Корона мечей
Часть 63 из 83 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Сине вскинула руки:
– Что еще я могла сделать, мать? Целостность Башни важнее всего.
«Независимо от того, кто именно в ней Амерлин, – мысленно добавила Сине. – И что она так уставилась на моих кошек, хотела бы я знать?» Конечно, она никогда не задала бы этого вопроса вслух. Серейлле Баганд, прежде чем взойти на Престол Амерлин, была одной из самых свирепых наставниц послушниц – именно в год ее возвышения Сине заработала свою шаль – и стала гораздо более свирепой Амерлин, чем могла бы быть Элайда, что бы той ни взбрело в голову. Сине слишком долго придерживалась определенных правил приличий и они слишком глубоко засели в ее душе, чтобы она могла запросто от них отказаться. И не важно, нравится ей женщина, которая носит полосатую накидку, или нет. Любить Амерлин вовсе не обязательно.
– Целостность Башни важнее всего, – согласилась Элайда, потирая руки. – Ее необходимо сохранить. – (И все же почему Элайда так нервничает? Эта женщина могла своенравно вспылить, иногда говорила очень резко и хлестко, но никогда не нервничала.) – То, что я скажу тебе сейчас, Сине, запечатано Пламенем. – Губы у Элайды скривились, и она раздраженно повела плечами, так что накидка перекосилась на спине. – Надеюсь, ты не забыла, что это означает? Если бы я могла выразиться иначе, чтобы до тебя дошло, насколько важно сохранить эту тайну, я так и сделала бы. – Голос ее был сух, как многолетняя пыль.
– Ваши слова, мать, останутся в моем сердце.
– Я хочу, чтобы ты… Я приказываю тебе… Ты должна провести расследование. И сохрани сам факт его проведения и результаты в своем сердце. Если о нем услышит тот, кому не следует, это может привести к гибели всей Башни.
Брови Сине взметнулись вверх. Гибель всей Башни?
– Все останется в моем сердце, – повторила она. – Может, вы присядете, мать? – Это было вполне прилично – в ее собственных апартаментах предложить Амерлин кресло. – Налить вам мятного чая? Или сливового пунша?
Отмахнувшись от предложенного угощения, Элайда уселась в самое удобное кресло. Его вырезал отец Сине в подарок по случаю получения дочерью шали, и с тех пор, конечно, на нем не раз менялись подушки. Эта Амерлин и в простом деревенском кресле сидела, как на троне, – с прямой спиной и железным самообладанием. Она поступила очень нелюбезно, не предложив хозяйке сесть тоже, но Сине лишь сложила руки и осталась стоять.
– Я много и трудно раздумывала насчет предательства, Сине, с тех пор как моей предшественнице и ее хранительнице летописей удалось бежать. Им, безусловно, помогли. Значит, налицо заговор и предательство. Я опасаюсь той сестры или сестер, которые оказались способны на такое.
– Это, конечно, вполне возможно, мать.
Когда ее прервали, Элайда нахмурилась:
– Мы не знаем, кто именно затаил тень измены в своем сердце, Сине. Но предполагаю, что этот некто способен делать так, что мои приказы или не выполняются, или переиначиваются. И у меня есть основания полагать, что этот некто тайно шлет сообщения Ранду ал'Тору. И то и другое, несомненно, предательство по отношению и ко мне, и к Башне.
Сине ожидала продолжения, но Амерлин лишь пристально смотрела на нее, медленно и словно машинально поглаживая юбку с красными вставками.
– Какое именно расследование я должна провести, мать? – настороженно спросила Сине.
Элайда вскочила:
– Я поручаю тебе найти, откуда исходит зловоние предательства, как бы высоко ни завели тебя поиски, вплоть до самой хранительницы летописей. Все, что ты выяснишь, кого бы это ни касалось, сообщишь лишь Престолу Амерлин. Больше никто не должен знать. Ты понимаешь меня?
– Мне понятен ваш приказ, мать.
«И почти ничего, кроме приказа, я не понимаю», – подумала Сине, когда Элайда ушла еще более поспешно, чем явилась. Она уселась в кресло, покинутое Амерлин, чтобы все хорошенько обдумать, и оперлась подбородком на кулаки – так всегда делал в раздумье отец. Все в конечном счете поддается логике.
Она не голосовала за низложение Суан Санчей – ей всегда казалось, что эта девушка подходит на роль Амерлин лучше всех, – но раз уж это сделано и все законы худо-бедно соблюдены, то помогать ей сбежать было бы, безусловно, предательством или по меньшей мере преднамеренным неподчинением приказам Амерлин. Нельзя исключить и того, что кто-либо связан с ал'Тором; хотя имеет значение, что ему сообщалось и с какой целью. Обнаружить того, кто подменял приказы Амерлин, нелегко, для этого требуется по крайней мере знать, какие именно приказы были подменены. Сейчас, когда прошло столько времени, выяснить, кто помогал Суан бежать, столь же трудно, как и то, кто мог писать ал'Тору. Такое множество голубей ежедневно покидало голубятни в Башне и возвращалось обратно, что временами казалось, будто небо рябит от перьев.
Если Элайда знает больше, чем сказала, значит она явно изворачивается и ходит вокруг да около. Во всем этом очень мало смысла. Измена могла вывести Элайду из себя, заставить ее клокотать от гнева, но сейчас она пребывает совершенно в ином состоянии. Она нервничает. И очень обеспокоена тем, что опасность угрожает лично ей. И она скрытничала, будто не хотела говорить всего, что знала или предполагала. Можно сказать, она почти испугана. Что же это за предательство, если оно способно заставить нервничать и бояться Элайду? Смерть и гибель всей Башни.
Внезапно разрозненные части головоломки встали на свои места, и брови у Сине снова полезли на лоб. Сходится, все сходится. Кровь отхлынула от лица, руки и ноги неожиданно заледенели. Запечатано Пламенем. Она сказала, что сохранит все, что узнает, в своем сердце, но тогда она еще ничего не понимала. В тот момент, когда логическая цепочка завершилась, Сине стало просто страшно, но уже через мгновение ее охватил ужас. Ей не справиться с этим в одиночку. Но кто ей поможет? С учетом всех обстоятельств – кто? Ответ на этот вопрос оказался не столь уж труден. Для того чтобы взять себя в руки, потребовалось немного времени, но она покинула свои комнаты и вообще апартаменты Белых гораздо быстрее обычного.
Слуги, как всегда, сновали по коридорам – Сине шла так быстро, что они не успевали поклониться или присесть, – но сестер было меньше, чем обыкновенно в этот ранний час. Значительно меньше. Большинство, по-видимому, предпочитало по какой-то причине держаться поближе к своим апартаментам. Однако те немногие, которые решались выйти за порог, производили примерно одинаковое впечатление. Они спешили по увешанным гобеленами коридорам с замкнутыми, настороженными лицами, шаря взглядами по сторонам. Если двое или трое разговаривали, они все время оглядывались, опасаясь, видимо, что их подслушают. И все эти небольшие группки состояли из женщин, относящихся к одной Айя.
Еще вчера Сине не сомневалась, что сестры из разных Айя относились друг к другу вполне дружелюбно. Принято думать, что Белые стараются не поддаваться эмоциям, но она никогда не считала, что это означает ослепнуть и оглохнуть. Всеобщая подозрительность привела к тому, что атмосфера в Башне заметно сгустилась. Такое случалось и прежде, к несчастью, – сама нынешняя Амерлин способствовала этому своими грубыми, резкими поступками, – а слухи о Логайне лишь усугубили положение, но так, как этим утром, еще никогда не бывало.
Навстречу Сине из-за угла вышла Талене Минли. Шаль не просто лежала у нее на плечах, она раскинулась по рукам до самых запястий, будто Талене выставляла напоказ зеленую бахрому. Кстати, отметила Сине, все встреченные ею сегодня утром Зеленые сестры были в шалях. Талене, золотоволосая, величавая и привлекательная, поддержала в свое время свержение Суан, но она пришла в Башню еще в то время, когда Сине была принятой, и это разногласие не разрушило их долгой дружбы. У Талене имелись свои причины для такого поступка, с которыми Сине не соглашалась, но которые признавала. Сейчас подруга Сине на мгновение остановилась, искоса поглядывая на нее. Складывалось впечатление, что теперь очень многие сестры изучают друг дружку, прежде чем заговорить. В другое время Сине тоже остановилась бы, но не сейчас, когда голова у нее готова лопнуть, точно перезрелая дыня. Талене была ее подругой, и она считала, что может доверять ей, но сейчас этого недостаточно. Позже, если удастся, она сама зайдет к Талене. Надеясь в глубине души, что такая возможность еще не утрачена, она торопливо прошла мимо, ограничившись лишь кивком.
В апартаментах Красных настроение было еще хуже, атмосфера сгустилась еще заметнее. Как в любой другой Айя, комнат здесь было гораздо больше, чем сестер, – и так дело обстояло еще до того, как из Башни сбежали мятежницы, – но в Красной Айя сестер было все же больше, чем в любой другой, и они занимали этажи, пустующие в других Айя. Красные часто носили шали без всякой необходимости, а сейчас и подавно все они выставляли напоказ красную бахрому, точно знамя. Разговоры обрывались, когда приближалась Сине, ее провожали холодными взглядами и ледяным молчанием. Пересекая выложенный своеобразным узором пол – красные слезы Пламени Тар Валона на белом фоне, – она чувствовала себя так, словно находилась на вражеской территории. Однако в подобной ситуации любая часть Башни могла на самом деле оказаться вражеской территорией. Эти алые языки пламени, если смотреть на них с другой стороны, вполне можно принять за клыки Дракона. Сине никогда не доверяла совершенно нелогичным слухам о Красных и Лжедраконах, но… Почему тогда никто из них никогда не отрицал этого?
Ей пришлось спросить дорогу.
– Я не стану беспокоить ее, если она занята, – заверила Сине женщину, к которой обратилась за помощью. – Прежде мы были добрыми друзьями, и я хотела бы, чтобы мы стали ими снова. Сейчас больше, чем когда бы то ни было, Айя не могут позволить себе отгораживаться друг от друга стеной.
Все правда, хотя Айя не только отгородились друг от друга – между ними возникли глубокие и, кажется, непреодолимые трещины. Доманийка выслушала ее с застывшим лицом, будто отлитым из меди. Среди Красных было мало доманиек, но эти немногие обычно отличались особым коварством.
– Я покажу тебе дорогу, восседающая, – наконец произнесла она – не слишком почтительно.
Красная сестра привела Сине к нужной двери и, пока та стучалась, не сводила с нее глаз, будто не считала возможным оставить ее одну. На дверных панелях тоже было вырезано Пламя – цвета свежей крови.
– Войдите! – произнес бодрый голос.
Надеясь, что поступает правильно, Сине открыла дверь.
– Сине! – радостно воскликнула Певара. – Что привело тебя сюда этим утром? Входи! Закрывай дверь и садись.
Эти слова были сказаны таким тоном, что годы, прошедшие с тех пор, как они вместе были послушницами, а потом и принятыми, мгновенно растаяли как дым и унеслись прочь. Весьма полная и невысокая – по правде говоря, для кандорки просто низкорослая, – Певара была очень хорошенькой, с веселыми огоньками в темных глазах и постоянной готовностью к улыбке. Печально, что Певара выбрала Красную Айя, какие бы веские у нее ни имелись для этого причины, потому что она была неравнодушна к мужчинам. Женщины, имеющие природную склонность к мужчинам, редко становились Красными, и все же некоторые из них выбирали именно эту Айя, считая задачу розыска мужчин, способных направлять, крайне важной. Любили они мужчин или не любили, или этот вопрос вообще вначале не волновал их, так или иначе, с годами почти у всех Красных при виде мужчины начиналось разлитие желчи; Певара принадлежала к тем немногим, кто подобных чувств не испытывал. Вскоре после получения шали ее строго наказали за то, что она заявила о желании иметь Стража. Заняв высокое положение восседающей, она открыто говорила, что, имей Красные Стражей, их работа была бы гораздо легче. Нельзя сказать, что это в какой-то мере сказывалось на доверии ей Сине. Но из всех сестер в Башне Певара была единственной, кому Сине вообще могла довериться.
– Не могу выразить, как я рада видеть тебя, – сказала Певара, как только обе женщины расположились в креслах с резным узором в виде спиралей, популярным в Кандоре еще сотню лет назад, и с изящными, разрисованными бабочками чашками чая из голубики в руках. – Я частенько подумывала, что надо бы зайти к тебе, но меня останавливал страх. Я ведь сама прервала наши отношения много лет назад, и ты имела полное право высказать все, что думаешь по этому поводу. Готова присягнуть на клинке, Сине, что не сделала бы этого, если бы не Тесьен Джорхалд, которая буквально тащила меня за шкирку, а я тогда только что получила шаль и не сумела проявить должную твердость. Ты простишь меня?
– Конечно, – ответила Сине. – Я все понимаю. – Красные всегда препятствовали тому, чтобы их сестры заводили дружбу вне своей Айя. Препятствовали решительно и достаточно эффективно. – Мы не могли идти против своих Айя, когда были молоды, а потом восстановить отношения казалось почти невозможным. Тысячу раз я вспоминала, как бил последний вечерний колокол и мы с тобой тут же начинали шептаться. Ох и проказницы же мы были! Помнишь, как мы подсыпали в постель Серанхе толченую кору чесоточного дуба? Но стыдно сказать, меня пугала эта мысль. Причем я сама себе не могла толком объяснить почему. Я хочу, очень хочу, чтобы мы снова стали друзьями. Но сейчас мне нужна твоя помощь. Ты – единственная, кому я могу довериться.
– Серанха тогда была ужасно ограниченной и самодовольной, да она и сейчас такая, – засмеялась Певара. – Серая Айя – самая подходящая для нее. Но я не могу поверить, что тебя что-то способно напугать. Ты всегда руководствовалась логикой, а она подсказывала, что не нужно ничего бояться, и ты начинала сомневаться в этом только тогда, когда все самое страшное было уже позади и мы оказывались в своих постелях. Как я могу обещать тебе помощь, не зная, в чем дело? Все равно что обещать проголосовать в Совете неизвестно за что. Что стряслось?
В этот решительный момент, прихлебывая чай, Сине заколебалась. Не потому, что у нее возникли сомнения насчет Певары, но было крайне… трудно заставить себя заговорить.
– Сегодня утром ко мне пришла Амерлин, – сказала она наконец, – и велела провести расследование, запечатанное Пламенем. – Певара еле заметно нахмурилась, но не сказала ни слова о том, что в таком случае Сине не вправе ничего рассказывать и ей. В юности зачинщицей всех их шалостей бывала Сине, но именно Певара обладала достаточной смелостью и являлась движущей силой. – Она очень осторожно подбирала слова, но, немного поразмыслив, я поняла, чего она хочет. Я должна отыскать… – на этом последнем этапе мужество почти покинуло ее, – приспешников Темного в Башне.
Глаза Певары, темные и такие же глубокие, как отливающие голубизной глаза Сине, вспыхнули; она кинула взор на полочку над камином, где аккуратно выстроились в ряд миниатюры, изображающие членов ее семьи. Все они погибли, когда она была еще послушницей, родители, братья и сестры, тети, дяди – все погибли, когда внезапно из всех щелей полезли друзья Темного, трезвоня на всех перекрестках, что Темный вот-вот освободится. С ними быстро расправились, но… Вот почему Певара стала Красной, хотя Сине по-прежнему полагала, что та была бы счастливее в Зеленой Айя. Певара считала, что, разыскивая мужчин, способных направлять, Красные имеют больше шансов наткнуться на приспешников Тьмы. Сама она со своей задачей справлялась прекрасно; в груди аппетитной привлекательной женщины скрывалось стальное сердце. И сейчас именно у нее хватило мужества произнести то, что язык Сине отказывался говорить:
– Черная Айя. Ну, нечего удивляться, что Элайда была осторожна.
– Певара, я знаю, что она всегда отрицала ее существование, упрямее, чем кто бы то ни было, но мне ясно, что сейчас она имела в виду именно это. И если уж она убеждена…
Подруга остановила ее взмахом руки:
– Нет необходимости убеждать меня, Сине. Я уверена, что Черная Айя существует, потому что… – Странно, но Певара явно колебалась, глядя в свою чашку, точно ярмарочная гадалка. – Что тебе известно о событиях, произошедших сразу после Айильской войны?
– За пять лет внезапно умерли две Амерлин подряд, – ответила Сине, тщательно подбирая слова. Она полагала, что Певара имеет в виду события, произошедшие в Башне. По правде говоря, до того, как стать восседающей почти пятнадцать лет назад, на год позже Певары, она не особенно интересовалась тем, что происходило за стенами Башни. А возможно, и тем, что творилось внутри. – За эти годы умерло очень много сестер, насколько мне помнится. Ты хочешь сказать… Ты считаешь, что к этому приложила руку… Черная Айя? – Сине наконец произнесла эти слова, и они не обожгли ей язык.
– Не знаю, – чуть слышно сказала Певара, качая головой. – Ты поступила очень мудро, полностью погрузившись в философию. За эти годы многое… произошло… и было запечатано Пламенем. – Она тяжело задышала от волнения.
Сине не хотела на нее давить. Она сама совершила нечто вроде измены, нарушив запечатанное Пламенем, и Певара должна была принять решение сама.
– Просматривать отчеты мне кажется безопаснее, чем расспрашивать, ведь мы не знаем, кому именно задаем вопросы. Рассуждая логически, Черная сестра способна лгать вопреки Клятвам. – Иначе Черную Айя давным-давно бы обнаружили. На этот раз ужасные слова дались ей намного легче. – Если какая-нибудь сестра напишет, что делала одно, в то время как нам совершенно точно известно, что она в указанное время делала нечто иное, наверно, это и будет означать, что она – приспешница Темного.
Певара кивнула:
– Да, но нам не следует ограничивать себя. Возможно, Черная Айя и не приложила руку к мятежу, но вряд ли она не извлекла пользы из всей этой неразберихи. Я считаю, нужно как можно тщательнее изучить все, что произошло за последний год.
Хоть и неохотно, Сине согласилась с ней. Поскольку речь шла о последних месяцах, неизбежно придется не столько изучать отчеты, сколько расспрашивать. Решить, кого еще можно привлечь, оказалось значительно труднее. Особенно после того, как Певара сказала:
– Ты проявила большую смелость, придя ко мне, Сине. Я знаю, что друзья Темного не останавливаются даже перед убийством собственных братьев, сестер и родителей ради того, чтобы не выплыло наружу, кто они такие и чем занимаются. Мне нравится это в тебе, ты проявила исключительную храбрость.
Сине содрогнулась, будто увидела привидение. Она никогда не была храброй, иначе выбрала бы Зеленую Айя. Она почти жалела, что Элайда пришла к ней, а не к кому-нибудь другому. Однако случившегося не изменишь.
Глава 33
Ванна
После того как Ранд отослал Перрина, дни казались ему бесконечными, а ночи еще длиннее. Он уединился в своих комнатах и велел Девам никого не впускать. Только Нандере позволялось открыть двери, украшенные эмблемами золотого солнца, чтобы принести еду. Она ставила накрытый поднос, клала рядом список тех, кто просил разрешения увидеться с ним, и бросала на Ранда полный упрека взгляд, когда он повторял, что никого не хочет видеть. Из-за двери до него доносились неодобрительные замечания Дев, пока Нандера не закрывала ее за собой; они и предназначались для того, чтобы он их услышал, иначе Девы воспользовались бы языком жестов. Но если они воображают, что могут выманить его отсюда болтовней о том, что у него плохое настроение… Девы не понимали и, возможно, не поняли бы, даже если бы он объяснил им. Но он ничего не хотел объяснять.
Он без всякого аппетита ковырялся в еде, потом пытался читать, но даже самые любимые книги удерживали его внимание лишь на протяжении нескольких страниц. По крайней мере раз в день – хотя и обещал самому себе не делать этого – он поднимал в спальне массивный платяной шкаф из полированного черного дерева, отделанного резной костью, с помощью потоков Воздуха отодвигал его в сторону и осторожно распутывал ловушки, которые расставил, и Зеркало туманов, придававшее стене за шкафом нетронутый вид. И то и другое плетения были инвертированы, так что увидеть их мог только он, и никто больше. Здесь, в нише, выдолбленной с помощью Силы, стояли две маленькие статуэтки из белого камня примерно в фут высотой. Мужчина и женщина в развевающихся одеяниях, каждый держит в руке над головой сверкающую хрустальную сферу. Отослав армию в Иллиан, Ранд той же ночью один отправился в Руидин, чтобы забрать оттуда эти тер'ангриалы: они могли понадобиться в любой момент, и лучше, чтобы они находились под рукой. Так он объяснял этот поступок самому себе. Его рука потянулась к фигурке бородача, тому тер'ангриалу из пары, который мог использовать мужчина, – потянулась и замерла, подрагивая. Одно прикосновение пальца – и в его распоряжении окажется больше Единой Силы, чем он даже может вообразить. Пока у него есть эта вещь, никто не нанесет ему поражения, никто не устоит против него. Как сказала однажды Ланфир, пока у него есть эта вещь, он может бросить вызов самому Создателю.
– Это мое по праву, – бормотал Ранд всякий раз, поднося дрожащую руку почти к самой статуэтке. – Мое! Я – Дракон Возрожденный!
И всякий раз он заставлял себя отступать, снова сплетал Зеркало туманов и невидимые ловушки, которые испепелят любого, кто попытается проникнуть сквозь них, не зная ключа. Громадный шкаф перышком скользил обратно по воздуху и вставал на место. Он – Дракон Возрожденный. Но достаточно ли этого? Должно быть достаточно.
– Я – Дракон Возрожденный, – временами шептал, а временами выкрикивал он, обращаясь к стенам. – Я – Дракон Возрожденный! – Он сметет со своего пути тех, кто выступает против него, всех этих слепых глупцов, которые ничего не могли понять или отказывались понимать из-за своих амбиций, жадности или страха. Он – Дракон Возрожденный, единственная надежда мира против Темного. И сам Свет помогает в этом миру.
Но вся его ярость, все раздумья о том, как он сможет использовать тер'ангриал, были лишь попыткой избавиться от других мыслей, и Ранд понимал это. Оставшись один, он ковырялся в еде, хотя ел с каждым днем все меньше, пытался читать, правда редко, и заставлял себя спать и днем и ночью. Спал он урывками, и то, что не давало ему покоя наяву, проникало и в сны, заставляя просыпаться прежде, чем он успевал отдохнуть. Он мог сплести вокруг себя любой защитный экран, но как защититься от того, что внутри? Его ожидала схватка с Отрекшимися, а рано или поздно – и с самим Темным. Он окружен глупцами, которые боролись с ним или убегали от него, в то время как их единственной надеждой было поддерживать его. Почему ему часто снится сон о собственной гибели? Один сон заставлял его вскакивать, просыпаясь, чуть только тот начинался, и лежать, испытывая острую неприязнь к самому себе, со спутанными от недосыпания мыслями, но остальные… Он не сомневался, что заслужил их все.
Во сне ему являлась Колавир, с почерневшим лицом и впившимся в раздувшуюся шею шарфом, на котором она повесилась. Колавир, безмолвно обвиняющая его; а позади нее рядами стояли, тоже молча и пристально глядя на него, все Девы, которые погибли ради него, все женщины, в чьей смерти он повинен. Каждое из этих лиц Ранд знал так же хорошо, как свое собственное, и все их имена – кроме одного. Пробуждаясь от этих снов, он плакал.
Сотни раз он отшвыривал Перрина, и тот летел через Большой зал Солнца, сотни раз им овладевали кипящая ярость и страх. Сотни раз в своих снах он убивал Перрина и просыпался от собственного крика. Почему тот так упорно спорил с ним именно из-за пленных Айз Седай? Ранд старался не думать о них; лучше бы он с самого начала не замечал их существования. Слишком опасно долго удерживать их в плену, и он не представлял, что делать с ними дальше. Они пугали его. Иногда ему снилось, что он снова сидит, связанный, в сундуке или что Галина, Эриан или Кэтрин вытаскивают его оттуда, чтобы избить. От этих снов он просыпался, жалобно скуля даже после того, как убеждался, что глаза его открыты и он не в сундуке. Ранд боялся Айз Седай, хотя правильнее было бы сказать, что он боялся самого себя, боялся, что даст выход страху, гневу, и тогда… Он пытался не думать о том, что может произойти тогда, но иногда ему снилось и это, и он просыпался, дрожа, в холодном поту. Он так не поступит. Он способен на многое, но этого не сделает.
В снах он собирал всех своих Аша'манов, чтобы напасть на Белую Башню и отомстить Элайде. Он выскакивал из переходных врат, исполненный праведного гнева и саидин, и понимал, что письмо Алвиарин было ложью. Он видел: она стояла бок о бок с Элайдой, видел рядом с ними Эгвейн, и Найнив, и даже Илэйн – все с безвозрастными лицами Айз Седай. Они все заодно, потому что он слишком опасен, чтобы предоставить ему свободу. Он смотрел, как эти женщины – за плечами у них годы изучения Единой Силы, а не несколько месяцев под грубым и не слишком умелым руководством – уничтожали его Аша'манов. К сожалению, эти сны обрывались только тогда, когда погибали все мужчины в черном и он оказывался один на один со всей мощью Айз Седай. Один.
Снова и снова Кадсуане произносила свои слова о безумцах, которым чудятся голоса, и он содрогался, слыша их, как от удара кнутом, содрогался, как только вообще видел ее. И во сне и наяву он взывал к Льюсу Тэрину, орал на него, иногда просто вопил, но лишь молчание было ему ответом. Один. И крошечный сгусток эмоций в глубине сознания, который создавал почти явственное ощущение прикосновения Аланны, постепенно превратился в утешение. По многим причинам это пугало Ранда больше всего.
На четвертое утро он очнулся, точно пьяный, после очередного сна о Белой Башне и вскинул вверх руки, защищая воспаленные глаза; ему показалось, что прямо на лицо упал отблеск огня, зажженного с помощью саидар. Пылинки искрами вспыхивали в солнечном свете, льющемся через окно на постель с массивными столбиками из черного дерева с инкрустацией из резной кости в виде клиньев. Вся мебель в комнате была выполнена из полированного черного дерева и драгоценной поделочной кости, вся – с прямыми углами, монолитная и тяжелая – под стать настроению. Некоторое время он лежал, стараясь не уснуть снова, потому что это лишь ввергло бы его в новый сон.
«Ты здесь, Льюс Тэрин?» – подумал Ранд без всякой надежды на ответ. Устало поднялся и натянул мятую куртку. Он не менял одежду с тех пор, как заперся здесь.
Когда Ранд, пошатываясь, вошел в приемную, ему показалось, что он продолжает спать и видит сон, после которого всегда просыпался с чувством стыда, вины и отвращения. Но нет, Мин и вправду сидела в одном из позолоченных кресел, держа на коленях книгу в кожаном переплете. Она посмотрела на Ранда, но он не проснулся. Темные локоны обрамляли ее лицо, большие темные глаза смотрели с обычным настойчивым выражением, отчего их взгляд ощущался почти как прикосновение. Штаны из зеленой парчи обтягивали ее, точно вторая кожа, а куртка, выдержанная в том же стиле, была распахнута, и рубашка кремового цвета вздымалась и опадала вместе с дыханием. Ранд молился, чтобы это оказался сон и чтобы он проснулся. Не страх, не гнев, не вина перед Колавир и не исчезновение Льюса Тэрина заставили его скрыться от всех.
– Сегодня начинается очередной праздник, который продлится четыре дня, – весело сказала Мин. – День покаяния – так они его называют. Неизвестно почему, но этой ночью все будут танцевать. Степенные, медленные танцы – так я слышала, но лучше такие, чем никаких. – Осторожно заложив страницу узкой полоской кожи, девушка положила книгу рядом с собой на пол. – Если швея проработает весь день не разгибаясь, она успеет сшить мне платье. Конечно, все это стоит затевать, только если ты отправишься на танцы вместе со мной.
Его взгляд скользнул в сторону и остановился на прикрытом салфеткой подносе, находившемся на полу рядом с высокими дверями. Одна мысль о еде вызывала тошноту. Нандере было велено никого не впускать, чтоб она сгорела! А уж тем более Мин! Он не упоминал ее имени, но ясно сказал: никого!
– Что еще я могла сделать, мать? Целостность Башни важнее всего.
«Независимо от того, кто именно в ней Амерлин, – мысленно добавила Сине. – И что она так уставилась на моих кошек, хотела бы я знать?» Конечно, она никогда не задала бы этого вопроса вслух. Серейлле Баганд, прежде чем взойти на Престол Амерлин, была одной из самых свирепых наставниц послушниц – именно в год ее возвышения Сине заработала свою шаль – и стала гораздо более свирепой Амерлин, чем могла бы быть Элайда, что бы той ни взбрело в голову. Сине слишком долго придерживалась определенных правил приличий и они слишком глубоко засели в ее душе, чтобы она могла запросто от них отказаться. И не важно, нравится ей женщина, которая носит полосатую накидку, или нет. Любить Амерлин вовсе не обязательно.
– Целостность Башни важнее всего, – согласилась Элайда, потирая руки. – Ее необходимо сохранить. – (И все же почему Элайда так нервничает? Эта женщина могла своенравно вспылить, иногда говорила очень резко и хлестко, но никогда не нервничала.) – То, что я скажу тебе сейчас, Сине, запечатано Пламенем. – Губы у Элайды скривились, и она раздраженно повела плечами, так что накидка перекосилась на спине. – Надеюсь, ты не забыла, что это означает? Если бы я могла выразиться иначе, чтобы до тебя дошло, насколько важно сохранить эту тайну, я так и сделала бы. – Голос ее был сух, как многолетняя пыль.
– Ваши слова, мать, останутся в моем сердце.
– Я хочу, чтобы ты… Я приказываю тебе… Ты должна провести расследование. И сохрани сам факт его проведения и результаты в своем сердце. Если о нем услышит тот, кому не следует, это может привести к гибели всей Башни.
Брови Сине взметнулись вверх. Гибель всей Башни?
– Все останется в моем сердце, – повторила она. – Может, вы присядете, мать? – Это было вполне прилично – в ее собственных апартаментах предложить Амерлин кресло. – Налить вам мятного чая? Или сливового пунша?
Отмахнувшись от предложенного угощения, Элайда уселась в самое удобное кресло. Его вырезал отец Сине в подарок по случаю получения дочерью шали, и с тех пор, конечно, на нем не раз менялись подушки. Эта Амерлин и в простом деревенском кресле сидела, как на троне, – с прямой спиной и железным самообладанием. Она поступила очень нелюбезно, не предложив хозяйке сесть тоже, но Сине лишь сложила руки и осталась стоять.
– Я много и трудно раздумывала насчет предательства, Сине, с тех пор как моей предшественнице и ее хранительнице летописей удалось бежать. Им, безусловно, помогли. Значит, налицо заговор и предательство. Я опасаюсь той сестры или сестер, которые оказались способны на такое.
– Это, конечно, вполне возможно, мать.
Когда ее прервали, Элайда нахмурилась:
– Мы не знаем, кто именно затаил тень измены в своем сердце, Сине. Но предполагаю, что этот некто способен делать так, что мои приказы или не выполняются, или переиначиваются. И у меня есть основания полагать, что этот некто тайно шлет сообщения Ранду ал'Тору. И то и другое, несомненно, предательство по отношению и ко мне, и к Башне.
Сине ожидала продолжения, но Амерлин лишь пристально смотрела на нее, медленно и словно машинально поглаживая юбку с красными вставками.
– Какое именно расследование я должна провести, мать? – настороженно спросила Сине.
Элайда вскочила:
– Я поручаю тебе найти, откуда исходит зловоние предательства, как бы высоко ни завели тебя поиски, вплоть до самой хранительницы летописей. Все, что ты выяснишь, кого бы это ни касалось, сообщишь лишь Престолу Амерлин. Больше никто не должен знать. Ты понимаешь меня?
– Мне понятен ваш приказ, мать.
«И почти ничего, кроме приказа, я не понимаю», – подумала Сине, когда Элайда ушла еще более поспешно, чем явилась. Она уселась в кресло, покинутое Амерлин, чтобы все хорошенько обдумать, и оперлась подбородком на кулаки – так всегда делал в раздумье отец. Все в конечном счете поддается логике.
Она не голосовала за низложение Суан Санчей – ей всегда казалось, что эта девушка подходит на роль Амерлин лучше всех, – но раз уж это сделано и все законы худо-бедно соблюдены, то помогать ей сбежать было бы, безусловно, предательством или по меньшей мере преднамеренным неподчинением приказам Амерлин. Нельзя исключить и того, что кто-либо связан с ал'Тором; хотя имеет значение, что ему сообщалось и с какой целью. Обнаружить того, кто подменял приказы Амерлин, нелегко, для этого требуется по крайней мере знать, какие именно приказы были подменены. Сейчас, когда прошло столько времени, выяснить, кто помогал Суан бежать, столь же трудно, как и то, кто мог писать ал'Тору. Такое множество голубей ежедневно покидало голубятни в Башне и возвращалось обратно, что временами казалось, будто небо рябит от перьев.
Если Элайда знает больше, чем сказала, значит она явно изворачивается и ходит вокруг да около. Во всем этом очень мало смысла. Измена могла вывести Элайду из себя, заставить ее клокотать от гнева, но сейчас она пребывает совершенно в ином состоянии. Она нервничает. И очень обеспокоена тем, что опасность угрожает лично ей. И она скрытничала, будто не хотела говорить всего, что знала или предполагала. Можно сказать, она почти испугана. Что же это за предательство, если оно способно заставить нервничать и бояться Элайду? Смерть и гибель всей Башни.
Внезапно разрозненные части головоломки встали на свои места, и брови у Сине снова полезли на лоб. Сходится, все сходится. Кровь отхлынула от лица, руки и ноги неожиданно заледенели. Запечатано Пламенем. Она сказала, что сохранит все, что узнает, в своем сердце, но тогда она еще ничего не понимала. В тот момент, когда логическая цепочка завершилась, Сине стало просто страшно, но уже через мгновение ее охватил ужас. Ей не справиться с этим в одиночку. Но кто ей поможет? С учетом всех обстоятельств – кто? Ответ на этот вопрос оказался не столь уж труден. Для того чтобы взять себя в руки, потребовалось немного времени, но она покинула свои комнаты и вообще апартаменты Белых гораздо быстрее обычного.
Слуги, как всегда, сновали по коридорам – Сине шла так быстро, что они не успевали поклониться или присесть, – но сестер было меньше, чем обыкновенно в этот ранний час. Значительно меньше. Большинство, по-видимому, предпочитало по какой-то причине держаться поближе к своим апартаментам. Однако те немногие, которые решались выйти за порог, производили примерно одинаковое впечатление. Они спешили по увешанным гобеленами коридорам с замкнутыми, настороженными лицами, шаря взглядами по сторонам. Если двое или трое разговаривали, они все время оглядывались, опасаясь, видимо, что их подслушают. И все эти небольшие группки состояли из женщин, относящихся к одной Айя.
Еще вчера Сине не сомневалась, что сестры из разных Айя относились друг к другу вполне дружелюбно. Принято думать, что Белые стараются не поддаваться эмоциям, но она никогда не считала, что это означает ослепнуть и оглохнуть. Всеобщая подозрительность привела к тому, что атмосфера в Башне заметно сгустилась. Такое случалось и прежде, к несчастью, – сама нынешняя Амерлин способствовала этому своими грубыми, резкими поступками, – а слухи о Логайне лишь усугубили положение, но так, как этим утром, еще никогда не бывало.
Навстречу Сине из-за угла вышла Талене Минли. Шаль не просто лежала у нее на плечах, она раскинулась по рукам до самых запястий, будто Талене выставляла напоказ зеленую бахрому. Кстати, отметила Сине, все встреченные ею сегодня утром Зеленые сестры были в шалях. Талене, золотоволосая, величавая и привлекательная, поддержала в свое время свержение Суан, но она пришла в Башню еще в то время, когда Сине была принятой, и это разногласие не разрушило их долгой дружбы. У Талене имелись свои причины для такого поступка, с которыми Сине не соглашалась, но которые признавала. Сейчас подруга Сине на мгновение остановилась, искоса поглядывая на нее. Складывалось впечатление, что теперь очень многие сестры изучают друг дружку, прежде чем заговорить. В другое время Сине тоже остановилась бы, но не сейчас, когда голова у нее готова лопнуть, точно перезрелая дыня. Талене была ее подругой, и она считала, что может доверять ей, но сейчас этого недостаточно. Позже, если удастся, она сама зайдет к Талене. Надеясь в глубине души, что такая возможность еще не утрачена, она торопливо прошла мимо, ограничившись лишь кивком.
В апартаментах Красных настроение было еще хуже, атмосфера сгустилась еще заметнее. Как в любой другой Айя, комнат здесь было гораздо больше, чем сестер, – и так дело обстояло еще до того, как из Башни сбежали мятежницы, – но в Красной Айя сестер было все же больше, чем в любой другой, и они занимали этажи, пустующие в других Айя. Красные часто носили шали без всякой необходимости, а сейчас и подавно все они выставляли напоказ красную бахрому, точно знамя. Разговоры обрывались, когда приближалась Сине, ее провожали холодными взглядами и ледяным молчанием. Пересекая выложенный своеобразным узором пол – красные слезы Пламени Тар Валона на белом фоне, – она чувствовала себя так, словно находилась на вражеской территории. Однако в подобной ситуации любая часть Башни могла на самом деле оказаться вражеской территорией. Эти алые языки пламени, если смотреть на них с другой стороны, вполне можно принять за клыки Дракона. Сине никогда не доверяла совершенно нелогичным слухам о Красных и Лжедраконах, но… Почему тогда никто из них никогда не отрицал этого?
Ей пришлось спросить дорогу.
– Я не стану беспокоить ее, если она занята, – заверила Сине женщину, к которой обратилась за помощью. – Прежде мы были добрыми друзьями, и я хотела бы, чтобы мы стали ими снова. Сейчас больше, чем когда бы то ни было, Айя не могут позволить себе отгораживаться друг от друга стеной.
Все правда, хотя Айя не только отгородились друг от друга – между ними возникли глубокие и, кажется, непреодолимые трещины. Доманийка выслушала ее с застывшим лицом, будто отлитым из меди. Среди Красных было мало доманиек, но эти немногие обычно отличались особым коварством.
– Я покажу тебе дорогу, восседающая, – наконец произнесла она – не слишком почтительно.
Красная сестра привела Сине к нужной двери и, пока та стучалась, не сводила с нее глаз, будто не считала возможным оставить ее одну. На дверных панелях тоже было вырезано Пламя – цвета свежей крови.
– Войдите! – произнес бодрый голос.
Надеясь, что поступает правильно, Сине открыла дверь.
– Сине! – радостно воскликнула Певара. – Что привело тебя сюда этим утром? Входи! Закрывай дверь и садись.
Эти слова были сказаны таким тоном, что годы, прошедшие с тех пор, как они вместе были послушницами, а потом и принятыми, мгновенно растаяли как дым и унеслись прочь. Весьма полная и невысокая – по правде говоря, для кандорки просто низкорослая, – Певара была очень хорошенькой, с веселыми огоньками в темных глазах и постоянной готовностью к улыбке. Печально, что Певара выбрала Красную Айя, какие бы веские у нее ни имелись для этого причины, потому что она была неравнодушна к мужчинам. Женщины, имеющие природную склонность к мужчинам, редко становились Красными, и все же некоторые из них выбирали именно эту Айя, считая задачу розыска мужчин, способных направлять, крайне важной. Любили они мужчин или не любили, или этот вопрос вообще вначале не волновал их, так или иначе, с годами почти у всех Красных при виде мужчины начиналось разлитие желчи; Певара принадлежала к тем немногим, кто подобных чувств не испытывал. Вскоре после получения шали ее строго наказали за то, что она заявила о желании иметь Стража. Заняв высокое положение восседающей, она открыто говорила, что, имей Красные Стражей, их работа была бы гораздо легче. Нельзя сказать, что это в какой-то мере сказывалось на доверии ей Сине. Но из всех сестер в Башне Певара была единственной, кому Сине вообще могла довериться.
– Не могу выразить, как я рада видеть тебя, – сказала Певара, как только обе женщины расположились в креслах с резным узором в виде спиралей, популярным в Кандоре еще сотню лет назад, и с изящными, разрисованными бабочками чашками чая из голубики в руках. – Я частенько подумывала, что надо бы зайти к тебе, но меня останавливал страх. Я ведь сама прервала наши отношения много лет назад, и ты имела полное право высказать все, что думаешь по этому поводу. Готова присягнуть на клинке, Сине, что не сделала бы этого, если бы не Тесьен Джорхалд, которая буквально тащила меня за шкирку, а я тогда только что получила шаль и не сумела проявить должную твердость. Ты простишь меня?
– Конечно, – ответила Сине. – Я все понимаю. – Красные всегда препятствовали тому, чтобы их сестры заводили дружбу вне своей Айя. Препятствовали решительно и достаточно эффективно. – Мы не могли идти против своих Айя, когда были молоды, а потом восстановить отношения казалось почти невозможным. Тысячу раз я вспоминала, как бил последний вечерний колокол и мы с тобой тут же начинали шептаться. Ох и проказницы же мы были! Помнишь, как мы подсыпали в постель Серанхе толченую кору чесоточного дуба? Но стыдно сказать, меня пугала эта мысль. Причем я сама себе не могла толком объяснить почему. Я хочу, очень хочу, чтобы мы снова стали друзьями. Но сейчас мне нужна твоя помощь. Ты – единственная, кому я могу довериться.
– Серанха тогда была ужасно ограниченной и самодовольной, да она и сейчас такая, – засмеялась Певара. – Серая Айя – самая подходящая для нее. Но я не могу поверить, что тебя что-то способно напугать. Ты всегда руководствовалась логикой, а она подсказывала, что не нужно ничего бояться, и ты начинала сомневаться в этом только тогда, когда все самое страшное было уже позади и мы оказывались в своих постелях. Как я могу обещать тебе помощь, не зная, в чем дело? Все равно что обещать проголосовать в Совете неизвестно за что. Что стряслось?
В этот решительный момент, прихлебывая чай, Сине заколебалась. Не потому, что у нее возникли сомнения насчет Певары, но было крайне… трудно заставить себя заговорить.
– Сегодня утром ко мне пришла Амерлин, – сказала она наконец, – и велела провести расследование, запечатанное Пламенем. – Певара еле заметно нахмурилась, но не сказала ни слова о том, что в таком случае Сине не вправе ничего рассказывать и ей. В юности зачинщицей всех их шалостей бывала Сине, но именно Певара обладала достаточной смелостью и являлась движущей силой. – Она очень осторожно подбирала слова, но, немного поразмыслив, я поняла, чего она хочет. Я должна отыскать… – на этом последнем этапе мужество почти покинуло ее, – приспешников Темного в Башне.
Глаза Певары, темные и такие же глубокие, как отливающие голубизной глаза Сине, вспыхнули; она кинула взор на полочку над камином, где аккуратно выстроились в ряд миниатюры, изображающие членов ее семьи. Все они погибли, когда она была еще послушницей, родители, братья и сестры, тети, дяди – все погибли, когда внезапно из всех щелей полезли друзья Темного, трезвоня на всех перекрестках, что Темный вот-вот освободится. С ними быстро расправились, но… Вот почему Певара стала Красной, хотя Сине по-прежнему полагала, что та была бы счастливее в Зеленой Айя. Певара считала, что, разыскивая мужчин, способных направлять, Красные имеют больше шансов наткнуться на приспешников Тьмы. Сама она со своей задачей справлялась прекрасно; в груди аппетитной привлекательной женщины скрывалось стальное сердце. И сейчас именно у нее хватило мужества произнести то, что язык Сине отказывался говорить:
– Черная Айя. Ну, нечего удивляться, что Элайда была осторожна.
– Певара, я знаю, что она всегда отрицала ее существование, упрямее, чем кто бы то ни было, но мне ясно, что сейчас она имела в виду именно это. И если уж она убеждена…
Подруга остановила ее взмахом руки:
– Нет необходимости убеждать меня, Сине. Я уверена, что Черная Айя существует, потому что… – Странно, но Певара явно колебалась, глядя в свою чашку, точно ярмарочная гадалка. – Что тебе известно о событиях, произошедших сразу после Айильской войны?
– За пять лет внезапно умерли две Амерлин подряд, – ответила Сине, тщательно подбирая слова. Она полагала, что Певара имеет в виду события, произошедшие в Башне. По правде говоря, до того, как стать восседающей почти пятнадцать лет назад, на год позже Певары, она не особенно интересовалась тем, что происходило за стенами Башни. А возможно, и тем, что творилось внутри. – За эти годы умерло очень много сестер, насколько мне помнится. Ты хочешь сказать… Ты считаешь, что к этому приложила руку… Черная Айя? – Сине наконец произнесла эти слова, и они не обожгли ей язык.
– Не знаю, – чуть слышно сказала Певара, качая головой. – Ты поступила очень мудро, полностью погрузившись в философию. За эти годы многое… произошло… и было запечатано Пламенем. – Она тяжело задышала от волнения.
Сине не хотела на нее давить. Она сама совершила нечто вроде измены, нарушив запечатанное Пламенем, и Певара должна была принять решение сама.
– Просматривать отчеты мне кажется безопаснее, чем расспрашивать, ведь мы не знаем, кому именно задаем вопросы. Рассуждая логически, Черная сестра способна лгать вопреки Клятвам. – Иначе Черную Айя давным-давно бы обнаружили. На этот раз ужасные слова дались ей намного легче. – Если какая-нибудь сестра напишет, что делала одно, в то время как нам совершенно точно известно, что она в указанное время делала нечто иное, наверно, это и будет означать, что она – приспешница Темного.
Певара кивнула:
– Да, но нам не следует ограничивать себя. Возможно, Черная Айя и не приложила руку к мятежу, но вряд ли она не извлекла пользы из всей этой неразберихи. Я считаю, нужно как можно тщательнее изучить все, что произошло за последний год.
Хоть и неохотно, Сине согласилась с ней. Поскольку речь шла о последних месяцах, неизбежно придется не столько изучать отчеты, сколько расспрашивать. Решить, кого еще можно привлечь, оказалось значительно труднее. Особенно после того, как Певара сказала:
– Ты проявила большую смелость, придя ко мне, Сине. Я знаю, что друзья Темного не останавливаются даже перед убийством собственных братьев, сестер и родителей ради того, чтобы не выплыло наружу, кто они такие и чем занимаются. Мне нравится это в тебе, ты проявила исключительную храбрость.
Сине содрогнулась, будто увидела привидение. Она никогда не была храброй, иначе выбрала бы Зеленую Айя. Она почти жалела, что Элайда пришла к ней, а не к кому-нибудь другому. Однако случившегося не изменишь.
Глава 33
Ванна
После того как Ранд отослал Перрина, дни казались ему бесконечными, а ночи еще длиннее. Он уединился в своих комнатах и велел Девам никого не впускать. Только Нандере позволялось открыть двери, украшенные эмблемами золотого солнца, чтобы принести еду. Она ставила накрытый поднос, клала рядом список тех, кто просил разрешения увидеться с ним, и бросала на Ранда полный упрека взгляд, когда он повторял, что никого не хочет видеть. Из-за двери до него доносились неодобрительные замечания Дев, пока Нандера не закрывала ее за собой; они и предназначались для того, чтобы он их услышал, иначе Девы воспользовались бы языком жестов. Но если они воображают, что могут выманить его отсюда болтовней о том, что у него плохое настроение… Девы не понимали и, возможно, не поняли бы, даже если бы он объяснил им. Но он ничего не хотел объяснять.
Он без всякого аппетита ковырялся в еде, потом пытался читать, но даже самые любимые книги удерживали его внимание лишь на протяжении нескольких страниц. По крайней мере раз в день – хотя и обещал самому себе не делать этого – он поднимал в спальне массивный платяной шкаф из полированного черного дерева, отделанного резной костью, с помощью потоков Воздуха отодвигал его в сторону и осторожно распутывал ловушки, которые расставил, и Зеркало туманов, придававшее стене за шкафом нетронутый вид. И то и другое плетения были инвертированы, так что увидеть их мог только он, и никто больше. Здесь, в нише, выдолбленной с помощью Силы, стояли две маленькие статуэтки из белого камня примерно в фут высотой. Мужчина и женщина в развевающихся одеяниях, каждый держит в руке над головой сверкающую хрустальную сферу. Отослав армию в Иллиан, Ранд той же ночью один отправился в Руидин, чтобы забрать оттуда эти тер'ангриалы: они могли понадобиться в любой момент, и лучше, чтобы они находились под рукой. Так он объяснял этот поступок самому себе. Его рука потянулась к фигурке бородача, тому тер'ангриалу из пары, который мог использовать мужчина, – потянулась и замерла, подрагивая. Одно прикосновение пальца – и в его распоряжении окажется больше Единой Силы, чем он даже может вообразить. Пока у него есть эта вещь, никто не нанесет ему поражения, никто не устоит против него. Как сказала однажды Ланфир, пока у него есть эта вещь, он может бросить вызов самому Создателю.
– Это мое по праву, – бормотал Ранд всякий раз, поднося дрожащую руку почти к самой статуэтке. – Мое! Я – Дракон Возрожденный!
И всякий раз он заставлял себя отступать, снова сплетал Зеркало туманов и невидимые ловушки, которые испепелят любого, кто попытается проникнуть сквозь них, не зная ключа. Громадный шкаф перышком скользил обратно по воздуху и вставал на место. Он – Дракон Возрожденный. Но достаточно ли этого? Должно быть достаточно.
– Я – Дракон Возрожденный, – временами шептал, а временами выкрикивал он, обращаясь к стенам. – Я – Дракон Возрожденный! – Он сметет со своего пути тех, кто выступает против него, всех этих слепых глупцов, которые ничего не могли понять или отказывались понимать из-за своих амбиций, жадности или страха. Он – Дракон Возрожденный, единственная надежда мира против Темного. И сам Свет помогает в этом миру.
Но вся его ярость, все раздумья о том, как он сможет использовать тер'ангриал, были лишь попыткой избавиться от других мыслей, и Ранд понимал это. Оставшись один, он ковырялся в еде, хотя ел с каждым днем все меньше, пытался читать, правда редко, и заставлял себя спать и днем и ночью. Спал он урывками, и то, что не давало ему покоя наяву, проникало и в сны, заставляя просыпаться прежде, чем он успевал отдохнуть. Он мог сплести вокруг себя любой защитный экран, но как защититься от того, что внутри? Его ожидала схватка с Отрекшимися, а рано или поздно – и с самим Темным. Он окружен глупцами, которые боролись с ним или убегали от него, в то время как их единственной надеждой было поддерживать его. Почему ему часто снится сон о собственной гибели? Один сон заставлял его вскакивать, просыпаясь, чуть только тот начинался, и лежать, испытывая острую неприязнь к самому себе, со спутанными от недосыпания мыслями, но остальные… Он не сомневался, что заслужил их все.
Во сне ему являлась Колавир, с почерневшим лицом и впившимся в раздувшуюся шею шарфом, на котором она повесилась. Колавир, безмолвно обвиняющая его; а позади нее рядами стояли, тоже молча и пристально глядя на него, все Девы, которые погибли ради него, все женщины, в чьей смерти он повинен. Каждое из этих лиц Ранд знал так же хорошо, как свое собственное, и все их имена – кроме одного. Пробуждаясь от этих снов, он плакал.
Сотни раз он отшвыривал Перрина, и тот летел через Большой зал Солнца, сотни раз им овладевали кипящая ярость и страх. Сотни раз в своих снах он убивал Перрина и просыпался от собственного крика. Почему тот так упорно спорил с ним именно из-за пленных Айз Седай? Ранд старался не думать о них; лучше бы он с самого начала не замечал их существования. Слишком опасно долго удерживать их в плену, и он не представлял, что делать с ними дальше. Они пугали его. Иногда ему снилось, что он снова сидит, связанный, в сундуке или что Галина, Эриан или Кэтрин вытаскивают его оттуда, чтобы избить. От этих снов он просыпался, жалобно скуля даже после того, как убеждался, что глаза его открыты и он не в сундуке. Ранд боялся Айз Седай, хотя правильнее было бы сказать, что он боялся самого себя, боялся, что даст выход страху, гневу, и тогда… Он пытался не думать о том, что может произойти тогда, но иногда ему снилось и это, и он просыпался, дрожа, в холодном поту. Он так не поступит. Он способен на многое, но этого не сделает.
В снах он собирал всех своих Аша'манов, чтобы напасть на Белую Башню и отомстить Элайде. Он выскакивал из переходных врат, исполненный праведного гнева и саидин, и понимал, что письмо Алвиарин было ложью. Он видел: она стояла бок о бок с Элайдой, видел рядом с ними Эгвейн, и Найнив, и даже Илэйн – все с безвозрастными лицами Айз Седай. Они все заодно, потому что он слишком опасен, чтобы предоставить ему свободу. Он смотрел, как эти женщины – за плечами у них годы изучения Единой Силы, а не несколько месяцев под грубым и не слишком умелым руководством – уничтожали его Аша'манов. К сожалению, эти сны обрывались только тогда, когда погибали все мужчины в черном и он оказывался один на один со всей мощью Айз Седай. Один.
Снова и снова Кадсуане произносила свои слова о безумцах, которым чудятся голоса, и он содрогался, слыша их, как от удара кнутом, содрогался, как только вообще видел ее. И во сне и наяву он взывал к Льюсу Тэрину, орал на него, иногда просто вопил, но лишь молчание было ему ответом. Один. И крошечный сгусток эмоций в глубине сознания, который создавал почти явственное ощущение прикосновения Аланны, постепенно превратился в утешение. По многим причинам это пугало Ранда больше всего.
На четвертое утро он очнулся, точно пьяный, после очередного сна о Белой Башне и вскинул вверх руки, защищая воспаленные глаза; ему показалось, что прямо на лицо упал отблеск огня, зажженного с помощью саидар. Пылинки искрами вспыхивали в солнечном свете, льющемся через окно на постель с массивными столбиками из черного дерева с инкрустацией из резной кости в виде клиньев. Вся мебель в комнате была выполнена из полированного черного дерева и драгоценной поделочной кости, вся – с прямыми углами, монолитная и тяжелая – под стать настроению. Некоторое время он лежал, стараясь не уснуть снова, потому что это лишь ввергло бы его в новый сон.
«Ты здесь, Льюс Тэрин?» – подумал Ранд без всякой надежды на ответ. Устало поднялся и натянул мятую куртку. Он не менял одежду с тех пор, как заперся здесь.
Когда Ранд, пошатываясь, вошел в приемную, ему показалось, что он продолжает спать и видит сон, после которого всегда просыпался с чувством стыда, вины и отвращения. Но нет, Мин и вправду сидела в одном из позолоченных кресел, держа на коленях книгу в кожаном переплете. Она посмотрела на Ранда, но он не проснулся. Темные локоны обрамляли ее лицо, большие темные глаза смотрели с обычным настойчивым выражением, отчего их взгляд ощущался почти как прикосновение. Штаны из зеленой парчи обтягивали ее, точно вторая кожа, а куртка, выдержанная в том же стиле, была распахнута, и рубашка кремового цвета вздымалась и опадала вместе с дыханием. Ранд молился, чтобы это оказался сон и чтобы он проснулся. Не страх, не гнев, не вина перед Колавир и не исчезновение Льюса Тэрина заставили его скрыться от всех.
– Сегодня начинается очередной праздник, который продлится четыре дня, – весело сказала Мин. – День покаяния – так они его называют. Неизвестно почему, но этой ночью все будут танцевать. Степенные, медленные танцы – так я слышала, но лучше такие, чем никаких. – Осторожно заложив страницу узкой полоской кожи, девушка положила книгу рядом с собой на пол. – Если швея проработает весь день не разгибаясь, она успеет сшить мне платье. Конечно, все это стоит затевать, только если ты отправишься на танцы вместе со мной.
Его взгляд скользнул в сторону и остановился на прикрытом салфеткой подносе, находившемся на полу рядом с высокими дверями. Одна мысль о еде вызывала тошноту. Нандере было велено никого не впускать, чтоб она сгорела! А уж тем более Мин! Он не упоминал ее имени, но ясно сказал: никого!