Королева Бедлама

— Именно! — Рамсенделл одарил его натянутой улыбкой, которая тотчас померкла. — У нас есть одна пациентка… Она очень любит, когда ей читают вслух. Необычная пациентка, надо сказать.

Грейтхаус сразу насторожился:

— Необычная? Чем же?

— О, не переживайте, она не буйная. Наоборот, весьма покладистая. Остальные пациенты называют ее Королевой.

— Королевой? — Мэтью вспомнил, что Джейкоб уже упоминал это прозвище.

— Да. — Рамсенделл смотрел ему в глаза, наблюдая за реакцией. — Вы, верно, не предполагали, что встретите здесь Королеву? Королеву Бедлама?

— Мы хотим выяснить, кто она такая, — сказал Хальцен. — Как ее зовут, откуда она. Историю ее жизни и… что повергло ее в такое состояние.

— Это что же за состояние? — Грейтхаус весь сжался в ожидании ответа.

— Сумеречное, — ответил Рамсенделл.

Воцарилась тишина. Дым все еще поднимался к потолку, а в соседней комнате черноволосая женщина прилежно натирала блестящие склянки.

— Полагаю, нам следует с ней познакомиться, — сказал Мэтью.

— Да. — Рамсенделл отодвинул стул и встал. — Идемте, я вас представлю.





Глава 26




К великому удивлению Мэтью и Грейтхауса, врачи повели их вовсе не в большое каменное здание, а по дорожке вдоль него — к третьему дому на краю сада.

Сумерки сгущались. Всюду на равном расстоянии друг от друга, как и на улицах Нью-Йорка, стояли фонарные столбы, и человек в сером подносил горящую спичку к фитилям.

— Добрый вечер, господа, — весело обратился он к ним, сверкнув лысиной, и доктор Рамсенделл ответил:

— Вечер добрый, Чарльз.

— Это тоже ваш пациент? — спросил Грейтхаус, когда они отошли подальше; Рамсенделл кивнул. — Считайте меня отсталым, но, ей-богу, напрасно вы разрешаете больным разгуливать на свободе. Их надо держать под замком!

— Как я уже отмечал, мы придерживаемся передовых взглядов — чего не скажешь о лондонских лечебницах. Впрочем, они катастрофически переполнены, и у врачей просто нет иного выхода — приходится стричь всех под одну гребенку. Признаю, что мы идем на определенный риск, наделяя некоторых больных особыми привилегиями и обязанностями, однако перед этим мы всегда проводим тщательную оценку психического состояния пациента.

— И что же, они не пытаются сбежать?

— Мы весьма осторожны в предоставлении свобод, — ответил Хальцен, от трубки которого по воздуху тянулся дымный след. — Семь лет назад — когда наша больница только открылась — двое пациентов в самом деле попытались совершить побег. Но в целом те, кому мы поручаем работу, очень радуются, что им оказано такое доверие. И конечно, сперва мы удостоверяемся, что они хорошо представляют себе последствия опрометчивых поступков.

— И какие же это последствия? — осведомился Грейтхаус. — Вы отхлещете их плеткой до полусмерти?

— Ни в коем случае! — с жаром ответил Хальцен, едва не выдув дым в лицо собеседнику. — Здесь такие примитивные методы не используются. Самое суровое наказание в нашей больнице — одиночное заключение.

— Возможно, вам будет интересно узнать, — добавил Рамсенделл, когда они двинулись дальше по дорожке, — что Чарльз и еще двое пациентов служат у нас ночными сторожами. Разумеется, днем у нас работают охранники из Уэстервика.

— Доктор Рамсенделл! — раздался чей-то хриплый и притом угодливо-вкрадчивый голос. — Доктор Рамсенделл, можно вас на пару слов?

Так разговаривают торгаши, подумал Мэтью.

Врач мгновенно насторожился и замер на месте, отчего Мэтью едва не врезался ему в спину.

— Доктор Рамсенделл, Христом Богом прошу, пожалейте больного и несчастного!

Мэтью увидел за решеткой одного из открытых окон лицо говорившего. Тот сразу поймал его взгляд и держал так крепко, что и Мэтью невольно замедлил шаг.

— О! — Сумасшедший заулыбался. — Ну, здравствуй, юный денди!

— Идемте, мистер Корбетт, — поторопил его Рамсенделл.

— Мистер Корбетт, значит? — Человек ухмыльнулся еще шире, показав очень крупные зубы. — Доктор Рамсенделл — славный малый и прекрасный врач, мистер Корбетт. Если он говорит, что вам нужно здесь остаться, верьте ему! Это для вашего же блага и для блага всего общества. Но бойтесь гнева его: один крошечный промах с вашей стороны — и ужинать придется в одиночестве!

Хальцену и Грейтхаусу, шедшим позади, тоже пришлось остановиться. Хальцен приблизился к нему и тихо сказал на ухо:

— Не советую с ним разговаривать.


— А вот любезный доктор Хальцен считает, что я не только сумасшедший, но еще и глухой! — Человек зацокал и потряс головой. — Какая досада!

Он вцепился мощными руками в прутья решетки и прижался к ней лицом. Лицо у него было широкое, с квадратным подбородком и ясными голубыми глазами — они светились чистым весельем, которое никто не принял бы за огонь безумия. Волосы цвета соломы, разделенные посередине пробором, на висках уже начинали седеть. Ростом он был очень высок и головой доставал почти до верхнего наличника окна, а серая больничная рубаха с трудом застегивалась на могучей бочке его груди. Мясистые губы влажно блестели.

— Повторю свое предложение: дайте мне вас побрить, доктор Рамсенделл! Горлышко и подбородок отполируем до блеска, а? — Он засмеялся: казалось, из глубин бочки донеслось лягушачье кваканье. Вдруг в голубых глазах его блеснул красный отсвет пламени, и Мэтью почудилось, что он смотрит в лицо самому дьяволу. Но вот странный отсвет исчез, будто закрылась дверца печки, и вновь зазвучал голос — вкрадчивый и мягкий голос торгаша: — Подойди поближе, красавчик. Дай-ка взглянуть на твое горло.

— Мистер Корбетт! — Рамсенделл встал между Мэтью и окном, словно загораживая визитера от злых чар. — Нам пора.

— Да-да… — кивнул Мэтью. Виски его покрылись холодной испариной. — Идемте.

— Я тебя запомнил! — проорал сумасшедший в спину своим уходящим зрителям. — О, я всех вас запомнил!

— Это еще кто такой, черти меня раздери?! — спросил Грейтхаус, разок оглянувшись и больше не посмев: большие руки лихорадочно ощупывали прутья решетки, будто в поисках слабины.

— Это… — В голосе Рамсенделла впервые послышалась неприязнь и, быть может, намек на страх. — Это проблема, от которой мы в ближайшее время избавимся. Его прислали к нам из квакерского заведения в Филадельфии, и поверьте, он скорее хитер и коварен, чем болен! Однажды ему удалось меня одурачить: я дал ему работу… и в тот же день он едва не убил бедную Мэрайю в красном сарае! — Он показал на дорожку, уходившую к надворным постройкам. — Квакеры узнали, что он вроде бы работал цирюльником в Лондоне и совершил больше дюжины преступлений. Осенью мы ждем письма о его переводе в нью-йоркскую тюрьму, где он будет ждать отправки в Англию. Разумеется, сюда прибудет констебль, чтобы заковать его в кандалы.

— Будь моя воля, я бы вывел его на дорогу и пристрелил, — сказал Грейтхаус. — Пистолет сэкономил бы всем кучу денег.

— Увы, мы подписали с квакерами соглашение и обещали доставить его в Нью-Йорк в целости и сохранности. Дело христианской чести, понимаете? — Рамсенделл сделал еще два шага, а потом задумчиво произнес: — Знаете, если вам удастся разгадать загадку Королевы, возможно, мы рассмотрим вопрос о том, чтобы нанять вас для перевозки мистера Морга в Нью-Йорк.

— Мистера Морга? — повторил Мэтью.

— Да. Его зовут Тирантус Морг. Говорящее досталось человеку имечко, ничего не скажешь. А вы все-таки подумайте об этом деле, господа. Сопроводите нашего пациента в Нью-Йорк? Тут ехать-то всего тридцать миль, за такое время ничего не может случиться. Вот мы и на месте.

Они подошли к домику у сада. Мэтью учуял ароматы жимолости и мяты. В вязовой роще за домом мерцали светлячки. Рамсенделл выудил из кармана жилета связку ключей, сунул нужный ключ в замок на входной двери и открыл ее.

— Осторожнее, господа, — сказал он.

Впрочем, его предостережение оказалось лишним: за дверью был освещенный лампами коридор с длинной темно-синей ковровой дорожкой на полу. Одна лампа стояла на маленьком столике у входа, а под потолком висела кованая люстра на четыре свечи, которые уже были зажжены — вероятно, Чарльзом или еще кем-то из доверенных лиц. Шагая за врачами по коридору (Грейтхаус плелся позади, боязливо разглядывая это вполне приличное с виду жилище), Мэтью обратил внимание на четыре закрытые двери, по две с каждой стороны.

— Сюда, пожалуйста. — Рамсенделл подошел к последней двери справа, тихо постучал, выждал несколько секунд и сказал: — Мадам? Это доктор Рамсенделл и доктор Хальцен. С нами двое господ, которые хотят с вами познакомиться. — Ответа не последовало; врач взглянул на Мэтью. — Она никогда не отвечает, но нам кажется, что ей по душе подобные формальности. — Он вставил в замок другой ключ и повернул его. — Конечно, мы тоже уважаем ее право на частную жизнь. — Тут он заговорил еще громче, обращаясь к пациентке: — Открываю, мадам!

Эти слова тоже не вызвали за дверью ни шороха, ни звука. Первыми вошли врачи, следом — Мэтью и совершенно оробевший Грейтхаус. В воздухе стоял сладкий запах — на сей раз не сада, а каких-то цветочных духов или ароматического масла. Было темно, лишь синий сумеречный свет лился в окна, широко открытые вечеру и миру снаружи, — Мэтью обратил внимание, что решеток на них нет. Одно окно выходило в сад, а другое — в лес, где среди деревьев пульсировали огоньки светлячков.

Хальцен зажег спичку и поднес огонь к трем фитилям лампы, стоявшей на столике у окна в сад. Пламя занялось, окрепло и осветило золотым сиянием гостиную — ухоженную и опрятную, как в лучших домах Нью-Йорка. Вернее, как в самых богатых домах, подумал Мэтью, оглядываясь по сторонам. На полу лежал красивый ковер с узором из небольших фиолетовых, серых и синих квадратов, а на светло-голубых стенах висели картины в сверкающих золоченых рамах. Хальцен начал зажигать вторую лампу о трех свечах, что стояла чуть поодаль на пьедестале. Там обнаружилась большая кровать под белым балдахином с резными опорами, два стула с высокими спинками и серой обивкой, а также круглый дубовый стол — на нем Мэтью увидел большую деревянную вазу со спелыми яблоками и грушами. Подле кровати расположился большой платяной шкаф какого-то темного, очень дорогого дерева и столь искусной работы, что стоил он наверняка целое состояние. Дверцы шкафа были покрыты тонкой росписью — мелкими красными цветами и зелеными листочками — и запирались на щеколду из чистого золота или иного драгоценного сплава, очень похожего с виду на золото.

Хальцен зажег третью лампу в противоположном от Мэтью и Грейтхауса конце комнаты, и ее свет упал на небольшой камин — летом, конечно, его не топили. Внимание гостей сразу привлек кованый каминный экран тонкой работы: три золоченые ветви, а на них — кардинал, малиновка, синешейка и белая голубка, расписанные яркой цветной эмалью. Мэтью подошел взглянуть поближе на пейзаж, висевший над каминной полкой: венецианские каналы в сумерках, окрасивших закатное небо в те же голубые оттенки, что можно было сейчас наблюдать на горизонте.

Он окинул взглядом остальное убранство комнаты, мысленно подмечая удивительные детали: стеклянные пузырьки с притертыми пробками в виде цветов из выдувного стекла, серебряная щетка для волос и ручное зеркальце; шесть резных лошадок слоновой кости; наперстки, расставленные особым образом вокруг очков; Библия на маленьком столике, стопка тонких брошюр и… да, последний номер «Уховертки».

— Позволите вас представить? — спросил доктор Рамсенделл.

Мэтью оторвался от своих находок и поднял голову. Врач стоял у окна, из которого открывался вид на лес, подле темно-фиолетового кресла с высокой спинкой, в котором сидела женщина с белыми волосами.

— Мадам, — тихо произнес Рамсенделл, — хочу познакомить вас с мистером Хадсоном Грейтхаусом и мистером Мэтью Корбеттом. Они приехали к вам из Нью-Йорка. Господа, подойдите, пожалуйста.

— После вас, — сдавленно пробормотал Грейтхаус.

Мэтью приблизился к Рамсенделлу, а доктор Хальцен отошел и наблюдал за происходящим со стороны.

— Это наша Королева, господа. Мы обращаемся к ней так, как подобает обращаться к титулованной особе, — «мадам».

Мэтью замер. Перед ним была сухонькая, хрупкая женщина. Она не обратила на него никакого внимания и продолжала смотреть в окно, на мерцающие в ветвях огоньки. Ей было за шестьдесят, но сколько именно — шестьдесят пять или ближе к семидесяти? — Мэтью сказать не мог. Ее тело утопало в шелковом домашнем халате цвета самой бледной из роз, а на ногах были комнатные туфли того же оттенка, украшенные маленькими бантиками. Облачко седых, аккуратно причесанных волос обрамляло лицо — Мэтью сейчас видел его в профиль: морщинистое и при этом совершенно невинное, почти детское. Она глядела прямо перед собой, мягкие карие глаза поблескивали в свете лампы. Все внимание старушки было сосредоточено на танце светлячков за окном. Губы под вздернутым, изящным носом то и дело двигались, словно она задавала себе вопросы или делала какие-то замечания, которых никто, кроме нее, не слышал. На сухих кистях рук, стискивающих подлокотники кресла, не было колец. Мэтью вообще не заметил на ней никаких украшений — ожерелий и прочих аксессуаров, — которые могли бы указывать на модные пристрастия хозяйки. И на ее личность, подумал он.

— Нет ли у нее обручального кольца? — спросил он, думая вслух.

— Нет, никаких драгоценностей при ней не нашли, — ответил Рамсенделл, — зато вся мебель и прочее убранство прибыли вместе с ней. Мы взяли на себя смелость осмотреть ее вещи, дабы найти письма или какие-нибудь документы, удостоверяющие личность, — однако поиски не увенчались успехом. Ни единой подсказки о том, кто она и откуда. Ясно только, что женщина она весьма состоятельная.

— А в Библии смотрели? Там может быть имя или хотя бы инициалы.

— Нет, томик новый, судя по всему. Ее будто и не открывали ни разу.

— Нет ли подписи или отметки мастера на мебели?

— Да, такая мысль приходила кому-то в голову, — сказал Хальцен. — Похоже, все отметки либо стерли, либо скололи стамеской.

Грейтхаус подошел ближе, встал рядом с Мэтью и тихо — для него это был почти шепот — спросил:

— Она нас слышит?

— О да, прекрасно слышит! Но, увы, почти не говорит. Лишь изредка отвечает на вопросы — «да» или «нет» — и порой выдает какие-то непостижимые для нас с Кертисом фразы.

Мэтью заметил, что женщина слегка наклонила голову влево, будто прислушиваясь к разговору, однако смотрела она так же бесстрастно и по-прежнему не шевелилась. Рассудив, что от Хадсона Грейтхауса толку нет — очевидно, присутствие душевнобольных начисто лишало его дара речи, — Мэтью решил взять беседу на себя.