Королева под снегом
Часть 13 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«Как же! Начальство рвет и мечет».
Мать Элиота работала в центре видеонаблюдения в Вестминстере, куда на десятки мониторов передавались записи с камер наблюдения по всему городу. Ее специально обучали засекать подозрительное поведение, от банальных нарушений дорожного кодекса до нападений с рукоприкладством. Из-за снегопада происшествий стало больше – в основном безобидных, просто на улицах было скользко, люди падали и сталкивались. Но с сообщением о смерти королевы ожидались бесчисленные осложнения на ближайшие дни, а уж приток туристов рисковал привлечь карманников, точно мух на горшок меда. Как будто этого было недостаточно, из зоопарка сбежал тигр, и никто не знал, по какой причине.
Элиот не очень любил рассказывать, что его мама проводит дни, шпионя за согражданами, а уж для Фергюса это был и вовсе стыд, работа на полную ставку на службе Большого Брата.
– Твоя мамка ладно, я ее знаю, но прикинь, было бы правительство с другой идеологией, ну, не знаю, если бы у нацистов была в распоряжении эта пакость?
– Моя мама не нацистка. И представь себе, идеология у нее есть. Даже этика. Она защищает людей.
– Всё равно все мы под колпаком. А под колпаком нам крышка.
Таких споров Элиот предпочитал избегать. Тем более что в вопросе честности Фергюс был далек от идеала. Парень давно промышлял разными не вполне законными делишками. Он мог сколько угодно морочить голову россказнями про нацистов, дело-то было в том, что ему не хотелось попасться на горячем, вот и всё.
Так Элиот размышлял, когда зазвонил его телефон. Он взглянул на номер – это был как раз Фергюс.
– Эй, ты в курсе? – спросил тот.
– По последним известиям, мы живем всё на той же планете.
– Ты прав. Кроме кротов и морских свинок, не знаю, кто мог пройти мимо, это идет нон-стоп во всех сетях… С ума сойти! Люди заговаривают друг с другом на улицах, я видел, как старичье разводит сырость… Знаешь, что я подумал? Надо бы вложиться и продавать цветы вместо твоего дурацкого плана с разгрузкой фургона. Прикинь, какие бабки?
– Я бы не отказался, но, касаемо вложений, надо всё-таки иметь на что купить три пучка петрушки…
– Кстати о цветах, ту девчонку-то с телефоном ты догнал?
– Не будем об этом.
«Тем лучше», – подумал Фергюс, а вслух сказал:
– Тогда встретимся у Тома?
– Идет.
У Тома царило волнение. Маленький зал был битком набит, еще больше, чем на Лиге чемпионов. Но лица завсегдатаев были мрачны, как после стрельбы в молоко. Останавливались незнакомые прохожие, даже люди, никогда не покидавшие своих квартир, вышли разделить этот исторический момент.
Новостная лента ползла под кадрами внизу экрана, информация не отличалась разнообразием: заявления правительства, непосредственные последствия для королевской семьи, соболезнования от глав государств со всего мира, протокол национального траура.
Шло по кругу пиво, свидетельства и воспоминания тоже, и сопутствующие комментарии, более или менее мутные в зависимости от числа опустошенных пинт. Шли кадры большого народного горя вокруг похорон леди Дианы, и комментаторы вспоминали холодную реакцию королевской семьи на ее гибель, уже устанавливая связь между двумя событиями и задаваясь вопросом, будет ли скорбь о королеве иметь такой же вес, как та, давняя, выказанная всей страной о ее невестке.
В зале тотчас закипели страсти. Все помнили леди Ди, «народную принцессу», помнили, какое волнение подняла ее преждевременная смерть и какие битвы вели газеты, чтобы Корона удостоила ее национальных похорон.
– Но при чём здесь королева? – возмущалась какая– то старушка, чуть не плача. – Диана была продуктом популярной прессы, она больше не принадлежала к королевской семье! Наша Елизавета взошла на престол, когда Черчилль был премьер-министром! Черчилль!
– Самое долгое царствование за всю историю Англии, – заметил мужчина в свитере крупной вязки, чей густой бас перекрывал окружающий шум. – Ага, самое долгое…
Часть зала повернулась к нему, пока он ломал голову, что бы еще сказать, накрыв свою пинту огромными ручищами.
– Она знала «Битлз», «Роллинг Стоунз», Боба Марли, – вставил еще чей-то голос.
– Элтона Джона.
– Мадонну…
Их воспоминания пошли по этому музыкальному дефиле, добавив потом Тэтчер и сошедшие с рельсов поезда, Бобби Сэндса[12] и Ирландию, Фолкленды и Ирак, Европейский союз и Брексит, хорошее и плохое, еду и питье, но в принципе у каждого она осталась в уголке памяти. Она была частью семьи, всех британских семей, потому что она была их королевой.
Есть масса способов покончить с собой: можно сигануть с моста или наглотаться снотворного, попробовать поочередно все орудия, описанные в «Клуэдо»[13], насыпать в чай мышьяка, выстрелить себе в колено, разбить голову канделябром, но срабатывает не всегда – статистика это доказывает. Захоти кто-нибудь в этот день в квартале Уайтчепел свести счеты с жизнью, ему достаточно было бы зайти к Тому, встать на стол, дождаться, когда внимание публики, шести десятков человек от тринадцати до восьмидесяти семи лет, сосредоточится на его ораторской импровизации, грубо нарушившей церемонию, и крикнуть во весь голос: «Да здравствует Республика!»
Он тотчас упал бы замертво, сраженный взглядами, острыми, как кинжалы для колки льда. Умер бы от стыда или от страха, неважно: идеальное преступление и свершившееся самоубийство.
Поэтому критики королевской семьи ограничивались туманными сожалениями о поведении принца такого-то, который не должен был… или герцогини такой-то, которая могла бы… Но это не имело значения – новости всё равно возвращали отбившихся от стада к главному, к объявлению на воротах Букингемского дворца, скорбным минам журналистов, опущенным шторам в дворцовых окнах и приспущенному флагу. Лондон оделся в траур под круговертью нежданного снега, словно кто-то, взмахнув ластиком, стер дворец.
Этот феномен повторялся во всем Соединенном Королевстве. В пабах маленьких деревушек и в сердце бедных кварталов, где ютились сообщества иммигрантов, – везде было одно и то же единение в горе. Без королевы останется ли что-нибудь от Англии? Множились спонтанные проявления скорби. Свечи, цветы, фотографии в рамках, письма и детские рисунки – горы всего этого росли у памятников и церквей, приглашая прохожих помянуть усопшую.
Добавим к этому кипение в редакциях. Был созван по тревоге весь цвет журналистики, папарацци прибывали с файлами и фотоматериалами, непрерывно вибрировали и звонили телефоны. Разумеется, не могло не произойти нечто в кильватере подобного события. Кто первым выдаст сенсацию? Старые вояки сохраняли хладнокровие, но поглядывали на молодых волков, готовых занять их место.
Желторотые новички паниковали. С чего начать, что сказать, что сделать и, главное, как не попасть пальцем в небо?
В интернете уже ходили самые безумные слухи, но и новости центральных газет, подтвержденные достоверными источниками, сами по себе были полны сюрпризов и странностей.
Уже говорили о нехватке бумаги для газет: главные издания выкупили все запасы для завтрашних специальных выпусков.
В Гайд-парке гигантская цветочная змея появилась за неполных два часа между Мраморной аркой и Гайд-парк-корнер: цветы возлагала толпа, утопающая в горе и сострадании. Картина трогательная и эфемерная, как природная инсталляция Энди Голдсуорти.
Упоминалась тигрица, убежавшая из зоопарка, но репортаж, который в нормальное время занял бы целый новостной канал на весь день, не продержался и десяти секунд и был тотчас сметен непрерывным потоком кадров, посвященных королеве.
В индийском квартале, в Саутхолле, некий йог в дань памяти ее величества перекрыл уличное движение, устроив медитацию на коврике с гвоздями посреди Бродвей-авеню.
Над всей страной летали лебеди. Их белые стаи заполонили пруды и Темзу. Один историк напомнил, что, согласно традиции, восходящей к средневековому эдикту, все дикие лебеди принадлежат Короне.
Репортажи шли чередой. Выступали специальные корреспонденты из Букингемского и Виндзорского дворцов, другие с микрофонами на улицах собирали впечатления от сюжетов о ее величестве. Иногда камера ловила интересный кадр. Так, в торговом квартале Камдена показали, как мальчик с сияющими глазами вел по улицам девушку и нес перед собой пластмассовую фигурку королевы, перед которой склонялись прохожие.
Фергюс толкнул локтем Элиота, рассеянно следившего за новостями, явно где-то витая. У Элиота были свои причины хандрить, но, коль скоро к нему присоединилась вся страна, на здоровье! Не ему мешать своим соотечественникам топить тоску в пиве или виски. Лично у него тоже хватает горя и обид.
– Элиот, ты что, не видишь?
– Чего?
– Это она, это Сэм.
– Кончай пороть чушь, не смешно.
– Да посмотри, говорю тебе!
Элиот выпрямился и едва успел увидеть девушку, идущую по центральной улице Камдена рядом с маленьким мальчиком, индийцем или пакистанцем. Толпа расступалась перед ними, некоторые любопытные даже шли следом, но вскоре вновь возвращались к своему горю.
– Это не она, – мрачно сказал Элиот.
В эту минуту лицо Сэм появилось на экране крупным планом и внизу поплыл титр: «Принцесса и ее маленький паж». Журналист комментировал аттракцион: фигурка королевы, машущей рукой, была хорошо известна, но экстатический вид ребенка, который ее нес (комментатор не побоялся даже сравнения с ангелом), вызвал шквал эмоций в толпе туристов и зевак. Репортаж прервался, Камден сменился телестудией, где политические комментаторы сосредоточились на вопросе, заданном ведущим: «А теперь, Дэвид, вы, как свой человек во дворце, скажите нам, что будет дальше?»
– Я ее видел! – воскликнул Элиот как одержимый.
– Ясен пень, я же тебе ее показал!
– Да нет, я ее видел, я!
– Окей, Элиот, ты мне дорог, но можешь малость прийти в себя? Или ты из-за нее совсем мозгами поехал? Я же тебе говорю, я показал тебе ее сейчас, по телевизору, вот только что, двух секунд не прошло. Ты как будто в другом измерении. Говоришь, когда уже всё сказал!
– Нет, я видел ее там, в Камдене, она пила кофе, но я ее не узнал, она… она была одета не как утром.
– А, да, ты прав, я и не заметил. Но ты же знаешь, что шмотки можно купить? И что девчонки любят переодеваться?
– Но… – протянул Элиот, обведя взглядом зал, как будто ждал ответа, – но что делал с ней этот мальчишка?
Фергюс сочувственно положил руку на плечо своему другу и заговорил тоном мужественным и сострадательным, каким обращаются к герою, который теряет кровь на поле брани, скошенный очередью в спину, выпущенной коварным врагом:
– Забудь ее, Элиот. Она с приветом, эта девчонка.
16
Нур получила разрешение уйти с работы пораньше. Рано утром она убиралась в офисах, в остальное время – в частных квартирах в квартале Примроуз-Хилл. Ей подарили эти полчаса как украденные из жесткого графика, зная, что она наверстает их позже. Впрочем, в этот исключительный день большинство людей, услышав новость о смерти королевы, прекратили работу, не дожидаясь официального объявления национального траура.
Она беспокоилась за Хана. Ситуация для них обоих становилась нестерпимой. Нур выходила из положения в будни, когда соседка с детьми присматривала за Ханом, но семья уехала в отпуск, и никого другого она найти не успела.
В довершение всех бед, накануне она поссорилась с миссис Биглет. Вспышки гнева квартирной хозяйки принимали тревожащий оборот. Так было не всегда: характер у миссис Биглет не сахар, но они вместе пили чай. Нур как могла старалась ей услужить. Ей и теперь не удавалось по-настоящему возненавидеть старушку.
Как ни крути, выбора у нее не было. Хотя квартирка-студия, которую она занимала с сыном, была крошечная, а цена непомерная, расположение ее очень устраивало, и ближайшая школа тоже. У Нур не было средств снять настоящую квартиру, или пришлось бы переезжать в дальний пригород, долго добираться на работу, больше уставать и видеть своего ребенка только по воскресеньям. Иногда она пугалась до дрожи, представляя, как старуха входит в их комнату с налитыми кровью глазами, с ножом или молотком в руке. Но Нур относила это на счет разыгравшегося воображения. На детей не нападают, даже буйным психам это известно, ведь правда? Ребенок – это святое.
Впрочем, миссис Биглет была как все: много крика и шума, но и только, такие никогда не действуют.
Нур убрала швабры и моющие средства в стенной шкаф, быстро переоделась и ушла. На улице она достала телефон и набрала номер мобильного, который был у Хана на крайний случай. Десять гудков – и никакого ответа. Она оставила сообщение, позвонила еще раз. Это было не похоже на Хана – заставлять ее так тревожиться.
Автобус еле полз, и она вышла до своей остановки. На улице было много людей в форме, и Нур натянула на голову покрывало – полицейских она всегда боялась, давно и не без причины, пусть даже это была другая служба и другая форма. Взмахом руки ее остановили. Дальше нельзя.
Кордон, здесь, в Лондоне?
Мать Элиота работала в центре видеонаблюдения в Вестминстере, куда на десятки мониторов передавались записи с камер наблюдения по всему городу. Ее специально обучали засекать подозрительное поведение, от банальных нарушений дорожного кодекса до нападений с рукоприкладством. Из-за снегопада происшествий стало больше – в основном безобидных, просто на улицах было скользко, люди падали и сталкивались. Но с сообщением о смерти королевы ожидались бесчисленные осложнения на ближайшие дни, а уж приток туристов рисковал привлечь карманников, точно мух на горшок меда. Как будто этого было недостаточно, из зоопарка сбежал тигр, и никто не знал, по какой причине.
Элиот не очень любил рассказывать, что его мама проводит дни, шпионя за согражданами, а уж для Фергюса это был и вовсе стыд, работа на полную ставку на службе Большого Брата.
– Твоя мамка ладно, я ее знаю, но прикинь, было бы правительство с другой идеологией, ну, не знаю, если бы у нацистов была в распоряжении эта пакость?
– Моя мама не нацистка. И представь себе, идеология у нее есть. Даже этика. Она защищает людей.
– Всё равно все мы под колпаком. А под колпаком нам крышка.
Таких споров Элиот предпочитал избегать. Тем более что в вопросе честности Фергюс был далек от идеала. Парень давно промышлял разными не вполне законными делишками. Он мог сколько угодно морочить голову россказнями про нацистов, дело-то было в том, что ему не хотелось попасться на горячем, вот и всё.
Так Элиот размышлял, когда зазвонил его телефон. Он взглянул на номер – это был как раз Фергюс.
– Эй, ты в курсе? – спросил тот.
– По последним известиям, мы живем всё на той же планете.
– Ты прав. Кроме кротов и морских свинок, не знаю, кто мог пройти мимо, это идет нон-стоп во всех сетях… С ума сойти! Люди заговаривают друг с другом на улицах, я видел, как старичье разводит сырость… Знаешь, что я подумал? Надо бы вложиться и продавать цветы вместо твоего дурацкого плана с разгрузкой фургона. Прикинь, какие бабки?
– Я бы не отказался, но, касаемо вложений, надо всё-таки иметь на что купить три пучка петрушки…
– Кстати о цветах, ту девчонку-то с телефоном ты догнал?
– Не будем об этом.
«Тем лучше», – подумал Фергюс, а вслух сказал:
– Тогда встретимся у Тома?
– Идет.
У Тома царило волнение. Маленький зал был битком набит, еще больше, чем на Лиге чемпионов. Но лица завсегдатаев были мрачны, как после стрельбы в молоко. Останавливались незнакомые прохожие, даже люди, никогда не покидавшие своих квартир, вышли разделить этот исторический момент.
Новостная лента ползла под кадрами внизу экрана, информация не отличалась разнообразием: заявления правительства, непосредственные последствия для королевской семьи, соболезнования от глав государств со всего мира, протокол национального траура.
Шло по кругу пиво, свидетельства и воспоминания тоже, и сопутствующие комментарии, более или менее мутные в зависимости от числа опустошенных пинт. Шли кадры большого народного горя вокруг похорон леди Дианы, и комментаторы вспоминали холодную реакцию королевской семьи на ее гибель, уже устанавливая связь между двумя событиями и задаваясь вопросом, будет ли скорбь о королеве иметь такой же вес, как та, давняя, выказанная всей страной о ее невестке.
В зале тотчас закипели страсти. Все помнили леди Ди, «народную принцессу», помнили, какое волнение подняла ее преждевременная смерть и какие битвы вели газеты, чтобы Корона удостоила ее национальных похорон.
– Но при чём здесь королева? – возмущалась какая– то старушка, чуть не плача. – Диана была продуктом популярной прессы, она больше не принадлежала к королевской семье! Наша Елизавета взошла на престол, когда Черчилль был премьер-министром! Черчилль!
– Самое долгое царствование за всю историю Англии, – заметил мужчина в свитере крупной вязки, чей густой бас перекрывал окружающий шум. – Ага, самое долгое…
Часть зала повернулась к нему, пока он ломал голову, что бы еще сказать, накрыв свою пинту огромными ручищами.
– Она знала «Битлз», «Роллинг Стоунз», Боба Марли, – вставил еще чей-то голос.
– Элтона Джона.
– Мадонну…
Их воспоминания пошли по этому музыкальному дефиле, добавив потом Тэтчер и сошедшие с рельсов поезда, Бобби Сэндса[12] и Ирландию, Фолкленды и Ирак, Европейский союз и Брексит, хорошее и плохое, еду и питье, но в принципе у каждого она осталась в уголке памяти. Она была частью семьи, всех британских семей, потому что она была их королевой.
Есть масса способов покончить с собой: можно сигануть с моста или наглотаться снотворного, попробовать поочередно все орудия, описанные в «Клуэдо»[13], насыпать в чай мышьяка, выстрелить себе в колено, разбить голову канделябром, но срабатывает не всегда – статистика это доказывает. Захоти кто-нибудь в этот день в квартале Уайтчепел свести счеты с жизнью, ему достаточно было бы зайти к Тому, встать на стол, дождаться, когда внимание публики, шести десятков человек от тринадцати до восьмидесяти семи лет, сосредоточится на его ораторской импровизации, грубо нарушившей церемонию, и крикнуть во весь голос: «Да здравствует Республика!»
Он тотчас упал бы замертво, сраженный взглядами, острыми, как кинжалы для колки льда. Умер бы от стыда или от страха, неважно: идеальное преступление и свершившееся самоубийство.
Поэтому критики королевской семьи ограничивались туманными сожалениями о поведении принца такого-то, который не должен был… или герцогини такой-то, которая могла бы… Но это не имело значения – новости всё равно возвращали отбившихся от стада к главному, к объявлению на воротах Букингемского дворца, скорбным минам журналистов, опущенным шторам в дворцовых окнах и приспущенному флагу. Лондон оделся в траур под круговертью нежданного снега, словно кто-то, взмахнув ластиком, стер дворец.
Этот феномен повторялся во всем Соединенном Королевстве. В пабах маленьких деревушек и в сердце бедных кварталов, где ютились сообщества иммигрантов, – везде было одно и то же единение в горе. Без королевы останется ли что-нибудь от Англии? Множились спонтанные проявления скорби. Свечи, цветы, фотографии в рамках, письма и детские рисунки – горы всего этого росли у памятников и церквей, приглашая прохожих помянуть усопшую.
Добавим к этому кипение в редакциях. Был созван по тревоге весь цвет журналистики, папарацци прибывали с файлами и фотоматериалами, непрерывно вибрировали и звонили телефоны. Разумеется, не могло не произойти нечто в кильватере подобного события. Кто первым выдаст сенсацию? Старые вояки сохраняли хладнокровие, но поглядывали на молодых волков, готовых занять их место.
Желторотые новички паниковали. С чего начать, что сказать, что сделать и, главное, как не попасть пальцем в небо?
В интернете уже ходили самые безумные слухи, но и новости центральных газет, подтвержденные достоверными источниками, сами по себе были полны сюрпризов и странностей.
Уже говорили о нехватке бумаги для газет: главные издания выкупили все запасы для завтрашних специальных выпусков.
В Гайд-парке гигантская цветочная змея появилась за неполных два часа между Мраморной аркой и Гайд-парк-корнер: цветы возлагала толпа, утопающая в горе и сострадании. Картина трогательная и эфемерная, как природная инсталляция Энди Голдсуорти.
Упоминалась тигрица, убежавшая из зоопарка, но репортаж, который в нормальное время занял бы целый новостной канал на весь день, не продержался и десяти секунд и был тотчас сметен непрерывным потоком кадров, посвященных королеве.
В индийском квартале, в Саутхолле, некий йог в дань памяти ее величества перекрыл уличное движение, устроив медитацию на коврике с гвоздями посреди Бродвей-авеню.
Над всей страной летали лебеди. Их белые стаи заполонили пруды и Темзу. Один историк напомнил, что, согласно традиции, восходящей к средневековому эдикту, все дикие лебеди принадлежат Короне.
Репортажи шли чередой. Выступали специальные корреспонденты из Букингемского и Виндзорского дворцов, другие с микрофонами на улицах собирали впечатления от сюжетов о ее величестве. Иногда камера ловила интересный кадр. Так, в торговом квартале Камдена показали, как мальчик с сияющими глазами вел по улицам девушку и нес перед собой пластмассовую фигурку королевы, перед которой склонялись прохожие.
Фергюс толкнул локтем Элиота, рассеянно следившего за новостями, явно где-то витая. У Элиота были свои причины хандрить, но, коль скоро к нему присоединилась вся страна, на здоровье! Не ему мешать своим соотечественникам топить тоску в пиве или виски. Лично у него тоже хватает горя и обид.
– Элиот, ты что, не видишь?
– Чего?
– Это она, это Сэм.
– Кончай пороть чушь, не смешно.
– Да посмотри, говорю тебе!
Элиот выпрямился и едва успел увидеть девушку, идущую по центральной улице Камдена рядом с маленьким мальчиком, индийцем или пакистанцем. Толпа расступалась перед ними, некоторые любопытные даже шли следом, но вскоре вновь возвращались к своему горю.
– Это не она, – мрачно сказал Элиот.
В эту минуту лицо Сэм появилось на экране крупным планом и внизу поплыл титр: «Принцесса и ее маленький паж». Журналист комментировал аттракцион: фигурка королевы, машущей рукой, была хорошо известна, но экстатический вид ребенка, который ее нес (комментатор не побоялся даже сравнения с ангелом), вызвал шквал эмоций в толпе туристов и зевак. Репортаж прервался, Камден сменился телестудией, где политические комментаторы сосредоточились на вопросе, заданном ведущим: «А теперь, Дэвид, вы, как свой человек во дворце, скажите нам, что будет дальше?»
– Я ее видел! – воскликнул Элиот как одержимый.
– Ясен пень, я же тебе ее показал!
– Да нет, я ее видел, я!
– Окей, Элиот, ты мне дорог, но можешь малость прийти в себя? Или ты из-за нее совсем мозгами поехал? Я же тебе говорю, я показал тебе ее сейчас, по телевизору, вот только что, двух секунд не прошло. Ты как будто в другом измерении. Говоришь, когда уже всё сказал!
– Нет, я видел ее там, в Камдене, она пила кофе, но я ее не узнал, она… она была одета не как утром.
– А, да, ты прав, я и не заметил. Но ты же знаешь, что шмотки можно купить? И что девчонки любят переодеваться?
– Но… – протянул Элиот, обведя взглядом зал, как будто ждал ответа, – но что делал с ней этот мальчишка?
Фергюс сочувственно положил руку на плечо своему другу и заговорил тоном мужественным и сострадательным, каким обращаются к герою, который теряет кровь на поле брани, скошенный очередью в спину, выпущенной коварным врагом:
– Забудь ее, Элиот. Она с приветом, эта девчонка.
16
Нур получила разрешение уйти с работы пораньше. Рано утром она убиралась в офисах, в остальное время – в частных квартирах в квартале Примроуз-Хилл. Ей подарили эти полчаса как украденные из жесткого графика, зная, что она наверстает их позже. Впрочем, в этот исключительный день большинство людей, услышав новость о смерти королевы, прекратили работу, не дожидаясь официального объявления национального траура.
Она беспокоилась за Хана. Ситуация для них обоих становилась нестерпимой. Нур выходила из положения в будни, когда соседка с детьми присматривала за Ханом, но семья уехала в отпуск, и никого другого она найти не успела.
В довершение всех бед, накануне она поссорилась с миссис Биглет. Вспышки гнева квартирной хозяйки принимали тревожащий оборот. Так было не всегда: характер у миссис Биглет не сахар, но они вместе пили чай. Нур как могла старалась ей услужить. Ей и теперь не удавалось по-настоящему возненавидеть старушку.
Как ни крути, выбора у нее не было. Хотя квартирка-студия, которую она занимала с сыном, была крошечная, а цена непомерная, расположение ее очень устраивало, и ближайшая школа тоже. У Нур не было средств снять настоящую квартиру, или пришлось бы переезжать в дальний пригород, долго добираться на работу, больше уставать и видеть своего ребенка только по воскресеньям. Иногда она пугалась до дрожи, представляя, как старуха входит в их комнату с налитыми кровью глазами, с ножом или молотком в руке. Но Нур относила это на счет разыгравшегося воображения. На детей не нападают, даже буйным психам это известно, ведь правда? Ребенок – это святое.
Впрочем, миссис Биглет была как все: много крика и шума, но и только, такие никогда не действуют.
Нур убрала швабры и моющие средства в стенной шкаф, быстро переоделась и ушла. На улице она достала телефон и набрала номер мобильного, который был у Хана на крайний случай. Десять гудков – и никакого ответа. Она оставила сообщение, позвонила еще раз. Это было не похоже на Хана – заставлять ее так тревожиться.
Автобус еле полз, и она вышла до своей остановки. На улице было много людей в форме, и Нур натянула на голову покрывало – полицейских она всегда боялась, давно и не без причины, пусть даже это была другая служба и другая форма. Взмахом руки ее остановили. Дальше нельзя.
Кордон, здесь, в Лондоне?