Королевство моих преступлений
Часть 26 из 47 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Плевать. Не с таким жил, – хмыкая, выдыхаю дым и смотрю на пустые лужайки в ночи.
– Ладно, дело твоё, конечно, но оставаться здесь я бы тебе не советовал. И не потому, что рядом с тобой Мира, а потому что тебе нужно вдохнуть немного кислорода. Нормального и свежего кислорода. Поэтому я заказал машину, которая нас с тобой отвезёт на очень шикарный и дорогой горнолыжный курорт, где мы и развеемся. Надо это сделать, хотя бы это. Я уже забронировал нам номера, и осталось только собрать вещи и свалить отсюда, тем более что там не будет никого из этих придурков, только горы, снег, красивые виды и отличное питание. А это тебе, как никому другому, необходимо. Я уже собрал вещи и…
– Ты что, совсем оглох, Белч? Ты не слышал того, что я тебе сказал тогда? – Зло шиплю я и шуту сигарету. Яростно захлопываю окно, поворачиваюсь к нему.
– Я, мать твою, нищий, и нет у меня ничего, чтобы оплатить ваше роскошное дерьмо. И даже воздух мне не продадут, денег не хватит…
– О-о-о, Раф, успокойся. Со слухом у меня всё хорошо, только с восприятием туго, – он поднимает руку, останавливая мой хриплый крик.
– Я помню всё, что ты мне рассказал. Виню ли тебя в твоей лжи? Да, ты должен был со мной поделиться тем, кто ты есть, с самого начала, когда я спрашивал. Тогда у меня не было бы вопросов, отчего же ты так яростно защищал эту суку Флор. Тогда я мог бы определиться, как относишься ты к местным законам и правилам. Но твоя вина намного меньше, чем моя. Я чувствую себя отвратительно и гадко, ведь бросил тебя, когда ты нуждался во мне, как в друге. Я предал тебя, и сейчас… сейчас пришло время доказать тебе, что я твой друг, и волнуюсь за тебя и за то, в какое дерьмо ты влип. Я виню себя во многом начиная с той ночи, когда не дал Сиен найти Оливера и Миру, заканчивая другой, где ты чуть с ума не сошёл от боли. Я обязан был поддерживать тебя и помогать, а не думать только о Сиен и о благополучии своей задницы. Но я привык к такому, и мне сложно было поверить тебе, ведь понятия не имел, в какой яме ты оказался. И ты молчал до последнего, пока не усугубил своё и её состояние. Да и Мира тоже хороша. Такое скрывать! Я просто в шоке, Раф! Конечно, не мне, но хотя бы тебе она должна была рассказать всё и предупредить о последствиях. Я зол и на тебя, и на неё, и на Сиен, и на себя. На всех, чёрт возьми, и единственное, что для меня в данный момент важно – как поднять тебя на ноги и…
– Как она? – Сдавленно спрашивая, перебиваю набирающую обороты ярости речь Белча. Он вздыхает и отрицательно качает головой.
– Не лучше, чем ты. То спит, то плачет. То снова спит. Не ест. Не моется. Не выходит из комнаты. Не встаёт с кровати. Твой поступок, он… думаю, сильно покалечил вас обоих. Ваши эмоции были на пике, и…я не знаю, как, вообще, теперь всё исправить. Тебе следует с ней поговорить, Раф. Спокойно поговорить, рассказать всё то, что ты рассказал мне, и тогда, вероятно, появится шанс хоть что-то изменить.
– Рассказать? Смеёшься? Я от её слов до сих пор не отошёл, и лишь усугубил её состояние, Белч. Я насильник, понимаешь это? Я изнасиловал ту, которую люблю. Я превратился в то чудовище, от которого она пряталась. Я заставил её пережить до конца то, что хотели сделать они. И теперь ты мне предлагаешь, вообще, превратить её в сумасшедшую. Она умом тронется… я до сих пор не представляю, как Мира выжила после всего. У неё кровотечение было… я…я чуть её не убил. Поэтому лучше мне держаться подальше, надеюсь, что Эрнест позволит мне уехать отсюда, и как-то иначе отплатить ему за всё, ведь здесь… рядом с ней… мне так больно, Белч. И эта боль за те минуты, пока она говорила, стала мной. Она завладела сознанием, моей кровью и сердцем. Я не понимаю, как, вообще, мог это сделать с ней. Я… не хотел, но в то же время желал, чтобы она увидела, как раскаиваюсь, как я… как люблю её и готов на всё, только бы она не мучилась. Лучший вариант – заставить Эрнеста понять, что здесь его дочери угрожает опасность, и её могут убить, если такие порядки нормальны в их мире. Я обязан ему всё рассказать и сделать так, чтобы он забрал её отсюда. Вот что я должен сделать, а не ехать туда, куда меня даже не впустят, потому что я отброс и не имею ваших миллионов, да даже десяти тысяч нет, – падаю на кровать и запускаю пальцы в сальные, грязные и вонючие волосы.
– Хорошо. Ладно. И что ты намереваешься сказать Эрнесту? Слушай, чувак, я здесь на досуге узнал, что твою дочь как-то похитили, напоили наркотиком, кончили ей на лицо, измазали в моче, лишили девственности пластиковым членом, а затем, вероятно, чуть убили одного из наших студентов. Она стала главой сестринства. И я пока не узнал, но что-то страшное случилось со студенткой по имени Беата, и в этом тоже задействована твоя дочь. Ну и потом ты отправил меня присматривать за ней, а я трахнул её, затем, будучи под наркотиками, избил и изнасиловал так, что чуть не прикончил, обоссал её лицо и бросил нож нестабильной психически девушке, на тот момент, которая уже переживала нечто подобное, но я довёл дело до конца. Вот, я просто орёл. И теперь прошу тебя забрать Миру и дать всё, что она захочет, ведь я больше не могу защищать её, потому что трус. Прекрасно, Раф, и как ты думаешь, что сделает Эрнест? Насколько я наслышан об этом человеке, то он без зазрения совести убьёт тебя, твою семью, всех тех, кого ты ему сдашь, а вот Миру он накажет за неподобающее поведение и за её характер, обвинив во всём, и оставит здесь. А в этом месте, после того как Эрнест накажет Всадников, девушек и самого Оливера вместе с их семьями, начнётся отвратительная травля Миры, безобразные насмешки, унижения, и она, в конце концов, действительно, сойдёт с ума и покончит с собой. Кому она здесь нужна, Раф, кроме тебя? Я сейчас говорю не о счетах её отца, а вот о ней, как о личности. Никому, потому что только ты смог что-то в ней увидеть такое, что влюбился, как идиот. Тебе нравится такой расклад? – Поднимаю голову на Белча и отрицательно мотаю ей.
– То-то же, Раф. Если ты спросишь меня, как я отношусь к твоей честности, то я обескуражен тем, насколько ты силён. Не сейчас, конечно. Сейчас ты походишь на кусок дерьма не первой свежести, особенно с этими отметинами на лице, весь забинтованный и вонючий, но внутри ведь ты знаешь, что без тебя Мира не выживет здесь, ей никто не поможет. И раз ты её любишь так, что готов сердце выдрать из груди, то докажи и ей, и себе, что это сделает вас только ближе и сильнее. Она слаба, и ей сложно понять, видя тебя и не разграничивая события прошлого года и ночи, в которой был ты. Они стали для неё единым кошмаром, но у тебя есть оправдание. Ты был не собой, и я тоже виноват в том, что поверил сказанному Оливером и другими о том, какой ты ублюдок на самом деле. Я признаюсь, что мне тоже было больно, потому что я друга потерял. Единственного человека, с которым мне было легко, и который понимал меня. Но оказалось, что я его не терял, а кинул, как последний урод, а всё это случилось из-за лжи и недоверия друг к другу. Я не призываю тебя верить всем, но мне можешь. Я клянусь, что этот случай меня научил многому, и… дай мне помочь, Раф. Я тоже хочу доказать, что раскаиваюсь в своих словах и в отношении к тебе, потому что и я виноват во многом. И мы справимся. Я знаю, как это сложно и страшно, но только мы сможем защитить здесь тех, кого любим. Ты мне нужен и Мире тоже. Хотя она сейчас и не осознаёт всего происходящего, и причина этому та же – незнание всего того, на что ты пошёл ради неё, чтобы искупить свою вину, – он присаживается напротив меня на корточки.
С одной стороны, я проникаюсь его речью, а с другой, осознаю, что слова мне не помогут. Вряд ли хоть что-то сможет вылечить ту рану, которую я сам себе нанёс внутри. Я не только раскаиваюсь, но и ужасаюсь тому, насколько бесчеловечными и нелюбящими своих детей нужно быть, чтобы закрыть их в этом месте, считающимся элитным, и получить на выходе больных, жестоких чудовищ, а порой даже и не живых. И ведь никого это не волнует. Важным остаётся лишь то, как они будут цениться в глазах своих друзей, и как высоко поднимется их статус, если они прошли путь от самого начала и до конца. Это всё начинается сверху, я вижу лишь то, что эти люди творят с главами крупных братств и сестринства. А какая участь у ниже стоящих студентов, о которой они, зашуганные и запуганные окружающим миром, даже бояться говорить, уму непостижимо. Наверное, я ужасный человек, потому что меня они тоже не волнуют. Сейчас на первом месте то, что происходит со мной и Мирой, наши отношения, наше прошлое, наша боль и мои жалкие попытки исправить хотя бы что-то, но и это всё исчезает куда-то в пустоту. Как можно исправить того, кем я стал? Никак. Это не прощается и не стирается из памяти, я боялся всегда стать кем-то вроде Скара, а вот сейчас очень похож именно на него, даже не на отца, а на дядю. Меня это убивает.
– Я насильник, Белч. Я практически убийца и преступник, и ты предлагаешь мне добить её? Я не могу так. Я столько всего натворил, что не знаю сейчас, как поступить, куда обратиться, к кому идти и как, вообще, двигаться дальше. Я хочу к ней… хотя бы видеть, как она спит, знать, что в порядке, а большего мне не надо. Но и этого я уже не могу сделать, она с ума сойдёт от этого, а эмоции… для неё они сейчас смертельны, – тихо произношу я.
– Вот поэтому тебе надо уехать хотя бы на пару дней, и я предлагаю тебе именно это. Подумать обо всём. Это уже случилось, Раф. Ты не можешь изменить прошлое, а вот будущее зависит только от тебя и тех решений, на которые ты готов. На это тоже нужна сила, а здесь её нет. Вы оба сейчас истощены. Так что поехали, сменим обстановку, и, может быть, ты проветришь свои мозги, – Белч натягивает улыбку, а я ещё больше мрачнею.
– Я нищий, ты забыл об этом. Я никуда не могу поехать, да и не хочу. Пока она здесь, я должен быть хотя бы в том же месте, что и она. Я…
– О, ты меня достал. Горнолыжный курорт входит в бесплатные развлечения нашего университета. У них контракт с администрацией, и для нас всегда оставляют несколько номеров, если мы захотим провести там время. Ты не будешь тратить свои деньги, потому что они уже потрачены Эрнестом за год обучения. И ты ничем Мире не поможешь, если сдохнешь от голода или отравишься сигаретами. Тем более с ней Сиен, и она обещала, что от неё ни на шаг не отойдёт. Да и она понимает, что оставлять Миру одну в таком состоянии нельзя. Ей ничто не угрожает, а чтобы это продолжалось и дальше, ты должен разработать план и обдумать всё. Только вот сейчас не надо говорить, как ты винишь себя и что ничего хорошего не заслужил, то я тебе врежу, если упомянешь об этом. Да, виноват. Да, совершил очень плохой поступок. Да, ты изнасиловал и избил её. Но! У тебя есть «но», Раф, а у Всадников и Беаты его не было. Они хотели этого, а тобой управляли. И будут управлять дальше, пока ты не возьмёшь себя в руки и не начнёшь думать о будущем, а не о прошлом. Оно уже там, за гранью, а настоящее и твои предстоящие поступки могут определить многое. И если честно, то тебе нужно время для себя, потому что, повторюсь, ты выглядишь ужасно. Так что поднимай задницу и приводи себя в порядок, затем осмотрим твои раны, перевяжем их и ночью, пока нас никто не видит, свалим отсюда. Давай, чувак, пора что-то делать, а не сидеть и страдать. Страдать можешь и дальше, только вот это не принесёт тебе облегчения. Пойми, как всё исправить и наберись мужества, чтобы сознаться во всём Мире, это то, что вам обоим необходимо. Честность. Доверие. А там и снова любовь. Вперёд, Раф, я пока за рюкзаком схожу, а ты, чтобы был готов к моему возвращению, иначе я тебя за уши вытащу отсюда. Ты провонял потом, блевотиной и ещё чем-то, отчего меня сейчас вырвет. Хотя бы обо мне подумай, я тоже не железный, – поднимаясь, Белч хлопает меня по плечу, а я кривлюсь оттого, что он задел порез.
Очень легко давать советы и говорить высокопарные слова, когда не ты виновник всего случившегося. Очень просто быть мудрым и знающим всё, наставлять и проповедовать, когда не ты преступник, и тебя не касаются последствия твоих поступков. Со стороны всегда всё выглядит проще, чем на самом деле. Сказать можно всё что угодно, а вот сделать нет, потому что именно ты сейчас понимаешь, как страшно двигаться, признаваться и мечтать. И я несильный, раз желаю найти самый простой способ избежать ухудшения ситуации – уйти. Но в то же время я осознаю, что Мира здесь одна не сможет. Я виноват в том, что Всадники находятся в этом месте. И если Карстен уже пытался тронуть её, то сделает это снова. Я думаю и об этом, после рассказа Миры, который вызывает жуткую и неконтролируемую ярость и жажду убивать. Ведь мне терять больше нечего, я, действительно, готов на всё. И, главное, теперь для меня даже не любовь к ней, а защита, ведь Эрнест поступит не так, как хотели бы я или она. Он знает, кто его дочь… нет, он думает, что знает, потому что Эмира Райз хранит в себе всю боль и настоящую, ранимую, разбитую и униженную хрупкую душу, которую я и люблю. Я бы всё отдал за новый шанс. Убил бы, если потребуется, только бы она двигалась дальше, оставив меня позади. И я, правда, обязан сейчас дышать, думать и искать варианты, как уберечь её от себя и от того, что я несу с собой. Но и это, мне кажется, тоже невыполнимым, потому что меня тянет туда… к ней, даже вот такого уставшего и сломленного. Я знаю, что она моё лекарство от боли, а я причина этой боли. Я знаю, что чем ближе она ко мне, тем мне лучше. Это невидимая связь, которую никто не ощущает. Она намного сильнее, чем любые доводы и обстоятельства. Как бы плохо и тошно мне ни было, рядом с ней я живу… а она умирает. И выбор в её пользу. Теперь так будет всегда. Жить ради неё. Дышать ради неё. Убивать ради неё. Моя панацея. Моё преступление. Моя.
Глава 25
Рафаэль
Мне безразлично, насколько роскошен и крут курорт, на который нас привёз водитель Белча. Да, как оказалось, практически у всех богатых и членов братства и сестринства есть возможность заказать для себя автомобиль с личным водителем. Есть две-три машины на каждое братство и сестринство, у кого-то они свои, заказанные родителями, а так они имеют право пользоваться услугами, предоставленными университетом. Но и это меня не трогает. Чувствую взгляды на своём расцарапанном лице, и украшенном несколькими синяками, а меня и это не волнует. В груди до сих пор всё болит, а я хочу, чтобы было ещё сильнее. Мне кажется, если бы я испытал больше физической боли, то она бы уняла душевную. И я не могу успокоиться, меня дёргает изнутри, на сердце пульсируют раны, и не хочу ничего, только исчезнуть, и это, на самом деле, трусость. Я не знаю, как себя чувствуют люди, переживающие то же самое, что и я, но моя совесть с каждой минутой всё изощрённее наказывает меня, и этого тоже мало. Мне надо что-то сделать с собой, хочется как-то изувечить себя, и контролировать подобные желания крайне сложно. Мне душно внутри. Душно, словно кислорода нет больше для меня, не завезли, и я пытаюсь глотать воздух, а он ничем не помогает.
Как и говорил Белч, инструктируя меня по пути сюда, на горнолыжный курорт, мне необходимо только показать карточку университета, администраторы и хостес сразу же улыбаются нам, предлагая различные услуги, и проводят нас в комнаты на пятом этаже. Уже давно за полночь, но людей очень много. Они сидят в баре, направляются в клуб или же просто слушают живую музыку в лобби. И мне плевать. Когда-то я так желал этого, а сейчас всё кажется ненужным, противным и даже примитивным. Не знаю, что отдали за радость и улыбки все эти люди, но я их вижу актёрами на сцене, и от этого моё настроение становится в ещё более мрачным, если такое, вообще, возможно. Белч предлагает спуститься вниз и посидеть, поужинать и просто отдохнуть. А мне бы завалиться на кровать и выть. Да, хочу выть, потому что не могу справиться с ноющей раной в груди. Не могу, и всё. Но, видя его настойчивый взгляд, приходится плестись за ним обратно вниз и сносить заинтересованные взгляды на моём лице.
Он ведёт меня по освещённому коридору, мимо нас проходят разряженные пары или просто группы людей, облачённые во всё дорогое и шикарное. Мне противно быть среди них, хочу в свою среду, хочу в свою помойку, потому что я никогда не смогу быть таким же, как они. Это я уже окончательно понял.
– Здесь есть хорошее место, очень тихое и напоминающее огромную семейную гостиную. Мы там часто с Сиен отдыхаем от всех, и обычно там мало людей, потому что место дорогое. Сюда приезжают покататься и просто потусить на пару-тройку дней, не больше. Так что тебе там должно понравиться, – нарушая молчание, говорит Белч.
– Всё равно. Это тебе надо, а не мне.
– О, да, если бы не я, то ты бы уже плесенью покрылся, – хмыкая, парень первым заходит в затемнённое помещение и направляется к самому дальнему, стоящему в углу, столику с уютными креслами. Он был прав, здесь, действительно, очень мало людей, да я их и не вижу, только слышу своё сердце, отчего-то вновь скулящее и ноющее от боли.
Плюхаюсь в одно из кресел и отворачиваюсь от общего зала, смотря в панорамное окно, за которым светится огоньками одна из ближайших горнолыжных трасс.
– Поешь? – Предлагает Белч, указывая взглядом на меню, лежащее на столике.
Отрицательно качаю головой.
– Выпьешь?
Закатываю глаза и зло смотрю на него.
– Понял, ты в трауре. Ты говорил, что у неё было кровотечение… хм, наверное, не самый лучший вопрос, но это значит, что ты сильно там ей всё натёр и…в общем, а твой-то дружочек жив? – Заминается Белч.
– Понятия не имею. Корочки были, больно было, а потом… ничего. И это, действительно, идиотский вопрос, – цокаю я.
– Ты в курсе, что тебе к врачу надо, вдруг ты тоже что-то повредил и…
– Белч, заткнись, а? Вот просто закрой свой рот и отвали от меня. Я приехал сюда, сижу и терплю тебя, когда лучше бы был у себя и думал.
– И о чём же ты думал бы? Как вены себе порезать и что-то нарисовать кровью для неё? Это глупо, и никто подобного не оценит, даже Мира. Ты унижаешь себя таким образом, понимаешь? Девушки не любят видеть сломанного парня, от которого никакой пользы нет. Так что это ты прекрати неси херню, просыпайся от своей наркотической спячки и принимай верные решения, которые помогут тебе, в первую очередь. А если тебе помогут, то и ей тоже, – словно маленького ребёнка отчитывает, и ведь не понимает, как мне сложно, вообще, жить и так легко рассуждать о чужой человеческой жизни.
Я не отвечаю ему, потому что нечего. Белч, делая вид, что оскорблён и обижен моим поведением, заказывает для себя бокал пива и чипсы. Так и сидим молча. В моей голове все мысли только о ней. Как она там? Что делает? Снова спит? Снова плачет? Что я могу сделать? Как я могу защитить её, когда признался в том, что забирался в их дом, ведь теперь это больше не получится? Что предпримет Карстен? Что они хотят от меня и как сильно будут манипулировать моими чувствами к Мире? Я ненавижу их намного сильнее, чем того же Скара. Ненавижу, ведь они причинили боль моей любимой и унизили её, пусть год назад. Хотя она выкарабкалась, пусть, но они тронули моё, и я отомщу. Последнее я умею делать, Флор уже знает. И я пойду дальше, на очереди Саммер и ещё несколько из них. И до Оливера я тоже доберусь.
Покашливание и тихое, практически шёпотом: «Привет», стирает все мои мысли и рождает внутри страх. Поднимаю голову, как и Белч, удивлённый внезапным появлением белокурой красотки в ярком красном свитере, натянуто улыбающейся нам.
– Какого чёрта, Сиен? – Обескураженно шепчет Белч.
– Хм, мы… я…
– Пожалуйста, не говори мне, что она… – не могу побороть тот ужас, который зарождается в голове. Я не предполагал такого хода событий, не подготовлен к нему, и я убит, а теперь ещё и появление Сиен и, скорее всего, не одной.
– В кресле. У камина. Она вас не видела, – быстро произносит Сиен и садится в кресло между нами.
– Вы что, издеваетесь? – Горько спрашиваю их.
– Я ни при чём, Раф, клянусь своими Фаберже, вообще, не планировал всё это. Я только сказал ей утром, что привезу тебя сюда, чтобы немного растормошить и сменить обстановку. Я не хотел… блять, Сиен, ты головой думаешь? Ты хоть представляешь, что будет, если она его увидит или он её? Хочешь продолжения той ночи? Не хватило того, что случилось буквально два дня назад? – Нападает Белч на девушку, упрямо поджимающую пухлые губы. А я так хочу посмотреть на неё… хотя бы одним глазком увидеть и мысленно умолять дать шанс. Последний шанс всё исправить. Но из-за высоких спинок кресел это невозможно, да и камин расположен довольно далеко от нас.
– И что дальше, Бернардо? Я должна была наблюдать, как она не ест и не хочет двигаться? Должна была терпеть этот воздух… чёрт, он пропитан её болью, а я не могу уже. Я сама на грани, меня трясёт, и я не знаю, что мне делать. Хоть к психиатру обращайся, потому что Мира молчит и даже говорить со мной не хочет. И я не в силах уже смотреть на неё, мне жалко её и его тоже жалко. Они же глупые, совсем не понимают, что стали марионетками в чьих-то руках, и этим тварям удалось вбить в их головы ненависть друг к другу. Кстати, ты ужасно выглядишь, – быстро тараторя, Сиен поворачивается ко мне.
– Ты не понимаешь, что сделала. Это жестоко. К ней жестоко, потому что я для неё ужасный кошмар, насильник и отвратительное подобие Карстена. Ты даже времени ей не дала, потрясение за потрясением. Она же умом тронется. Да, неужели, ты не видишь, как всё это сложно? Да, может быть, мы глупые, но не вы были на нашем месте. Не вас подставили, не вас избили и изнасиловали. Не вас вынудили отчаяннее бороться за выживание и страдать из-за боли. И никто из вас не имеет права вот так поступать с ней. Никто, понятно? Я отсюда ухожу, а если вы скажете ей, что я был здесь, то прикончу вас. Терять мне уже нечего, – зло шипя, поднимаюсь и собираюсь уйти, но Сиен тоже встаёт и перекрывает мне путь.
– Бежишь, да, Рафаэль? Бежишь от правды? Если ты сделаешь это, то совершишь огромную ошибку в своей жизни. Вероятно, ты прав, и нам с Белчем сложно в полной мере осознать, насколько тяжело вам сейчас, но оставлять всё так, как есть, нельзя. Я ей рассказала о том, что с тобой было. Ты не смог, а я смогла. Можете оба ругаться, но Мира самый близкий человек для меня, даже больше, чем семья. Она единственная, кто помогала мне и не позволила Беате вместе с Саммер унизить меня в глазах моих родных. Она защищала меня, даже когда я считала её холодной сукой, не страдающей пороком вроде сострадания и доброты. И я ошибалась, очень часто ошибалась на её счёт, но всё это помогло мне понять – не стоит делать выводов раньше, чем узнаешь факты и всегда доверять своим ощущениям. И я доверяю им, поэтому привезла её сюда, чтобы ты посмотрел в её глаза и сказал то, что в твоей душе творится сейчас. Я уверена в том, что она справится, но ей будет сложно принять все аспекты случившегося. В данный момент Мира обдумывает мои слова о тебе и поэтому молчит. Она знает, что такое обстоятельства, и всё поймёт, ведь сама не раз была их заложницей. Она, как никто другой, поймёт тебя, Рафаэль, ей просто нужна помощь в этом. И помочь можешь только ты.
– Сиен, милая, ты, конечно, отчасти верно сказала, но посмотри на него, – поднимаясь из своего кресла, шепчет Белч.
– Я смотрю и вижу раздроблённое от вины сердце, доброе сердце. Я верю в него, как и в то, что Рафаэль по своей воле никогда и пальцем бы её не тронул. И то, что я видела на стене, явное подтверждение тому, как сильно болит его душа за Миру, не за себя, а за неё. И она должна об этом знать. Пока она не поймёт его, он себя не простит. Пока они оба не разберутся в каждой минуте, произошедшей с ними, ситуация будет ухудшаться. Мира во второй раз стала жертвой насилия, и не должна была так легко прощать Рафаэля, но она это сделала, потому что любит его. Если бы нет, то не страдала бы сейчас, и Рафаэль был бы уже за решёткой, потому что не имеет богатых родителей, готовых прикрыть его зад. А она терпит, изводя себя, и думает о нём. Ей плохо, потому что Рафаэля нет рядом, и Мира даже не знает, из какого ада он выбрался. Пусть это в ваших глазах будет выглядеть низко, но я считаю, что он обязан ей рассказать всё так, как было, и о том, через что ему пришлось пройти, чтобы добиться правосудия, – уверенно отвечает Сиен, возвращая своё внимание на меня.
– Я знаю, что тебе сложно, но вам нужно пройти это вдвоём. Между вами очень много недосказанности и недоверия. Влюблённый человек наиболее раним и слаб в своих чувствах и в восприятии ситуации, но если любовь жива, а она жива, я уверена, то честность и откровенные признания в своих страхах и боли помогут вам. Если вы будете поодиночке, то вас раздавят. Саммер скоро вернётся, и она не оставит всё так, как есть. Флор вышибли из игры, Оливер затаился, но есть другие, их много. И кто, как не ты, сможет вычислить их и сообщить ей. Один человек ничего сделать не может, а несколько уже могут вести войну. Но для начала ты должен объявить войну несправедливости и страху, который есть в тебе, а дальше, когда с этим будет покончено, не дать им снова разрушить ваши чувства, – Сиен мягко дотрагивается до моего плеча и поглаживает его, словно подбадривая. Смотрю в её добрые и сверкающие от слёз глаза и хочу верить её словам, но я так боюсь снова что-то натворить. За неё боюсь.
– Что я могу ей дать? Ничего. Зачем бороться за то, что вынудит Миру превратить свою жизнь в кошмар и борьбу за настоящее выживание и поиск куска хлеба? – Горько шепчу я.
– Тебя это не остановило, когда ты влюбился в неё и строил планы, верно? Так зачем сейчас ищешь жалкие причины и демонстрируешь трусость? Это не ты, Рафаэль, это твоя боль говорит за тебя, как и страх того, что ты всегда будешь отвергнут. Но, чтобы узнать об этом, надо что-то предпринять и ковать железо, пока горячо, пока эмоции на пике, и сознание ещё не смирилось с поражением. А потом уже будет слишком поздно, ведь в некоторых случаях время совсем не играет на руку, а только расширяет пропасть, которую никогда не преодолеть. Мне пора идти, хотя вряд ли Мира, вообще, заметила моё отсутствие, но её номер – шестьсот одиннадцать. И мы здесь будем до завтрашнего вечера, не потеряй возможность изменить всё, но не тем способом, который ты выбрал первоначально, а другим – честностью. Боль не даст тебе ничего хорошего, а настойчивое и вынужденное признание во всём поможет и ей, – девушка, кивает мне и, показывая затем язык Белчу, отходит от столика, направляясь к своему. И я наблюдаю, как она подходит к одному из высоких кресел и, улыбаясь, предлагает Мире чай. Но видимо, она отказывается от напитка.
– Не надо, Раф, не надо. Давай, соберёмся и уедем, так будет лучше. Сиен вряд ли осознаёт, в каком вы оба состоянии, и твоя правда в том, что мы понятия не имеем, как это «быть на вашем месте», – поворачиваю голову к Белчу.
– Я боюсь, – тихо признаюсь и сажусь обратно. Ноги отчего-то начинают дрожать, раны сильнее ноют и зудят, и хочется раздирать их ещё и ещё… пока нарастающая паника и желание подойти к ней затмевают рассудок.
– Когда она говорила мне о том, что сделала Беата и те ублюдки, то боль буквально разрывала меня, и я раскаиваюсь в том, что сделал и какое потрясение принёс Мире. Мне стыдно за своё поведение, очень стыдно, но в тот момент я не соображал, как это скажется на ней и на мне, лишь хотел быть наказанным самым жестоким образом и забрать у неё всю эту боль. А сейчас, осознавая всё, я боюсь своих фантазий. Я боюсь причинить ей страдания ещё более сильные, чем раньше. И самое страшное, что я понимаю, что мне никто не поможет, даже Эрнест. Он считает, что поступил правильно и ни за что не заберёт Миру отсюда, потому что если он это сделает, то ей будет хуже. Он найдёт ей того, кто поправит ситуацию и, найдя причину, по которой якобы Мира ушла из университета, чтобы не быть униженной и не принести ему проблем в бизнесе. А это означает, что я навсегда потеряю возможность защитить её от кого-то, похожего на Карстена, или же от него самого. Я не знаю… не знаю, как быть дальше, но и находиться к ней так близко, невыносимо приятно и больно. Не хочу сорваться снова и наломать дров, поэтому проще уйти. Пусть это будет выглядеть как трусость, но так я не прибавлю себе вины, которая и без того уже переливается через край чаши. Так я буду более или менее уверен, что состояние Миры когда-нибудь стабилизируется, и она не будет опасаться прикосновений и насилия с моей стороны. Прости, Белч, я не сильный, а слабый, потому что ваш мир не для меня, и я не желаю в нём за что-то бороться. Он превратил меня в чудовище на одну ночь, и я не могу позволить, чтобы это произошло снова.
– И я поддерживаю тебя в твоём решении, Раф, – Белч кивает мне и приободряет вымученной улыбкой.
– Мы уедем, только дай мне пару часов. Я переговорю с Сиен и попрошу её больше не подкидывать мне подобную тухлую крысу. Идёт?
– Идёт. Я сейчас же спрячусь в номере и буду ждать тебя здесь через два часа. И пусть Сиен уведёт Миру, позаботится о ней и примет все её решения, даже самые безумные. Так она справляется со страхами и болью. Все эти новые правила сестринства идут от ужаса и из-за меня, так что если надо кого-то винить, то пусть им буду я, ладно? Скажи Сиен об этом. Здесь нельзя давить на раны, ведь они ещё больше начнут кровоточить, надо дать время им зажить, а дальше… не знаю, что будет дальше, но, надеюсь, понимание когда-нибудь придёт и ко мне, – поднимаюсь из кресла и бросаю жалобный взгляд на другой конец комнаты. Я чувствую её, и оттого, что боюсь подойти к ней, мне плохо. Даже воздух в этом месте удушающий, чувствую в нём смешавшиеся её аромат, вонь крови и боли. Не могу так… не могу больше.
Глава 26
Мира
– Я приготовила тебе постель и заказала еду в номер, если вдруг захочешь перекусить, – когда я выхожу из душа, Сиен указывает рукой на сэндвичи, чай на подносе, стоящем на столике в номере, а затем на расправленную кровать.
– Как рука?
– Нормально. Одним порезом больше, одним меньше, какое это имеет значение, – без каких-либо эмоций пожимаю плечами и сажусь на постель, поправляя махровый халат, предусмотренный обслуживанием гостей в этом отеле, как, в принципе, и в любом другом, где я бывала.
– Мира, – она тяжело вздыхает и выключает основной свет, оставляя лишь настольную лампу.
– Тихо так, Сиен. Меня это пугает. И в то же время я ничего не чувствую, даже боли особой нет в груди. Сначала я злилась, затем не могла поверить в то, что ты рассказала, а теперь… – не могу закончить фразу и пожимаю неоднозначно плечами.
– Ты начала говорить со мной, и это меня радует. Ты помни, Мира, что я твоя подруга, волнуюсь о тебе, но всегда пойму, и поддержу. Может быть, отругаю и накричу, если наберусь смелости. Я люблю тебя. Отдыхай, – девушка, стараясь не дотрагиваться до меня, потому что неприязнь к любым прикосновениям вновь накатывает отвратительными воспоминаниями, дарит мне улыбку и выходит из номера, оставляя одну.
Мне не хочется ничего обсуждать ни с ней, ни с кем-то ещё. Снова пусто и тихо, а это плохо. Слёзы теперь тоже плохо, ведь я больше не могу плакать, но делаю это неосознанно, когда вспоминаю его сдавленный крик… «не я это… то был не я». И вновь больно. Вероятно, я тоже виновата, как и в первый раз. Мой характер и чувство превосходства над остальными, которое мне вбивали с рождения и научили жить им, сыграли со мной злую шутку. Но я не умею иначе… ведь боюсь быть слабой и уничтоженной, хотя сейчас именно такой и выгляжу, но для себя, а не для других. Я понятия не имею, как относиться ко всему этому, и мне… боже, так стыдно за свои желания, мне противно от них. Слёзы снова катятся по щекам, когда пальцем касаюсь пореза на ладони, и я вспоминаю кровь… его кровь. Рафаэля. Почему он? Почему не получилось у меня чувствовать ничего к тому же Карстену, ведь было бы проще? Он сделал со мной практически то же самое, что и Рафаэль, только вот первого я ненавижу всей душой, а вот о втором думаю. Как он? Помог ли ему Белч? Страдает ли он? Что, действительно, правда, а где он приукрасил, чтобы выставить себя жертвой обстоятельств? Мои мысли и чувства спутаны и постоянно меняются. То ярость, тихая и убивающая, то жалость, ядовитая и болезненная. И ведь было бы лучше, если бы Рафаэль уехал, и его больше не было бы в моей жизни. Тогда я бы смогла забыть о нём и обо всём случившемся, как о страшном сне, но, увы, нам придётся встретиться в тюрьме королевства, которое мне опротивело. Я так желаю передать своё место той же Саммер, но понимаю, что тогда Сиен пострадает. Она уже готовится к новой войне, и… нет, я думаю не об этом, обманываю себя, заставляя вернуться к жизни. А зачем? Зачем всё это мне нужно? Если сбежать? Взять и сбежать от отца и его желаний? Как быстро он найдёт меня?
– Не хочу… – шепчу я, закрывая глаза и стирая слёзы.
Мне бы спать лечь, да вот выспалась, и нет больше спасения во сне, остаётся только сидеть и смотреть вперёд, осмысливая всё произошедшее. Я ведь не ошиблась во Флор, сразу раскусив её, а он, мон шер, был глуп и слеп, глух и слаб к наигранной доброте. С одной стороны, мне неприятно, что Сиен защищает его, заставляя меня увидеть всё иначе, чем я помню. С другой же, я не хочу быть обманутой в который раз. Наверное, те, кто считает подобных мне людей плохими и жестокими, сейчас могут порадоваться, потому что и нам больно бывает. Не от хорошей жизни мы превращаемся в чудовищ, а только чтобы защитить себя от подобного исхода. Взять хотя бы Флор. Её не насиловали, не издевались над ней без её согласия, не заставляли наблюдать за казнью и продолжать жить дальше. Она сама этого хотела и была наказана так, как и желала. Сейчас мне её не жаль, потому что виню во всём. Эти проклятые гены мамочки, создавшие очередного ублюдка. От Саммер подобного можно было ожидать, Беата её многому научила. Но я другая. Отличная от них, и поэтому мне так сложно поверить, больно дышать и жить дальше.
– Ладно, дело твоё, конечно, но оставаться здесь я бы тебе не советовал. И не потому, что рядом с тобой Мира, а потому что тебе нужно вдохнуть немного кислорода. Нормального и свежего кислорода. Поэтому я заказал машину, которая нас с тобой отвезёт на очень шикарный и дорогой горнолыжный курорт, где мы и развеемся. Надо это сделать, хотя бы это. Я уже забронировал нам номера, и осталось только собрать вещи и свалить отсюда, тем более что там не будет никого из этих придурков, только горы, снег, красивые виды и отличное питание. А это тебе, как никому другому, необходимо. Я уже собрал вещи и…
– Ты что, совсем оглох, Белч? Ты не слышал того, что я тебе сказал тогда? – Зло шиплю я и шуту сигарету. Яростно захлопываю окно, поворачиваюсь к нему.
– Я, мать твою, нищий, и нет у меня ничего, чтобы оплатить ваше роскошное дерьмо. И даже воздух мне не продадут, денег не хватит…
– О-о-о, Раф, успокойся. Со слухом у меня всё хорошо, только с восприятием туго, – он поднимает руку, останавливая мой хриплый крик.
– Я помню всё, что ты мне рассказал. Виню ли тебя в твоей лжи? Да, ты должен был со мной поделиться тем, кто ты есть, с самого начала, когда я спрашивал. Тогда у меня не было бы вопросов, отчего же ты так яростно защищал эту суку Флор. Тогда я мог бы определиться, как относишься ты к местным законам и правилам. Но твоя вина намного меньше, чем моя. Я чувствую себя отвратительно и гадко, ведь бросил тебя, когда ты нуждался во мне, как в друге. Я предал тебя, и сейчас… сейчас пришло время доказать тебе, что я твой друг, и волнуюсь за тебя и за то, в какое дерьмо ты влип. Я виню себя во многом начиная с той ночи, когда не дал Сиен найти Оливера и Миру, заканчивая другой, где ты чуть с ума не сошёл от боли. Я обязан был поддерживать тебя и помогать, а не думать только о Сиен и о благополучии своей задницы. Но я привык к такому, и мне сложно было поверить тебе, ведь понятия не имел, в какой яме ты оказался. И ты молчал до последнего, пока не усугубил своё и её состояние. Да и Мира тоже хороша. Такое скрывать! Я просто в шоке, Раф! Конечно, не мне, но хотя бы тебе она должна была рассказать всё и предупредить о последствиях. Я зол и на тебя, и на неё, и на Сиен, и на себя. На всех, чёрт возьми, и единственное, что для меня в данный момент важно – как поднять тебя на ноги и…
– Как она? – Сдавленно спрашивая, перебиваю набирающую обороты ярости речь Белча. Он вздыхает и отрицательно качает головой.
– Не лучше, чем ты. То спит, то плачет. То снова спит. Не ест. Не моется. Не выходит из комнаты. Не встаёт с кровати. Твой поступок, он… думаю, сильно покалечил вас обоих. Ваши эмоции были на пике, и…я не знаю, как, вообще, теперь всё исправить. Тебе следует с ней поговорить, Раф. Спокойно поговорить, рассказать всё то, что ты рассказал мне, и тогда, вероятно, появится шанс хоть что-то изменить.
– Рассказать? Смеёшься? Я от её слов до сих пор не отошёл, и лишь усугубил её состояние, Белч. Я насильник, понимаешь это? Я изнасиловал ту, которую люблю. Я превратился в то чудовище, от которого она пряталась. Я заставил её пережить до конца то, что хотели сделать они. И теперь ты мне предлагаешь, вообще, превратить её в сумасшедшую. Она умом тронется… я до сих пор не представляю, как Мира выжила после всего. У неё кровотечение было… я…я чуть её не убил. Поэтому лучше мне держаться подальше, надеюсь, что Эрнест позволит мне уехать отсюда, и как-то иначе отплатить ему за всё, ведь здесь… рядом с ней… мне так больно, Белч. И эта боль за те минуты, пока она говорила, стала мной. Она завладела сознанием, моей кровью и сердцем. Я не понимаю, как, вообще, мог это сделать с ней. Я… не хотел, но в то же время желал, чтобы она увидела, как раскаиваюсь, как я… как люблю её и готов на всё, только бы она не мучилась. Лучший вариант – заставить Эрнеста понять, что здесь его дочери угрожает опасность, и её могут убить, если такие порядки нормальны в их мире. Я обязан ему всё рассказать и сделать так, чтобы он забрал её отсюда. Вот что я должен сделать, а не ехать туда, куда меня даже не впустят, потому что я отброс и не имею ваших миллионов, да даже десяти тысяч нет, – падаю на кровать и запускаю пальцы в сальные, грязные и вонючие волосы.
– Хорошо. Ладно. И что ты намереваешься сказать Эрнесту? Слушай, чувак, я здесь на досуге узнал, что твою дочь как-то похитили, напоили наркотиком, кончили ей на лицо, измазали в моче, лишили девственности пластиковым членом, а затем, вероятно, чуть убили одного из наших студентов. Она стала главой сестринства. И я пока не узнал, но что-то страшное случилось со студенткой по имени Беата, и в этом тоже задействована твоя дочь. Ну и потом ты отправил меня присматривать за ней, а я трахнул её, затем, будучи под наркотиками, избил и изнасиловал так, что чуть не прикончил, обоссал её лицо и бросил нож нестабильной психически девушке, на тот момент, которая уже переживала нечто подобное, но я довёл дело до конца. Вот, я просто орёл. И теперь прошу тебя забрать Миру и дать всё, что она захочет, ведь я больше не могу защищать её, потому что трус. Прекрасно, Раф, и как ты думаешь, что сделает Эрнест? Насколько я наслышан об этом человеке, то он без зазрения совести убьёт тебя, твою семью, всех тех, кого ты ему сдашь, а вот Миру он накажет за неподобающее поведение и за её характер, обвинив во всём, и оставит здесь. А в этом месте, после того как Эрнест накажет Всадников, девушек и самого Оливера вместе с их семьями, начнётся отвратительная травля Миры, безобразные насмешки, унижения, и она, в конце концов, действительно, сойдёт с ума и покончит с собой. Кому она здесь нужна, Раф, кроме тебя? Я сейчас говорю не о счетах её отца, а вот о ней, как о личности. Никому, потому что только ты смог что-то в ней увидеть такое, что влюбился, как идиот. Тебе нравится такой расклад? – Поднимаю голову на Белча и отрицательно мотаю ей.
– То-то же, Раф. Если ты спросишь меня, как я отношусь к твоей честности, то я обескуражен тем, насколько ты силён. Не сейчас, конечно. Сейчас ты походишь на кусок дерьма не первой свежести, особенно с этими отметинами на лице, весь забинтованный и вонючий, но внутри ведь ты знаешь, что без тебя Мира не выживет здесь, ей никто не поможет. И раз ты её любишь так, что готов сердце выдрать из груди, то докажи и ей, и себе, что это сделает вас только ближе и сильнее. Она слаба, и ей сложно понять, видя тебя и не разграничивая события прошлого года и ночи, в которой был ты. Они стали для неё единым кошмаром, но у тебя есть оправдание. Ты был не собой, и я тоже виноват в том, что поверил сказанному Оливером и другими о том, какой ты ублюдок на самом деле. Я признаюсь, что мне тоже было больно, потому что я друга потерял. Единственного человека, с которым мне было легко, и который понимал меня. Но оказалось, что я его не терял, а кинул, как последний урод, а всё это случилось из-за лжи и недоверия друг к другу. Я не призываю тебя верить всем, но мне можешь. Я клянусь, что этот случай меня научил многому, и… дай мне помочь, Раф. Я тоже хочу доказать, что раскаиваюсь в своих словах и в отношении к тебе, потому что и я виноват во многом. И мы справимся. Я знаю, как это сложно и страшно, но только мы сможем защитить здесь тех, кого любим. Ты мне нужен и Мире тоже. Хотя она сейчас и не осознаёт всего происходящего, и причина этому та же – незнание всего того, на что ты пошёл ради неё, чтобы искупить свою вину, – он присаживается напротив меня на корточки.
С одной стороны, я проникаюсь его речью, а с другой, осознаю, что слова мне не помогут. Вряд ли хоть что-то сможет вылечить ту рану, которую я сам себе нанёс внутри. Я не только раскаиваюсь, но и ужасаюсь тому, насколько бесчеловечными и нелюбящими своих детей нужно быть, чтобы закрыть их в этом месте, считающимся элитным, и получить на выходе больных, жестоких чудовищ, а порой даже и не живых. И ведь никого это не волнует. Важным остаётся лишь то, как они будут цениться в глазах своих друзей, и как высоко поднимется их статус, если они прошли путь от самого начала и до конца. Это всё начинается сверху, я вижу лишь то, что эти люди творят с главами крупных братств и сестринства. А какая участь у ниже стоящих студентов, о которой они, зашуганные и запуганные окружающим миром, даже бояться говорить, уму непостижимо. Наверное, я ужасный человек, потому что меня они тоже не волнуют. Сейчас на первом месте то, что происходит со мной и Мирой, наши отношения, наше прошлое, наша боль и мои жалкие попытки исправить хотя бы что-то, но и это всё исчезает куда-то в пустоту. Как можно исправить того, кем я стал? Никак. Это не прощается и не стирается из памяти, я боялся всегда стать кем-то вроде Скара, а вот сейчас очень похож именно на него, даже не на отца, а на дядю. Меня это убивает.
– Я насильник, Белч. Я практически убийца и преступник, и ты предлагаешь мне добить её? Я не могу так. Я столько всего натворил, что не знаю сейчас, как поступить, куда обратиться, к кому идти и как, вообще, двигаться дальше. Я хочу к ней… хотя бы видеть, как она спит, знать, что в порядке, а большего мне не надо. Но и этого я уже не могу сделать, она с ума сойдёт от этого, а эмоции… для неё они сейчас смертельны, – тихо произношу я.
– Вот поэтому тебе надо уехать хотя бы на пару дней, и я предлагаю тебе именно это. Подумать обо всём. Это уже случилось, Раф. Ты не можешь изменить прошлое, а вот будущее зависит только от тебя и тех решений, на которые ты готов. На это тоже нужна сила, а здесь её нет. Вы оба сейчас истощены. Так что поехали, сменим обстановку, и, может быть, ты проветришь свои мозги, – Белч натягивает улыбку, а я ещё больше мрачнею.
– Я нищий, ты забыл об этом. Я никуда не могу поехать, да и не хочу. Пока она здесь, я должен быть хотя бы в том же месте, что и она. Я…
– О, ты меня достал. Горнолыжный курорт входит в бесплатные развлечения нашего университета. У них контракт с администрацией, и для нас всегда оставляют несколько номеров, если мы захотим провести там время. Ты не будешь тратить свои деньги, потому что они уже потрачены Эрнестом за год обучения. И ты ничем Мире не поможешь, если сдохнешь от голода или отравишься сигаретами. Тем более с ней Сиен, и она обещала, что от неё ни на шаг не отойдёт. Да и она понимает, что оставлять Миру одну в таком состоянии нельзя. Ей ничто не угрожает, а чтобы это продолжалось и дальше, ты должен разработать план и обдумать всё. Только вот сейчас не надо говорить, как ты винишь себя и что ничего хорошего не заслужил, то я тебе врежу, если упомянешь об этом. Да, виноват. Да, совершил очень плохой поступок. Да, ты изнасиловал и избил её. Но! У тебя есть «но», Раф, а у Всадников и Беаты его не было. Они хотели этого, а тобой управляли. И будут управлять дальше, пока ты не возьмёшь себя в руки и не начнёшь думать о будущем, а не о прошлом. Оно уже там, за гранью, а настоящее и твои предстоящие поступки могут определить многое. И если честно, то тебе нужно время для себя, потому что, повторюсь, ты выглядишь ужасно. Так что поднимай задницу и приводи себя в порядок, затем осмотрим твои раны, перевяжем их и ночью, пока нас никто не видит, свалим отсюда. Давай, чувак, пора что-то делать, а не сидеть и страдать. Страдать можешь и дальше, только вот это не принесёт тебе облегчения. Пойми, как всё исправить и наберись мужества, чтобы сознаться во всём Мире, это то, что вам обоим необходимо. Честность. Доверие. А там и снова любовь. Вперёд, Раф, я пока за рюкзаком схожу, а ты, чтобы был готов к моему возвращению, иначе я тебя за уши вытащу отсюда. Ты провонял потом, блевотиной и ещё чем-то, отчего меня сейчас вырвет. Хотя бы обо мне подумай, я тоже не железный, – поднимаясь, Белч хлопает меня по плечу, а я кривлюсь оттого, что он задел порез.
Очень легко давать советы и говорить высокопарные слова, когда не ты виновник всего случившегося. Очень просто быть мудрым и знающим всё, наставлять и проповедовать, когда не ты преступник, и тебя не касаются последствия твоих поступков. Со стороны всегда всё выглядит проще, чем на самом деле. Сказать можно всё что угодно, а вот сделать нет, потому что именно ты сейчас понимаешь, как страшно двигаться, признаваться и мечтать. И я несильный, раз желаю найти самый простой способ избежать ухудшения ситуации – уйти. Но в то же время я осознаю, что Мира здесь одна не сможет. Я виноват в том, что Всадники находятся в этом месте. И если Карстен уже пытался тронуть её, то сделает это снова. Я думаю и об этом, после рассказа Миры, который вызывает жуткую и неконтролируемую ярость и жажду убивать. Ведь мне терять больше нечего, я, действительно, готов на всё. И, главное, теперь для меня даже не любовь к ней, а защита, ведь Эрнест поступит не так, как хотели бы я или она. Он знает, кто его дочь… нет, он думает, что знает, потому что Эмира Райз хранит в себе всю боль и настоящую, ранимую, разбитую и униженную хрупкую душу, которую я и люблю. Я бы всё отдал за новый шанс. Убил бы, если потребуется, только бы она двигалась дальше, оставив меня позади. И я, правда, обязан сейчас дышать, думать и искать варианты, как уберечь её от себя и от того, что я несу с собой. Но и это, мне кажется, тоже невыполнимым, потому что меня тянет туда… к ней, даже вот такого уставшего и сломленного. Я знаю, что она моё лекарство от боли, а я причина этой боли. Я знаю, что чем ближе она ко мне, тем мне лучше. Это невидимая связь, которую никто не ощущает. Она намного сильнее, чем любые доводы и обстоятельства. Как бы плохо и тошно мне ни было, рядом с ней я живу… а она умирает. И выбор в её пользу. Теперь так будет всегда. Жить ради неё. Дышать ради неё. Убивать ради неё. Моя панацея. Моё преступление. Моя.
Глава 25
Рафаэль
Мне безразлично, насколько роскошен и крут курорт, на который нас привёз водитель Белча. Да, как оказалось, практически у всех богатых и членов братства и сестринства есть возможность заказать для себя автомобиль с личным водителем. Есть две-три машины на каждое братство и сестринство, у кого-то они свои, заказанные родителями, а так они имеют право пользоваться услугами, предоставленными университетом. Но и это меня не трогает. Чувствую взгляды на своём расцарапанном лице, и украшенном несколькими синяками, а меня и это не волнует. В груди до сих пор всё болит, а я хочу, чтобы было ещё сильнее. Мне кажется, если бы я испытал больше физической боли, то она бы уняла душевную. И я не могу успокоиться, меня дёргает изнутри, на сердце пульсируют раны, и не хочу ничего, только исчезнуть, и это, на самом деле, трусость. Я не знаю, как себя чувствуют люди, переживающие то же самое, что и я, но моя совесть с каждой минутой всё изощрённее наказывает меня, и этого тоже мало. Мне надо что-то сделать с собой, хочется как-то изувечить себя, и контролировать подобные желания крайне сложно. Мне душно внутри. Душно, словно кислорода нет больше для меня, не завезли, и я пытаюсь глотать воздух, а он ничем не помогает.
Как и говорил Белч, инструктируя меня по пути сюда, на горнолыжный курорт, мне необходимо только показать карточку университета, администраторы и хостес сразу же улыбаются нам, предлагая различные услуги, и проводят нас в комнаты на пятом этаже. Уже давно за полночь, но людей очень много. Они сидят в баре, направляются в клуб или же просто слушают живую музыку в лобби. И мне плевать. Когда-то я так желал этого, а сейчас всё кажется ненужным, противным и даже примитивным. Не знаю, что отдали за радость и улыбки все эти люди, но я их вижу актёрами на сцене, и от этого моё настроение становится в ещё более мрачным, если такое, вообще, возможно. Белч предлагает спуститься вниз и посидеть, поужинать и просто отдохнуть. А мне бы завалиться на кровать и выть. Да, хочу выть, потому что не могу справиться с ноющей раной в груди. Не могу, и всё. Но, видя его настойчивый взгляд, приходится плестись за ним обратно вниз и сносить заинтересованные взгляды на моём лице.
Он ведёт меня по освещённому коридору, мимо нас проходят разряженные пары или просто группы людей, облачённые во всё дорогое и шикарное. Мне противно быть среди них, хочу в свою среду, хочу в свою помойку, потому что я никогда не смогу быть таким же, как они. Это я уже окончательно понял.
– Здесь есть хорошее место, очень тихое и напоминающее огромную семейную гостиную. Мы там часто с Сиен отдыхаем от всех, и обычно там мало людей, потому что место дорогое. Сюда приезжают покататься и просто потусить на пару-тройку дней, не больше. Так что тебе там должно понравиться, – нарушая молчание, говорит Белч.
– Всё равно. Это тебе надо, а не мне.
– О, да, если бы не я, то ты бы уже плесенью покрылся, – хмыкая, парень первым заходит в затемнённое помещение и направляется к самому дальнему, стоящему в углу, столику с уютными креслами. Он был прав, здесь, действительно, очень мало людей, да я их и не вижу, только слышу своё сердце, отчего-то вновь скулящее и ноющее от боли.
Плюхаюсь в одно из кресел и отворачиваюсь от общего зала, смотря в панорамное окно, за которым светится огоньками одна из ближайших горнолыжных трасс.
– Поешь? – Предлагает Белч, указывая взглядом на меню, лежащее на столике.
Отрицательно качаю головой.
– Выпьешь?
Закатываю глаза и зло смотрю на него.
– Понял, ты в трауре. Ты говорил, что у неё было кровотечение… хм, наверное, не самый лучший вопрос, но это значит, что ты сильно там ей всё натёр и…в общем, а твой-то дружочек жив? – Заминается Белч.
– Понятия не имею. Корочки были, больно было, а потом… ничего. И это, действительно, идиотский вопрос, – цокаю я.
– Ты в курсе, что тебе к врачу надо, вдруг ты тоже что-то повредил и…
– Белч, заткнись, а? Вот просто закрой свой рот и отвали от меня. Я приехал сюда, сижу и терплю тебя, когда лучше бы был у себя и думал.
– И о чём же ты думал бы? Как вены себе порезать и что-то нарисовать кровью для неё? Это глупо, и никто подобного не оценит, даже Мира. Ты унижаешь себя таким образом, понимаешь? Девушки не любят видеть сломанного парня, от которого никакой пользы нет. Так что это ты прекрати неси херню, просыпайся от своей наркотической спячки и принимай верные решения, которые помогут тебе, в первую очередь. А если тебе помогут, то и ей тоже, – словно маленького ребёнка отчитывает, и ведь не понимает, как мне сложно, вообще, жить и так легко рассуждать о чужой человеческой жизни.
Я не отвечаю ему, потому что нечего. Белч, делая вид, что оскорблён и обижен моим поведением, заказывает для себя бокал пива и чипсы. Так и сидим молча. В моей голове все мысли только о ней. Как она там? Что делает? Снова спит? Снова плачет? Что я могу сделать? Как я могу защитить её, когда признался в том, что забирался в их дом, ведь теперь это больше не получится? Что предпримет Карстен? Что они хотят от меня и как сильно будут манипулировать моими чувствами к Мире? Я ненавижу их намного сильнее, чем того же Скара. Ненавижу, ведь они причинили боль моей любимой и унизили её, пусть год назад. Хотя она выкарабкалась, пусть, но они тронули моё, и я отомщу. Последнее я умею делать, Флор уже знает. И я пойду дальше, на очереди Саммер и ещё несколько из них. И до Оливера я тоже доберусь.
Покашливание и тихое, практически шёпотом: «Привет», стирает все мои мысли и рождает внутри страх. Поднимаю голову, как и Белч, удивлённый внезапным появлением белокурой красотки в ярком красном свитере, натянуто улыбающейся нам.
– Какого чёрта, Сиен? – Обескураженно шепчет Белч.
– Хм, мы… я…
– Пожалуйста, не говори мне, что она… – не могу побороть тот ужас, который зарождается в голове. Я не предполагал такого хода событий, не подготовлен к нему, и я убит, а теперь ещё и появление Сиен и, скорее всего, не одной.
– В кресле. У камина. Она вас не видела, – быстро произносит Сиен и садится в кресло между нами.
– Вы что, издеваетесь? – Горько спрашиваю их.
– Я ни при чём, Раф, клянусь своими Фаберже, вообще, не планировал всё это. Я только сказал ей утром, что привезу тебя сюда, чтобы немного растормошить и сменить обстановку. Я не хотел… блять, Сиен, ты головой думаешь? Ты хоть представляешь, что будет, если она его увидит или он её? Хочешь продолжения той ночи? Не хватило того, что случилось буквально два дня назад? – Нападает Белч на девушку, упрямо поджимающую пухлые губы. А я так хочу посмотреть на неё… хотя бы одним глазком увидеть и мысленно умолять дать шанс. Последний шанс всё исправить. Но из-за высоких спинок кресел это невозможно, да и камин расположен довольно далеко от нас.
– И что дальше, Бернардо? Я должна была наблюдать, как она не ест и не хочет двигаться? Должна была терпеть этот воздух… чёрт, он пропитан её болью, а я не могу уже. Я сама на грани, меня трясёт, и я не знаю, что мне делать. Хоть к психиатру обращайся, потому что Мира молчит и даже говорить со мной не хочет. И я не в силах уже смотреть на неё, мне жалко её и его тоже жалко. Они же глупые, совсем не понимают, что стали марионетками в чьих-то руках, и этим тварям удалось вбить в их головы ненависть друг к другу. Кстати, ты ужасно выглядишь, – быстро тараторя, Сиен поворачивается ко мне.
– Ты не понимаешь, что сделала. Это жестоко. К ней жестоко, потому что я для неё ужасный кошмар, насильник и отвратительное подобие Карстена. Ты даже времени ей не дала, потрясение за потрясением. Она же умом тронется. Да, неужели, ты не видишь, как всё это сложно? Да, может быть, мы глупые, но не вы были на нашем месте. Не вас подставили, не вас избили и изнасиловали. Не вас вынудили отчаяннее бороться за выживание и страдать из-за боли. И никто из вас не имеет права вот так поступать с ней. Никто, понятно? Я отсюда ухожу, а если вы скажете ей, что я был здесь, то прикончу вас. Терять мне уже нечего, – зло шипя, поднимаюсь и собираюсь уйти, но Сиен тоже встаёт и перекрывает мне путь.
– Бежишь, да, Рафаэль? Бежишь от правды? Если ты сделаешь это, то совершишь огромную ошибку в своей жизни. Вероятно, ты прав, и нам с Белчем сложно в полной мере осознать, насколько тяжело вам сейчас, но оставлять всё так, как есть, нельзя. Я ей рассказала о том, что с тобой было. Ты не смог, а я смогла. Можете оба ругаться, но Мира самый близкий человек для меня, даже больше, чем семья. Она единственная, кто помогала мне и не позволила Беате вместе с Саммер унизить меня в глазах моих родных. Она защищала меня, даже когда я считала её холодной сукой, не страдающей пороком вроде сострадания и доброты. И я ошибалась, очень часто ошибалась на её счёт, но всё это помогло мне понять – не стоит делать выводов раньше, чем узнаешь факты и всегда доверять своим ощущениям. И я доверяю им, поэтому привезла её сюда, чтобы ты посмотрел в её глаза и сказал то, что в твоей душе творится сейчас. Я уверена в том, что она справится, но ей будет сложно принять все аспекты случившегося. В данный момент Мира обдумывает мои слова о тебе и поэтому молчит. Она знает, что такое обстоятельства, и всё поймёт, ведь сама не раз была их заложницей. Она, как никто другой, поймёт тебя, Рафаэль, ей просто нужна помощь в этом. И помочь можешь только ты.
– Сиен, милая, ты, конечно, отчасти верно сказала, но посмотри на него, – поднимаясь из своего кресла, шепчет Белч.
– Я смотрю и вижу раздроблённое от вины сердце, доброе сердце. Я верю в него, как и в то, что Рафаэль по своей воле никогда и пальцем бы её не тронул. И то, что я видела на стене, явное подтверждение тому, как сильно болит его душа за Миру, не за себя, а за неё. И она должна об этом знать. Пока она не поймёт его, он себя не простит. Пока они оба не разберутся в каждой минуте, произошедшей с ними, ситуация будет ухудшаться. Мира во второй раз стала жертвой насилия, и не должна была так легко прощать Рафаэля, но она это сделала, потому что любит его. Если бы нет, то не страдала бы сейчас, и Рафаэль был бы уже за решёткой, потому что не имеет богатых родителей, готовых прикрыть его зад. А она терпит, изводя себя, и думает о нём. Ей плохо, потому что Рафаэля нет рядом, и Мира даже не знает, из какого ада он выбрался. Пусть это в ваших глазах будет выглядеть низко, но я считаю, что он обязан ей рассказать всё так, как было, и о том, через что ему пришлось пройти, чтобы добиться правосудия, – уверенно отвечает Сиен, возвращая своё внимание на меня.
– Я знаю, что тебе сложно, но вам нужно пройти это вдвоём. Между вами очень много недосказанности и недоверия. Влюблённый человек наиболее раним и слаб в своих чувствах и в восприятии ситуации, но если любовь жива, а она жива, я уверена, то честность и откровенные признания в своих страхах и боли помогут вам. Если вы будете поодиночке, то вас раздавят. Саммер скоро вернётся, и она не оставит всё так, как есть. Флор вышибли из игры, Оливер затаился, но есть другие, их много. И кто, как не ты, сможет вычислить их и сообщить ей. Один человек ничего сделать не может, а несколько уже могут вести войну. Но для начала ты должен объявить войну несправедливости и страху, который есть в тебе, а дальше, когда с этим будет покончено, не дать им снова разрушить ваши чувства, – Сиен мягко дотрагивается до моего плеча и поглаживает его, словно подбадривая. Смотрю в её добрые и сверкающие от слёз глаза и хочу верить её словам, но я так боюсь снова что-то натворить. За неё боюсь.
– Что я могу ей дать? Ничего. Зачем бороться за то, что вынудит Миру превратить свою жизнь в кошмар и борьбу за настоящее выживание и поиск куска хлеба? – Горько шепчу я.
– Тебя это не остановило, когда ты влюбился в неё и строил планы, верно? Так зачем сейчас ищешь жалкие причины и демонстрируешь трусость? Это не ты, Рафаэль, это твоя боль говорит за тебя, как и страх того, что ты всегда будешь отвергнут. Но, чтобы узнать об этом, надо что-то предпринять и ковать железо, пока горячо, пока эмоции на пике, и сознание ещё не смирилось с поражением. А потом уже будет слишком поздно, ведь в некоторых случаях время совсем не играет на руку, а только расширяет пропасть, которую никогда не преодолеть. Мне пора идти, хотя вряд ли Мира, вообще, заметила моё отсутствие, но её номер – шестьсот одиннадцать. И мы здесь будем до завтрашнего вечера, не потеряй возможность изменить всё, но не тем способом, который ты выбрал первоначально, а другим – честностью. Боль не даст тебе ничего хорошего, а настойчивое и вынужденное признание во всём поможет и ей, – девушка, кивает мне и, показывая затем язык Белчу, отходит от столика, направляясь к своему. И я наблюдаю, как она подходит к одному из высоких кресел и, улыбаясь, предлагает Мире чай. Но видимо, она отказывается от напитка.
– Не надо, Раф, не надо. Давай, соберёмся и уедем, так будет лучше. Сиен вряд ли осознаёт, в каком вы оба состоянии, и твоя правда в том, что мы понятия не имеем, как это «быть на вашем месте», – поворачиваю голову к Белчу.
– Я боюсь, – тихо признаюсь и сажусь обратно. Ноги отчего-то начинают дрожать, раны сильнее ноют и зудят, и хочется раздирать их ещё и ещё… пока нарастающая паника и желание подойти к ней затмевают рассудок.
– Когда она говорила мне о том, что сделала Беата и те ублюдки, то боль буквально разрывала меня, и я раскаиваюсь в том, что сделал и какое потрясение принёс Мире. Мне стыдно за своё поведение, очень стыдно, но в тот момент я не соображал, как это скажется на ней и на мне, лишь хотел быть наказанным самым жестоким образом и забрать у неё всю эту боль. А сейчас, осознавая всё, я боюсь своих фантазий. Я боюсь причинить ей страдания ещё более сильные, чем раньше. И самое страшное, что я понимаю, что мне никто не поможет, даже Эрнест. Он считает, что поступил правильно и ни за что не заберёт Миру отсюда, потому что если он это сделает, то ей будет хуже. Он найдёт ей того, кто поправит ситуацию и, найдя причину, по которой якобы Мира ушла из университета, чтобы не быть униженной и не принести ему проблем в бизнесе. А это означает, что я навсегда потеряю возможность защитить её от кого-то, похожего на Карстена, или же от него самого. Я не знаю… не знаю, как быть дальше, но и находиться к ней так близко, невыносимо приятно и больно. Не хочу сорваться снова и наломать дров, поэтому проще уйти. Пусть это будет выглядеть как трусость, но так я не прибавлю себе вины, которая и без того уже переливается через край чаши. Так я буду более или менее уверен, что состояние Миры когда-нибудь стабилизируется, и она не будет опасаться прикосновений и насилия с моей стороны. Прости, Белч, я не сильный, а слабый, потому что ваш мир не для меня, и я не желаю в нём за что-то бороться. Он превратил меня в чудовище на одну ночь, и я не могу позволить, чтобы это произошло снова.
– И я поддерживаю тебя в твоём решении, Раф, – Белч кивает мне и приободряет вымученной улыбкой.
– Мы уедем, только дай мне пару часов. Я переговорю с Сиен и попрошу её больше не подкидывать мне подобную тухлую крысу. Идёт?
– Идёт. Я сейчас же спрячусь в номере и буду ждать тебя здесь через два часа. И пусть Сиен уведёт Миру, позаботится о ней и примет все её решения, даже самые безумные. Так она справляется со страхами и болью. Все эти новые правила сестринства идут от ужаса и из-за меня, так что если надо кого-то винить, то пусть им буду я, ладно? Скажи Сиен об этом. Здесь нельзя давить на раны, ведь они ещё больше начнут кровоточить, надо дать время им зажить, а дальше… не знаю, что будет дальше, но, надеюсь, понимание когда-нибудь придёт и ко мне, – поднимаюсь из кресла и бросаю жалобный взгляд на другой конец комнаты. Я чувствую её, и оттого, что боюсь подойти к ней, мне плохо. Даже воздух в этом месте удушающий, чувствую в нём смешавшиеся её аромат, вонь крови и боли. Не могу так… не могу больше.
Глава 26
Мира
– Я приготовила тебе постель и заказала еду в номер, если вдруг захочешь перекусить, – когда я выхожу из душа, Сиен указывает рукой на сэндвичи, чай на подносе, стоящем на столике в номере, а затем на расправленную кровать.
– Как рука?
– Нормально. Одним порезом больше, одним меньше, какое это имеет значение, – без каких-либо эмоций пожимаю плечами и сажусь на постель, поправляя махровый халат, предусмотренный обслуживанием гостей в этом отеле, как, в принципе, и в любом другом, где я бывала.
– Мира, – она тяжело вздыхает и выключает основной свет, оставляя лишь настольную лампу.
– Тихо так, Сиен. Меня это пугает. И в то же время я ничего не чувствую, даже боли особой нет в груди. Сначала я злилась, затем не могла поверить в то, что ты рассказала, а теперь… – не могу закончить фразу и пожимаю неоднозначно плечами.
– Ты начала говорить со мной, и это меня радует. Ты помни, Мира, что я твоя подруга, волнуюсь о тебе, но всегда пойму, и поддержу. Может быть, отругаю и накричу, если наберусь смелости. Я люблю тебя. Отдыхай, – девушка, стараясь не дотрагиваться до меня, потому что неприязнь к любым прикосновениям вновь накатывает отвратительными воспоминаниями, дарит мне улыбку и выходит из номера, оставляя одну.
Мне не хочется ничего обсуждать ни с ней, ни с кем-то ещё. Снова пусто и тихо, а это плохо. Слёзы теперь тоже плохо, ведь я больше не могу плакать, но делаю это неосознанно, когда вспоминаю его сдавленный крик… «не я это… то был не я». И вновь больно. Вероятно, я тоже виновата, как и в первый раз. Мой характер и чувство превосходства над остальными, которое мне вбивали с рождения и научили жить им, сыграли со мной злую шутку. Но я не умею иначе… ведь боюсь быть слабой и уничтоженной, хотя сейчас именно такой и выгляжу, но для себя, а не для других. Я понятия не имею, как относиться ко всему этому, и мне… боже, так стыдно за свои желания, мне противно от них. Слёзы снова катятся по щекам, когда пальцем касаюсь пореза на ладони, и я вспоминаю кровь… его кровь. Рафаэля. Почему он? Почему не получилось у меня чувствовать ничего к тому же Карстену, ведь было бы проще? Он сделал со мной практически то же самое, что и Рафаэль, только вот первого я ненавижу всей душой, а вот о втором думаю. Как он? Помог ли ему Белч? Страдает ли он? Что, действительно, правда, а где он приукрасил, чтобы выставить себя жертвой обстоятельств? Мои мысли и чувства спутаны и постоянно меняются. То ярость, тихая и убивающая, то жалость, ядовитая и болезненная. И ведь было бы лучше, если бы Рафаэль уехал, и его больше не было бы в моей жизни. Тогда я бы смогла забыть о нём и обо всём случившемся, как о страшном сне, но, увы, нам придётся встретиться в тюрьме королевства, которое мне опротивело. Я так желаю передать своё место той же Саммер, но понимаю, что тогда Сиен пострадает. Она уже готовится к новой войне, и… нет, я думаю не об этом, обманываю себя, заставляя вернуться к жизни. А зачем? Зачем всё это мне нужно? Если сбежать? Взять и сбежать от отца и его желаний? Как быстро он найдёт меня?
– Не хочу… – шепчу я, закрывая глаза и стирая слёзы.
Мне бы спать лечь, да вот выспалась, и нет больше спасения во сне, остаётся только сидеть и смотреть вперёд, осмысливая всё произошедшее. Я ведь не ошиблась во Флор, сразу раскусив её, а он, мон шер, был глуп и слеп, глух и слаб к наигранной доброте. С одной стороны, мне неприятно, что Сиен защищает его, заставляя меня увидеть всё иначе, чем я помню. С другой же, я не хочу быть обманутой в который раз. Наверное, те, кто считает подобных мне людей плохими и жестокими, сейчас могут порадоваться, потому что и нам больно бывает. Не от хорошей жизни мы превращаемся в чудовищ, а только чтобы защитить себя от подобного исхода. Взять хотя бы Флор. Её не насиловали, не издевались над ней без её согласия, не заставляли наблюдать за казнью и продолжать жить дальше. Она сама этого хотела и была наказана так, как и желала. Сейчас мне её не жаль, потому что виню во всём. Эти проклятые гены мамочки, создавшие очередного ублюдка. От Саммер подобного можно было ожидать, Беата её многому научила. Но я другая. Отличная от них, и поэтому мне так сложно поверить, больно дышать и жить дальше.