Корона двух королей

— Ладно, можешь отнести на кухню, — уступила женщина. — Завтра сделаю яблочный пирог.

И всё же она смотрела на него настороженно, будто кожей чувствуя опасность, исходящую от этого большеглазого существа по имени Золтан. Но, к её удивлению, на нём не было ни язв, ни чешуи, рассказами о которых её в детстве пугала мать. С виду Золтан был обыкновенным мальчишкой, но почему от его присутствия ей становилось не по себе? Ну ничего, скоро он уйдёт из её дома.

Ночью, когда дом погрузился в тишину, Золтан не спал. Он снова сидел у окна, наполовину высунувшись наружу, и глядел на Туренсворд. Если бы кто-то видел его в этот момент, то заметил бы странное выражение его глаз, будто мальчик смотрел на бога. Его серые, как тучи, глаза светились, изучая твердыню вдалеке, а тонкие сильные пальцы царапали краску.

Внизу послышалось движение, Золтан отвлёкся. Это был сын хозяйки, который чёрной тенью брёл вдоль Кроличьего тупика, лениво волоча полное ведро воды. Парень был крупным, но Золтана это не пугало. Он бесшумно отошёл от окна и скрылся в темноте.



На следующее утро сын хозяйки не вышел к завтраку. Мать хлопотала на кухне и поглядывала в окно. Она думала, что сын пошёл в лавку пекаря, чтобы купить свежего хлеба, как он делал каждое утро, но он всё не появлялся. К полудню она быстро похватала вещи и направилась на его поиски. Дед жалел эту женщину, потому что отчего-то сам переживал за того глуповатого мальчика с толстой, как у борова, шеей. Один Золтан был привычно спокоен и сидел на своём месте у окна, уставившись на замок. А вечером бледная мать сидела на кухне и горько плакала, потому что час назад рыбаки выловили её сына из Руны. Кто-то затолкал ему в глотку гнилой апельсин.





ГЛАВА 12

Бриллианты королевы




Данка в сопровождении Влахоса направлялась к мосту. До чего же ей нравился Паденброг! Миллионы широких и узких мощённых разноцветным булыжником улочек ветвились, неожиданно меняли своё направление, огибали палатки с овощами и кузницы, упирались в рынки, разделялись на два, три, а то и четыре проулка, теснились между узкими, словно придавленными друг к другу домами и снова сплетались в широкие улицы, по которым лениво плелись разморённые летним теплом горожане. Впереди, разбивая волны о гранитную набережную, шумела встревоженная Руна. Пять величественных каменных мостов, что пересекали её, горели на солнце разноцветной мозаикой, а мириады пёстрых крыш, под которыми ослепительно белели алебастровые стены, походили на рассыпанный бисер. Паденброг не был похож ни на один город, где Данке довелось побывать. Ни Скорпионья нора, ни Изумрудный холм, ни Заречье, ни тем более её родной безымянный городок не могли встать в один ряд с этим мраморным гордым красавцем.

Говорили, что посоперничать с Паденброгом в красоте могла разве что утопающая в цветах Альгарда. Данка восхищённо глядела на застывшую в камне красоту и смущалась, каждый раз улавливая на себе взгляд личного охранника короля, почти бесшумно идущего рядом с ней, словно её вторая тень. Высокий, с чёрными с проседью волосами, с шеи до пят затянутый в доспехи, бледный, как порождение самой тёмной ночи, и, как обычно, немногословный — он вызывал у Данки желание подарить ему частицу своего света и тепла.

— В Негерде были статуи богов? — Влахос отвёл в сторону голову узревшего любопытную бабочку Багряна, когда они проходили через площадь Агерат, откуда брали начало пять широких дорог — по числу городских ворот и мостов через Руну.

— Да, — ответила Данка, — были. Но их перенесли на самую окраину, ещё до того, как мы с семьей приехали туда. Аббат говорил, что это сделали, потому что большинство жителей решили перейти в новую веру, и место бывшего капища было решено отдать под ярмарочную площадь.

— И остальные разрешили?

— Не знаю, но думаю, что нет. Я их понимаю. Это непросто, когда твоих богов вдруг уносят куда-то к лесу только потому, что большинство решило, что ярмарочная площадь лучший сосед Монастырю, чем жертвенный камень. Мне говорили, одна из соседних деревень полностью вырезала нововеров за это решение. Это неправильно. Разве Беркана хотела бы, чтобы в её честь убивали детей?

— А ты? В кого веришь ты? — Влахос ласково провёл рукой по морде Багряна.

— Мама воспитала в вере в Святую благодать. А ты?

Влахос улыбнулся.

— За Скрытой рекой все верят в богов Норинат. Новая вера пришла с севера, но не смогла пересечь перевал Вальду и обошла наши земли стороной.

— Расскажи о своих богах.

— Рассказать?

— Да.

— Зачем тебе это?

— Мне интересно. Ну, пожалуйста.

Солнце ласково гладило её нежное юное личико, и Влахосу нравилось наблюдать, как оно играет золотыми бликами на белокурых волосах молодой служанки.

— Ладно, — наконец, сдался он.

Он провёл свою спутницу на середину площади. В самом центре, на возвышенности, украшенной цветами, стояли пять исполинских статуй, чьи головы, казалось, задевают макушками небо. Посередине расположился широкий полукруглый алтарь из золотых плит. Возле него, возведя золотой и серебряный жезлы к солнцу, стоял старший архонт и читал молитвы над миской с зажжёнными маслами. На его голове сиял обруч, сплетённый из пяти золотых прутьев.

— Видишь на лбу архонта и на концах его скипетров символы? — обратил внимание девушки стражник короля.

— Это бокставы старых богов, — кивнула Данка. — У Багряна такой же под сбруей. Но что они значат?

— Два скрещённых меча лезвиями вниз — ксифосы для боя и жертвоприношений. Скипетр между ними — жезл погонщика быков. Ангенор, как ты знаешь, основал пастух. Это символ его власти. Круг, соединяющий их, символизирует Норинат — огромный камень, из которого произошли боги и всё существующее в этом мире. Об этом написано в «Вилевдатте», в части «Новагерет» — «Сотворение мира».

— А мы носим четырёхконечные звезды. Лучи значат Смирение, Послушание, Воздержание, Служение. Ещё этот символ называют цветком чистотела.

— Я знаю, — ответил Влахос. — Люди, которые носили эти символы, сожгли Ровенну и вырезали всех, кого я любил.

— Извини.

— В этом нет твоей вины. Зачем ты извиняешься?

Статуя Хакона была изваяна из красного мрамора. Белые прожилки пронизывали всё его тело, как сосуды. Голову бога венчала альмандиновая корона, а в руках он держал шлем с шестью бычьими рогами и длинный ксифос. Между его бровями сиял рубин размером с апельсин.


— Это главный бог нашего пантеона, — прошептал Влахос девушке на самое ухо, чтобы не отвлекать служителя культа. — Хакон, бог-воин. Он научил людей сражаться. Он дарует силу и отвагу, направляет оружие против врага. Ему возносят хвалы и приносят кровавые жертвы перед походом. Кровь священных животных — его сила. Умирая, они отправляются к нему и служат ему вечно.

— Они отправляются в горы? Как души людей?

— Да. В Долину королей. Ты видела когда-нибудь бродячие огни? Только не путай их с Орвени. Бродячие огоньки безобидны, а она прикинется далёким факелом путников и заведёт тебя в самую даль. Говорят, она часто поступает так с чужаками, которые решают ограбить королевскую гробницу. Королей хоронят в гробах из чистого золота. Поэтому всегда находится кто-то, кто решает проверить свою удачу и идёт туда, подгоняемый алчностью, чтобы никогда не вернуться обратно.

— Но Орвени появляется только ночью.

— Если не знать, где спрятана могила, её можно искать несколько суток, а то и месяцев. А там подоспеет и она, и горные волки, и чудище Мериана. Ты слышала о нём?

— Нет.

— Тогда тебе стоит спросить у Согейра. Он видел эту огромную кошку собственными глазами. Эта зверюга плотоядная, как волки, только больше каждого из них в несколько раз. Но в Долине королей её видят редко, значит, живёт она в Диких горах. Ещё одна причина не испытывать судьбу.

По левую руку от Хакона стояла белоснежная статуя женщины, чья тяжёлая коса свисала с плеча до самого низа, руки были подняты так, будто она была готова обнять весь мир, а на её ноги были надеты сапоги из цветов. В её короне из лепестков сиял такой же большой, как рубин Хакона, гранёный сапфир.

— А это Беркана?

— Да. Богиня-мать. Она дала жизнь всему, что есть на этом свете: животным, растениям, людям, птицам, рыбам. Ею движет любовь и забота. Она помогает женщинам справляться с родами и заботиться о детях. Бережёт домашний очаг. Раньше её изображали, как и Хакона, с золотым обручем на голове, на котором были шесть бычьих рогов, но постепенно эта традиция сменилась на изображение обручальных браслетов и небольшой намёк на беременность.

Данка вгляделась в изваяние. И действительно, живот богини был немного округлён. И это открытие показалось ей интересным — раньше она этого не замечала или не придавала этому значения. Влахос продолжал:

— А это Эгиль, брат Берканы, бог-ремесленник.

Его статуя из песочного мрамора находилась по левую руку от Берканы. Он держал молот и пилу, а жёлтые гессониты сияли в его глазах, как два солнца.

— К нему обращаются рабочие и торговцы, когда дела идут неважно. Он же, по легенде, и выточил альмандиновую корону.

— Я слышала. Значит, корону Хакона сейчас носят короли?

— Да. Говорят, она тяжёлая, как гора, и холодная, как лёд. Эгиль сделал так, чтобы короли помнили, что корона — не украшение, а символ власти.

Слева от него возвышался зелёный, как трава на лугу, бог Веньё, у чьих ног стояла большая корзина яблок. В руках его извивалась змея.

— Веньё, брат Хакона. Он исцеляет от болезней. Он знает всё в этом мире, всё подчинено его уму. Он сам — учёный и помощник людям науки. Когда болеешь, нужно принести ему яблоки или цветы и попросить о помощи. Он помогает всегда и во всём. Его лицо скрыто капюшоном, потому что его нет. По легенде, бог ночных животных Мериан решил помериться силами с Эгилем, кто из них может создать самого опасного зверя. Эгиль создал из мха и коры дуба медведей, а Мериан смешал глину с травой и создал змей. Одна из них, Ашаса, забралась Веньё на шею через рукав и откусила ему лицо. После этого кожа Веньё стала ярко-зелёного цвета. А Ашаса уползла и поселилась в долине Гирифор, где потом осел клан Ээрдели. Сейчас там множество змей, ядовитых и не очень. У Ровенны есть места, где нельзя даже ступить, не угодив при этом в гадюку.

— Поэтому на вашем гербе изображён змей?

— Это та самая Ашаса, которая в наказание за рану Веньё укусила себя за хвост и теперь терпит невыносимую боль. Это символ терпения.

— Поэтому говорят, что нет на свете более терпеливых людей, чем вы?

— Ангенорцы решительны, кантамбрийцы верны, эвдонцы живучи, а мы терпеливы.

Рядом с Хаконом, выставив на вытянутой руке весы, возвышалась чёрная статуя Саттелит, чью голову украшала, подобная острым рогам, белая корона из зубов и костей. Половина её лица была человеческой, а другая — обглоданным черепом, и из её глаз капали аквамариновые слёзы. Под её ногами лежали бычий и человеческий черепа.

— Это дочь Берканы и Хакона, — сказал Влахос. — Богиня смерти. Четверо богов дают жизнь, силу, умение, здоровье, а Саттелит забирает. И перед нею все равны. Поэтому она является и богиней правосудия.

— Но почему она меньше остальных богов? — спросила Данка, глядя на статуи.

— Её изображают подростком, который никогда не состарится и не умрёт. Она всегда юна, но в ней нет жизни. Когда-то, если верить легендам, и Саттелит захотела породить нечто живое, как её мать, но все мужи, к которым она прикасалась, умирали. И тогда она разрезала себе грудь алмазным клинком, и из крови её вышли пятеро существ. — Он указал на небольшие статуи, стоящие полукругом у статуи Саттелит: — Чарна — богиня магии, будущая супруга Эгиля и мать богини ветра Доран, Мериан — покровитель ночных животных и птиц, Глуас — бог, туманящий разум, Фехт, от крови и слёз которого произошли все болезни, и Дерва — богиня, напускающая на людей уныние. Только Чарну людям удалось задобрить. Говорят, эта богиня до тех пор будет благосклонна к людям, пока живы те, кто ей служит.

— Я слышала, — глазки Данки загорелись яркими звёздочками, — эти статуи изваяли в те времена, когда царствовал Ардо, который видел богов, потому и статуи выполнены в настоящую величину. Вот бы их увидеть, правда?

— Одну можешь.

— Кого?

— Саттелит. Её кожа черна, как самая тёмная ночь, и на ней сияют звёзды. Когда на улице темно, она спускается с гор и распускает свои длинные серебряные локоны на небосводе.

— Значит, ночью мы видим Саттелит?

— Если верить преданиям.

Влахос нравился Данке, и она чувствовала, что нравится ему. Влахос задавал ей много вопросов и слушал больше, чем говорил о себе, а Данке так хотелось узнать о нём как можно больше. Но Ловчий упорно избегал ответов на прямые вопросы, ссылаясь на то, что его жизнь по-настоящему началась пять лет назад. О своём княжестве он сказал лишь то, что это был суровый горный край, где снежные хребты тянутся до самого моря, а у подножия расстилаются луга, на которых когда-то пасся скот. Повсюду ещё недавно жались друг к другу крестьянские дома, а замок Ровенна с сотнями башен до неба стоял на холме. Теперь там были только горы, которые всё так же тянутся снежными хребтами к морю, и больше ничего. Только ядовитые змеи и остались.

Проходя мимо цветочной лавки, Влахос стащил фиалку и подарил девушке. Продавец заметил кражу, но решил не поднимать шума — меньше всего ему хотелось переходить дорогу Бродяге. Данка засмущалась, но вплела цветок себе в косу.

Очень скоро они дошли до указанного королевой дома и, постучав в чистые, будто вылизанные, дубовые двери, вошли внутрь.

В довольно просторном помещении, отделанном красным деревом, за прилавком, на котором стоял лоток с необработанными аметистами, сидел мужчина с глубокими благородными залысинами и в сюртуке из дорогого кантамбрийского бархата. В руках он вертел один из камней, довольно крупный, и придирчиво изучал его через увеличительное стекло. Видимо, камень не прошёл сквозь призму параметров въедливого отбора, потому что уже спустя пару секунд был безжалостно отброшен в корзину у стола.

— Что угодно? — спросил ювелир, не удостоив вошедших даже быстрым взглядом.

— Мы пришли по личной просьбе её величества королевы Суаве, — заявил Влахос, что сразу изменило ситуацию. Мужчина отвлёкся, отбросил лупу в коробку с самоцветами и встал.