Королева Бедлама

— Я не знаю, кто еще обладает этими сведениями и откуда они у Джона Файва. — Мэтью стал гадать, можно ли считать такой ответ ложью — ведь он в самом деле понятия не имеет, о чем говорит Кипперинг! — Буду с вами предельно честен: мы с Джоном беспокоимся лишь о благополучии преподобного Уэйда. Его душевное равновесие в последнее время подверглось серьезным испытаниям.

— Конечно, и неудивительно! — воскликнул Кипперинг. — Вы на его месте разве не терзались бы?

Мэтью вновь прикинул, как лучше ответить, и робко согласился:

— Да уж.

— Вот-вот! — Кипперинг вновь отошел от Мэтью и бросил взгляд на Устричный остров и открытое море за кораблями. — Мне его жаль, честное слово. Он ведь раньше считал себя сильным человеком. Увы, кое-что не по зубам даже самым сильным из нас. — Он быстро осмотрелся по сторонам. — Только никому ни слова, ясно? И Джону скажите, чтобы помалкивал. А того, кто ему все рассказал, надо кнутом отхлестать. Джон ведь не заглядывает к мадам Блоссом?

— Нет.

— А вы?

— Тоже нет. Полагаю, больше об этом никто не узнает.

— Тайны в этом городе недолго остаются тайнами. Я Уильяму говорил, что надо смотреть правде в глаза. Ничего не попишешь. Но он пока не может собраться с духом. Я ему говорю: да плюньте вы на церковных старейшин, ей-богу, какое вам дело до их мнения! Но он же не слушает. Думает, все само как-нибудь рассосется. Так-то оно так… но Уильям вряд ли сможет когда-нибудь себя простить.

Он называет его Уильям, подметил Мэтью. Хм, кто бы мог подумать: Кипперинг и преподобный Уэйд — то ли друзья, то ли сообщники! Сразу припомнились слова Джона Файва, который за ужином в «Терновом кусте» рассказывал, что у Констанции однажды состоялся разговор с отцом о некоей «истории». Преподобный тогда заверил дочь, что скоро все разрешится.

Скоро. Мэтью подумалось, что слово это в данном случае имеет оттенок фатализма — и неизбежности.

— Давайте сюда ваше чертово письмо!

Мэтью мысленно вернулся к Кипперингу: тот протягивал ему руку.

— Дайте мне письмо, я положу его на стол Джоплину, раз это так важно.

Несмотря на свои подозрения и злость на Кипперинга, Мэтью все же решил, что ему можно доверять.

— Премного благодарен, — сказал он, вручая конверт.

Адвокат изучил подпись и сказал:

— Джоплин говорит, что вы…

— Гусь лапчатый? — подсказал ему Мэтью.

— …сообразительный молодой человек, который умеет делать выводы. — Кипперинг убрал письмо. — Мол, вы и сами метите в главные констебли. Это так?

— Едва ли. Было время, когда я хотел стать адвокатом. Теперь же… — Мэтью решил пока не упоминать бюро, — у меня другие планы.

— Насколько я могу судить, вас интересует правосудие, верно?

— Да.

Кипперинг хмыкнул:

— Что ж, открою вам тайну: работа адвоката — отнюдь не сахар. Сколько раз мне доводилось смотреть, как справедливость — в мире коммерции и деловых контрактов это называется «честная игра» — терпит полный крах под лавиной лжи и грязных денег. Даже если начинаешь идеалистом, рано или поздно понимаешь: все твои высокие идеалы стоят не больше, чем бутылка рома и тепло того женского тела, которое тебе по карману. Да, я полощу себе мозги ромом, и что с того? Не вам порицать мой выбор.

— А я никого и не порицаю. Просто мне кажется, что такой профессионал, как вы, мог бы выбрать дорогу попрямее.

— Ага. — Кипперинг едва заметно усмехнулся. — Профессионалу негоже марать руки, верно? Надо беречь свою честь! Прекрасное убеждение — для тех, кто живет в мире грез. — Улыбка исчезла с его лица. — Я вот не живу.

Видимо, сказать ему было больше нечего: Кипперинг махнул рукой, как бы отметая все представления Мэтью о том, как подобает вести себя джентльменам и профессионалам своего дела. Мэтью же решил, что пора уходить — а то недолго сболтнуть лишнего и выдать тем самым, что ничегошеньки ему не известно о таинственной Грейс Хестер, кроме имени. Когда Мэтью уже хотел вернуться за мешками Берил, Кипперинг глухо произнес:

— Надеюсь, вы с Джоном Файвом больше не доставите преподобному Уэйду никаких неудобств и огорчений. Даете слово?

— Даю! — без промедления ответил Мэтью. — И за Джона тоже могу поручиться. Поверьте, он не захочет причинять Констанции боль.

Ему пришло в голову, что здесь следовало употребить слово помягче — «огорчить», например, — однако блеф его, к счастью, пока не раскусили.

— Преподобный найдет выход, вот увидите.

— Хорошо. Доброго вам дня, сэр.

Мэтью двинулся к тому месту, где остались лежать мешки. Перед глазами все плыло, из подмышек жуками ползли по бокам крупные капли пота. Когда он набрался храбрости и оглянулся на Кипперинга, тот уже растворился в тени кораблей. Мэтью взвалил на плечи багаж Берил и зашагал к дому печатника, пытаясь унять рой вопросов в голове, на которые пока не было и не могло быть ответов.





Глава 24





Главный прокурор передал судье Пауэрсу несколько дел о нарушении губернаторского указа, и Мэтью как раз записывал в журнал имена нарушителей, когда в кабинет вошел Хадсон Грейтхаус. Дело было около восьми утра.

Мэтью стал гадать, кого больше удивил этот визит — его или судью.

— Хадсон! — воскликнул Пауэрс, откладывая перо и вставая. Он явно не ждал сегодня таких гостей. — Доброе утро!

— И тебе доброе, Натаниел.

Грейтхаус одновременно пожал судье руку и стиснул ему плечо. Мэтью удостоился лишь короткого кивка. Судя по помятому лицу Хадсона, спалось ему после давешней гробокопательской вылазки прескверно.

— Очень рад тебя видеть, как всегда, — сказал Пауэрс. — Чем могу быть полезен?

— Можешь, например, со мной прогуляться, — последовал ответ.

— С удовольствием. — Судья быстро сообразил (как, впрочем, и Мэтью), что Хадсон явился по серьезному делу, требующему разговора один на один. Он подошел к крючкам на двери, надел полосатый серый сюртук и серо-сизую треуголку. — Я отлучусь ненадолго, Мэтью. Вернусь, как только смогу.

— Да, сэр.

Пауэрс и Грейтхаус вышли из кабинета. Мэтью вписал в журнал очередное имя и на мгновенье задумался: для чего же Грейтхаус позвал судью на «прогулку»? Быть может, он хочет рассказать Пауэрсу о теле и о своих подозрениях касательно профессора Фелла? Если этот властитель криминального мира действительно точит зуб на судью, Грейтхаус может посоветовать ему не ждать конца сентября, а уйти на заслуженный отдых прямо сейчас.

Мэтью развернул стул к окну и выглянул на улицу. Перед рассветом прошел дождь, и улицы были мокрые, но потом — когда Мэтью бежал за выстиранным бельем к вдове Шервин — небо немного прояснилось. Эх, надо было, конечно, придержать язык, не рассказывать ей про труп, но она так буравила его взором своих синих глаз, прижимая к столу стопку чистых рубашек и бриджей, так напирала: «Ну? Чем сегодня порадуешь? Хм-м?» — что он выболтал ей все как на духу.

Хотя поначалу, конечно, пытался прикинуться дурачком.

— Мадам, увы, сегодня я с пустыми руками. Завертелся, столько дел…

— Ну-ну! Тоже мне, дуру нашел! Явно у тебя что-то есть. — Без улыбки на лице она больше походила на великаншу-людоедку из сказки, нежели на шаловливую прачку. — Та-ак… — Она потянула носом воздух, и Мэтью невольно попятился. — Ты побывал в какой-то заварухе. Мертвечиной разит.

В субботу Мэтью дважды выстирал рубашку с мылом и даже остался доволен своей работой: покойником от него больше не пахло. Однако у вдовы Шервин был нюх ищейки, не иначе.

— Слушай сюда, — скомандовала она. — Я знаю почти все, что творится в этом городе. И тайное, и явное. А правило мое ты знаешь: ты мне — я тебе. По-другому никак. — Она ткнула его пальцем в грудь. — Когда тебе позарез надо узнать чей-нибудь секрет, к кому ты идешь? То-то же, ко мне! А коли тебе мои услуги без надобности — я, между прочим, не каждому их предлагаю, — скатертью дорожка! И белье тебе пускай стирает Джейн Невилль, коли так.

— Понял. А… почему вы предложили свои услуги именно мне?

— А вот почему, — заговорила она медленно, словно втолковывая дурачку азбучные истины. — Тебе мои знания явно нужны для дела. Я это сразу уяснила. Ты ж не просто так меня про Эндрю Кипперинга расспрашивал, а? Кому-то, может, лишь бы языком почесать, но ты не из таковских. Слухи тебя не интересуют, а вопросы ты задаешь всегда с умыслом, я права?

— Правы. — Мэтью понял, что от этой женщины ничего не скроешь: тайны всех грязных воротничков ей прекрасно известны.

— Это дело как-то с твоей работой у судьи связано, да?

— С работой, верно.

— Тогда ты должен понимать, чем я могу тебе пригодиться. Помогаю держать ушки на макушке, так сказать. А в награду прошу самую малость. — Она покосилась на дверь — решила, что кто-то заходит, но тень прошла мимо. — Ну, валяй. Ты мне — я тебе. Чем порадуешь?

Мэтью в самом деле понимал, что вдова Шервин может поставлять ему сведения, которые пригодятся бюро «Герральд». Но можно ли ей доверять? Умеет ли она держать язык за зубами?

— Вы ведь понимаете: то, что я вам расскажу…

— …Не для чужих ушей? — догадалась прачка.

— Вот именно. Например, никто не должен знать, что я приходил к вам с расспросами.

— Не то на тебя всех собак спустят.

— Верно. А собак я не очень люблю. Словом, все наши беседы прошу держать в строжайшей тайне.

Мэтью подумал, что прачке можно бы и приплатить — если ему самому когда-нибудь заплатят, — однако решил повременить с этим предложением.

— Я — могила! — Ее глаза сияли от нетерпения. — Ну, выкладывай!

— Что ж… вчера на корабле прибыла внучка мистера Григсби. Как я понял, через две недели после выхода из порта несколько женщин…

— …Устроились мыть голову на палубе, а преподобный Патриксон в это время стоял на табурете и читал проповедь. Внучка печатника уронила мыло, кто-то на нем поскользнулся и влетел в капитана Биллопса, а тот врезался аккурат в священника и скинул его за борт. То ли священник голову разбил, пока падал, то ли воды наглотался, но он быстренько пошел ко дну, и как раз в этот миг их корабль врезался в кита.

Мэтью кивнул. Все это он узнал вчера днем от одного из замшелых пассажиров «Сары Эмбри», однако стоило признать: вдова Шервин была непревзойденным мастером по добыче последних новостей.

— Кит еще до столкновения был изранен, — видно, акулы его покусали. Ну, «Эмбри» и влетела на всех парусах ему в бок. Кусок китовьего мяса размером с телегу прицепился к носу корабля. Жуткое небось было зрелище. Акулы почуяли кровь и стали сотнями кружить возле «Эмбри», день и ночь. Сожрали этот кусок подчистую и заодно брешь в носу прогрызли. Корабль начал набирать воду.

— Вы уже в курсе, — сказал Мэтью.

— Только они брешь залатали, как полил дождь. Гром, молнии, волны высотой с дом! — гремела, подобно буре, вдова Шервин. — Тогда-то у них и треснула грот-мачта. А сразу после шторма на море опустился мертвый штиль. За несколько дней — ни ветерка, море гладкое, как стекло, и солнце сверху жарит. Капитан совсем спятил и хотел выбросить девчонку за борт, но остальные за нее вступились: все же видели, что она не нарочно мыло уронила. Да и священника он сам за борт уронил. Да, все это я уже слышала, чем еще порадуешь?

Мэтью подумал, не интересно ли ей будет узнать, что Сесилия до сих пор каждое утро тычется рылом ему в колени. Он быстро оглянулся на дверь — не идет ли кто, — открыл рот и… вывалил то, что никак не собирался говорить: