглядев меня, англичанин произнес какую-то фразу из четырех коротких слов. Снова зашелестел лексиконом.
– Ты… смотреть… лучше… сегодня.
Я встрепенулся и испуганно уставился снизу вверх на его румяную физиономию. Откуда он знает о нашем плане? Что он вообще знает?
Батлер благожелательно улыбнулся и с поклоном прошествовал дальше.
А еще через пять минут в коридор вышел мистер Карр. Выглядел он довольно странно: невзирая на ясную, теплую погоду укутан в длинный, до пят плащ; широкая, с обвислыми полями шляпа надвинута чуть не до носа, и еще мне бросились в глаза туфли на высоком и весьма тонком каблуке. Припав к самой дырке, я разглядел, что английский джентльмен накрашен и нарумянен больше обычного.
Грациозно постукивая, мистер Карр прошел к выходу. Затем мимо меня, беззаботно насвистывая, прошагал Эндлунг. Оглянулся, подмигнул, а я остался на своем посту.
Но ждать мне пришлось недолго. Буквально через полминуты скрипнула дверь милорда, и Бэнвилл, ступая на цыпочках, двинулся следом. Он тоже был в плаще, хоть и не в таком длинном, как у мистера Карра.
Происходило нечто загадочное. Я выждал самую малость, надел котелок и пристроился к этому странному шествию замыкающим.
С нынешнего дня венценосная чета переместилась из Александрийского дворца в Кремль, поэтому агенты из парка разом исчезли – и очень кстати, стороннему наблюдателю наши маневры непременно показались бы подозрительными.
Я не мог подать Эндлунгу сигнала, боясь вспугнуть лорда Бэнвилла, а сам лейтенант назад не оглядывался. Однако шел он небрежным, прогулочным шагом, и я скоро понял, что милорда интересует вовсе не Эндлунг, а мистер Карр.
За воротами сей последний сел на извозчика и покатил в сторону Калужской площади. Когда Карр садился в коляску, пола плаща откинулась, и в луче заходящего солнца блеснуло что-то яркое, переливчатое, похожее на подол парчового или атласного платья.
Эндлунг, постукивая тросточкой, прошел немного по тротуару, остановил встречного ваньку и, перемолвившись с ним парой слов, покатил в том же направлении. А вот Бэнвиллу не повезло – больше пролеток на улице не было. Британец выбежал на мостовую, глядя вслед удаляющимся коляскам. Я же на всякий случай затаился в кустах.
Прошло минут пять, а то и десять, прежде чем милорду удалось сесть на извозчика. Очевидно, Бэнвилл знал или догадывался, куда отправляется мистер Карр, потому что крикнул вознице что-то очень короткое, и пролетка загромыхала по булыжнику.
Теперь настал мой черед нервничать. Но я ждать свободного ваньку не стал – остановил мужичка-водовоза, посулил ему два целковых, и уселся на передок рядом с бочкой. Мужичок хлестнул своего битюга кнутом, тот тряхнул косматой гривой, фыркнул и побежал вдоль широкой улицы ничуть не плоше извозчичьей кобылы. Должно быть, в своем солидном наряде я смотрелся на этой дощатой телеге престранно, однако это сейчас не имело ровным счетом никакого значения – главное, что лорд Бэнвилл оставался в поле моего зрения.
Мы переехали уже знакомый мне Крымский мост, повернули в переулки, и, оставив по правой руке Храм Христа Спасителя, оказались на богатой, красивой улице, сплошь застроенной дворцами и особняками. У одного из домов, с ярко освещенным подъездом, одна за другой останавливались кареты и коляски. Там же, расплатившись с извозчиком, вышел и Бэнвилл. Он миновал важного, раззолоченного швейцара и исчез в высоких, украшенных лепниной дверях, а я остался стоять на тротуаре – водовоз со своей бочкой и моими двумя рублями загрохотал дальше.
Судя по всему, в особняке намечался маскарад, потому что все приезжающие были в масках. Присмотревшись к гостям, я обнаружил, что они делятся на два типа: мужчины в обычных фраках и костюмах или же особы неопределенного пола, подобно мистеру Карру, закутанные в длинные-предлинные плащи. Многие прибывали парами, под руку, и я догадался, какого рода сборище здесь происходит.
Кто-то взял меня сзади за локоть. Я обернулся – Эндлунг.
– Это «Элизиум», – шепнул он, блеснув глазами. – Привилегированный клуб для московских бардашей. Мой тоже там.
– Мистер Карр? – спросил я.
Лейтенант кивнул, озабоченно двигая подкрученными пшеничными усиками.
– Так запросто туда не влезешь. Нужно загримироваться. Эврика! – Он хлопнул меня по плечу. – За мной, Зюкин! Тут в пяти минутах Театр Варьете, у меня там полно приятельниц.
Он взял меня под руку и быстро повел по быстро темнеющей улице.
– Видели, некоторые в плащах до земли? Это и есть тапетки, у них под плащами женские платья. Из вас, Зюкин, тапетка не получится, будете теткой. Так и быть, совершу подвиг ради августейшей семьи, наряжусь тапеткой.
– Кем я буду? – спросил я, думая, что ослышался.
– Теткой. Так называют тапеткиных покровителей.
Мы повернули в служебный вход театра. Служитель низко поклонился Эндлунгу, да еще и снял фуражку, за что получил от лейтенанта монету.
– Быстрей, быстрей, – подгонял меня решительный камер-юнкер, взбегая по крутой и не очень чистой лестнице. – Куда бы лучше? А вот хотя бы в уборную Зизи. Сейчас без пяти девять, скоро антракт.
В пустой гримерной он по-хозяйски уселся перед зеркалом, критически осмотрел свою физиономию и со вздохом сказал:
– Усы придется к чертовой матери сбрить. Таких жертв русский флот не приносил со времен затопления Черноморской эскадры. Ну, бугры английские, вы мне за это ответите…
Недрогнувшей рукой он взял со столика ножницы и откромсал сначала один ус, потом другой. Подобная самоотверженность лишний раз продемонстрировала, что я недооценивал лейтенанта Эндлунга, а вот Георгий Александрович на его счет был совершенно прав.
Когда храбрый моряк намылил оставшуюся щетину и раскрыл бритву, в комнату вошли две смазливые, хоть и до невероятия размалеванные барышни в платьях с блестками и с чрезмерно низкими декольте.
– Филя! – вскричала одна, светловолосая, тоненькая, и бросилась на Эндлунга сзади, звонко чмокнув его в щеку. – Какой сюрприз!
– Филюша! – не менее радостно взвизгнула вторая, полненькая брюнетка, и поцеловала намыленного лейтенанта в другую щеку.
– Зизи, Лола, тише! – прикрикнул он на барышень. – Обрежусь.
Далее посыпался целый град вопросов и комментариев, так что я уже не мог разобрать, какая из девиц что именно сказала:
– Зачем ты сбриваешь свои усы? Ты без них будешь сущий урод! Ах, ты затупишь своей щетиной мой «золинген»! Мы куда-нибудь поедем после спектакля? А где Полли? Кто это с тобой? Фи, какой надутый и несимпатичный!
– Кто несимпатичный – Афанасий? – заступился за меня Эндлунг. – Знали бы вы… Он мне сто очков вперед даст. Усы? Это на пари. Мы с Афанасием едем в маскарад. Ну-ка, девочки, сделайте из меня пухляшку-симпапошку, а из него что-нибудь этакое, поавантажней. Что это?
Он снял с крючка на стене густую рыжую бороду и сам себе ответил:
– Ага, из «Нерона». Лолочка в этой роли просто прелесть. Повернитесь-ка, брат Зюкин…
Актрисы, ни на минуту не умолкая, весело взялись за работу. И пять минут спустя на меня таращился из зеркала пренеприятный господин с окладистой рыжей бородищей, такого же цвета косматыми бровями, густыми волосами в кружок, да еще и в монокле.
Преображение Эндлунга заняло больше времени, но зато его узнать стало уж совершенно невозможно. Поправив оборки пышного, в сплошных рюшах платья, лейтенант нацепил полумаску, растянул густо накрашенные губы, улыбнулся и вдруг превратился из бравого морского волка в сдобную, разбитную бабенку. Я впервые заметил, что на его розовых щеках имеются кокетливые ямочки.
– Шик! – одобрил Эндлунг. – Девочки, вы просто киски. Пари будет наше. Вперед, Афанасий, время дорого!
* * *
Подходя к залитому электрическим светом подъезду, я тоже надел полумаску. Очень боялся, что нас в клуб не впустят, но, очевидно, мы выглядели совершенно comme il faut – швейцар распахнул перед нами двери с почтительным поклоном.
Мы вошли в богатую прихожую, где Эндлунг сбросил плащ, накинутый поверх своего воздушного платья. Наверх вела широкая белая лестница, в конце пролета упиравшаяся в огромное, обрамленное бронзой зеркало. Там стояли две пары, похожие на нашу, и прихорашивались.
Я хотел было пройти мимо, но Эндлунг толкнул меня локтем, и я сообразил, что это выглядело бы подозрительно. Для виду мы задержались перед зеркалом, но я нарочно скосил глаза, чтобы не видеть карикатурного субъекта, сотворенного ловкими руками Лолы и Зизи. Зато лейтенант разглядывал свое отражение с видимым удовольствием: поправил букольки, повернулся и так, и этак, отставил ногу на носок. Слава Богу, платье ему выбрали без декольте и с закрытыми плечами.
Просторный зал был обставлен с роскошью и вкусом, в новейшем венском стиле – с золотыми и серебряными разводами по стенам, с уютными альковами и небольшими гротами, составленными из тропических растений в кадках. В углу расположился буфет с винами и закусками, а на небольшом возвышении красовался ярко-синий рояль – таких я никогда прежде не видывал. Отовсюду доносились приглушенные голоса, смех, пахло духами и дорогим табаком.
На первый взгляд всё это выглядело как самый обычный светский суаре, однако, если приглядеться, обращала на себя внимание чрезмерная румяность и чернобровость некоторых кавалеров, дамы же и вовсе смотрелись странно: чересчур плечистые, с кадыкастыми шеями, а одна даже с тонкими усиками. Эндлунг тоже обратил на нее внимание, и по его оживленному лицу промелькнула тень выходило, что усами он пожертвовал зря. Впрочем, попадались и такие особы, про которых нипочем не догадаешься, что это мужчина. Например одна в наряде Коломбины, показавшаяся мне смутно знакомой, пожалуй, поспорила бы тонкостью стана и гибкостью движения с самой госпожой Зизи.
Мы с Эндлунгом прошлись под руку между пальм, высматривая Бэнвилла и Карра. Почти тотчас же к нам подлетел некий господин с бантом распорядителя на груди и, прижимая руки к груди, укоризненно пропел:
– Нарушение, нарушение устава! Те, кто пришел вместе, развлекаются по отдельности. Успеете еще намиловаться, голубки.
Он пренагло подмигнул мне, а Эндлунга слегка ущипнул за щеку, за что немедленно получил от лейтенанта веером по лбу.
– Резвушка, – любовно сказал распорядитель камер-юнкеру, – позволь познакомить тебя с графом Монте-Кристо.
И подвел к Эндлунгу красногубого старика в черном, завитом парике.
– А ты, рыженький, обретешь блаженство в обществе очаровательной нимфы.
Я предположил, что в этом кругу заведено обращаться к незнакомым людям на «ты», и ответил в тон: