Королева Бедлама
Часть 30 из 93 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Верно, сэр, но я подошел как раз в тот миг, когда вы с преподобным Уэйдом осматривали тело. Кажется, вы констатировали смерть мистера Деверика.
— Ничего я не констатировал. Это работа Маккаггерса.
— Неофициально, разумеется, — продолжал Мэтью. — Вы ведь в курсе, что я работаю у мирового судьи Пауэрса?
— Да, и что с того?
— Видите ли, сэр… По долгу службы мне приходится иногда иметь дело с главным констеблем Лиллехорном, и он мне сказал…
— Вы когда-нибудь закончите, молодой человек?
— Да, сэр, прошу вас выслушать до конца — я отниму у вас не больше минуты.
— Вообще-то, каждая моя минута стоит денег.
Мэтью сумел лишь кивнуть и улыбнуться.
— Да, сэр. Вы сказали главному констеблю Лиллехорну, что в ту ночь шли к пациенту. Можно поинтересоваться — к кому?
— Поинтересоваться можно, — надменно процедил Вандерброкен, — только я вам не отвечу.
— Понимаю, понимаю. В таком случае, вероятно, вы сможете ответить на другой вопрос, очень простой и не требующий нарушения врачебной тайны. Вы с преподобным Уэйдом шли по одному делу или по разным?
Вандерброкен молча поправил очки, сползшие на кончик острого носа.
— Знаю, вы в ту ночь торопились, — продолжал Мэтью, испытывая судьбу и терпение доктора. — Я заметил под вашим плащом ночную сорочку — быть может, вот эту самую. Значит, вас среди ночи вызвали из дома по какому-то срочному делу, но, разумеется, любые вопросы в этом отношении…
— Совершенно неуместны, — перебил его Вандерброкен, гневно раздувая ноздри. — Вы здесь по поручению главного констебля?
— Нет, сэр.
— Тогда на кой черт вам знать, куда мы торопились с преподобным Уэйдом — по одному делу или нет? Кем вы себя возомнили, как смеете приставать ко мне с нелепыми вопросами?!
Мэтью не сдавался. Внутри у него зашевелился гнев — будто где-то в кишках загудели шершни. Он даже позволил себе немного повысить голос.
— Когда в городе орудует убийца, — произнес он, уверенно глядя в пылающие красным стекла очков Вандерброкена, — нелепых вопросов не существует. На одни вопросы люди отвечают, а от иных увиливают, вот и все. Минувшей ночью Масочник убил Эбена Осли, вы об этом слышали?
Вандерброкен приоткрыл рот, однако более никоим образом не выдал своего удивления.
— Нет, не слышал. Где это случилось?
— На Баррек-стрит.
— Ему точно так же перерезали горло? И лицо исполосовали?
— Видимо, да.
— Господи, — тихо произнес врач, растерянно оглядываясь по сторонам. Затем он сделал глубокий вдох, а на выдохе словно съежился, уменьшился в размерах. — Куда катится наш город? — Вопрос был адресован не Мэтью, а скорее земле, небу или даже птицам в кронах деревьев. Наконец врач совладал с собой и поднял на незваного гостя по-прежнему пылающий взор. — Я глубоко сожалею о смерти Осли, как сожалел бы о смерти любого человека, но при чем здесь мы с преподобным Уэйдом?
— Я пытаюсь прояснить кое-какие показания, полученные главным констеблем. Правильно ли я понимаю, что в ночь убийства Деверика вы встретились с Уэйдом и шли с ним по одному делу?
— Молодой человек, я по-прежнему не разумею, как это касается лично вас. Быть может, вы подались в констебли? Вы меня допрашиваете от имени Лиллехорна или судьи Пауэрса?
— Нет, сэр, — признался Мэтью.
— Ах, значит, вы просто частное лицо и желаете… что? Доставить мне беспокойство?
— Прошу меня извинить, если я так сильно вас побеспокоил, но хотелось бы все-таки получить ответ.
Вандерброкен шагнул вперед и встал почти вплотную к Мэтью. Их разделяла только калитка.
— Тогда вот что: мои дела вас не касаются, ясно? Куда в ту ночь направлялся преподобный Уэйд — не берусь гадать. Могу лишь сообщить вам, что я вынужден был взять некоторых пациентов покойного доктора Гудвина и по этой причине не имею возможности отойти от дел и спокойно насладиться благами, каковые несет человеку почтенный возраст, — такими как ранний отход ко сну и музицирование на свежем воздухе. Таким образом, мистер Корбетт, в последние дни я пребываю в скверном расположении духа, и, ежели вы не успеете покинуть мои владения до того, как я выйду из дома с заряженным ружьем, вам доведется на собственной шкуре узнать, на что способен человек, лишенный частной жизни и чувствующий себя рыбкой в аквариуме.
С этими словами добрый доктор развернулся и стремительно скрылся за углом, а Мэтью рассудил, что и ему давно пора на работу.
Глава 18
На подходе к ратуше Мэтью осознал, что, даже если не принимать в расчет вчерашнее убийство Осли, день предстоит незаурядный.
Перед зданием ратуши собралась толпа, человек сорок. Судя по выражениям их лиц и громкости речей, то были отнюдь не счастливые горожане. В руках у некоторых Мэтью заметил листовки — несомненно, последний номер издания Григсби. Свежеиспеченную «Уховертку» продавали в трактире Салли Алмонд, в «Док-хаусе» и еще паре мест в городе. Что вызвало массовое недовольство, Мэтью не знал и решил пока не узнавать. Он осторожно пробрался сквозь толпу и вошел в ратушу.
Кабинет Пауэрса оказался заперт: вероятно, мировой судья уже ушел на слушание. Мэтью рылся в карманах в поисках ключа, когда мимо по коридору со стопкой бумаг в руках проходил другой секретарь — Аарон Лаптон. Он-то и поведал Мэтью утренние новости. Все сегодняшние судебные слушания отменили, а мировых судей, олдерменов, главного констебля и прочее руководство согнали в главный зал на встречу с лордом Корнбери. Ходят слухи, по секрету добавил Лаптон, что они разрабатывают тот самый Указ о чистых улицах… и, кстати, не слыхал ли Мэтью про очередное убийство? Мэтью заверил коллегу, что слыхал, и тогда Лаптон предположил, что, видимо, Корнбери все-таки решил закрывать трактиры пораньше, а у входа в ратушу толпятся уже почуявшие неладное хозяева злачных заведений и их любимые клиенты.
Кроме того, Мэтью узнал, что на лорде Корнбери сегодня было синее платье — нелепое и ничуть не красившее его фигуру. А вот это мне знать совсем ни к чему, подумал Мэтью, но Лаптона все же поблагодарил, попрощался и вошел в кабинет, дабы навести там порядок и разобрать почту, которую судья мог всем скопом сложить в ящик «для ответа». Первым делом в глаза бросился лежавший на полу номер «Уховертки», подсунутый под дверь либо самим Григсби, либо нанятым для этих целей мальчишкой. Второе, что привлекло внимание Мэтью, когда он поднимал листовку с пола, был жирный заголовок «Масочник наносит новый удар» и приписка под ним: «Интервью с судебным медиком, взятое молодым свидетелем».
— Ах ты черт, — пробормотал он.
Закрывая дверь изнутри, Мэтью едва не сломал засов. Затем он присел на край своего стола, поскольку чувствовал необходимость найти себе какую-то опору.
Мармадьюку и Ефрему явно нелегко пришлось, судя по количеству «послушников» и «монахов» на странице («послушниками» называли бледные, плохо пропечатанные буквы, которым не хватило краски, а «монахами» — жирные и расплывшиеся). Впрочем, даже явные типографские изъяны не скрыли имени Мэтью, которое несколько раз упоминалось в главной статье.
В ночь со вторника на среду город потрясло чудовищное убийство одного из виднейших местных коммерсантов — мистера Пеннфорда Деверика. Масочник совершил свое второе преступление против совести и человечества. Эштон Маккаггерс, судебный медик Нью-Йорка, дал интервью Мэтью Корбетту, другу сего издания и секретарю мирового судьи Пауэрса, в котором раскрыл некоторые факты о вышеупомянутом злодейском поступке и личности самого злодея, лишившего жизни достопочтенного мистера Деверика.
По словам мистера Маккаггерса и нашего друга мистера Корбетта, Масочник все-таки не покинул город, как поначалу утверждали некоторые высокопоставленные лица. Это доказывают порезы на лице трупа — точно такие же порезы в виде очертаний маски преступник оставил на лице доктора Джулиуса Годвина две недели назад. По мнению Маккаггерса, говорит наш друг, Масочник сперва ударил мистера Деверика тупым предметом, а затем уж сделал свое грязное дело.
Мэтью не припоминал, чтобы он рассказывал об этом Григсби, но мало ли… Может, и ляпнул что-то такое по глупости, а Мармадьюк быстренько соединил несколько деталей в единое полотно.
Наш мистер Корбетт одним из первых подоспел на место чудовищного преступления. Он рассказывает, что мистер Деверик стал жертвой жестокого нападения, однако сбежать не пытался — потому как, вероятно, состоял в близком знакомстве с убийцей. Кровь поистине стынет в жилах при мысли о том, что ваш добрый знакомый может оказаться беспощадным душегубом.
Опять-таки Мэтью не припоминал, чтобы рассказывал об этом Мармадьюку. Возможно, он выразился следующим образом: «Деверик не пытался оказать убийце сопротивления. Как я понял, Маккаггерс считает, что они могли быть знакомы».
Тело мистера Деверика на Смит-стрит обнаружил мистер Филип Кови, а около полуночи мистер Маккаггерс констатировал его смерть. Заданные главному констеблю Лиллехорну вопросы были переадресованы главному прокурору Джеймсу Байнсу, а тот, в свою очередь, порекомендовал обратиться к лорду Корнбери, чьи комментарии нам получить пока не удалось.
Автор материала надеется, что Масочника в ближайшее время найдут и привлекут к ответственности за содеянное. Выражаем соболезнования вдове мистера Деверика, Эстер, его сыну Роберту и остальным членам его большой семьи.
Далее следовала короткая биография Деверика, которую Григсби, по всей видимости, добыл у вдовы, а вторая статья была посвящена знакомству лорда Корнбери с горожанами. Автор дипломатично назвал нового губернатора «стильным дополнением к городу, коим он надеется управлять, к общему удовольствию жителей». Мэтью перевернул листовку и на обратной стороне, внизу, среди заметок о поломке лесовозной телеги на Бродвее, о прибывающих в гавань судах и грузах, нашел объявление о грядущем открытии бюро «Герральд». Что ж, хоть тут все прошло по плану.
Он вновь пробежал глазами по статье о Масочнике. В ней, по счастью, не было ничего, что могло покоробить Маккаггерса: Мэтью все-таки удалось утаить от Григсби важные подробности. Но вот эти слова про «доброго знакомого» и «беспощадного душегуба» вряд ли понравятся главному прокурору Байнсу. Кроме того, теперь у многих сложится впечатление, будто Мэтью докладывает Григсби обо всех деяниях — и бездействии — городских властей.
Мэтью решил прихватить газетку, покинуть ратушу — да побыстрее — и наконец отдохнуть.
В коридоре он на секунду замешкался — запирал дверь, — а по дороге к лестнице услыхал внизу топот и голоса. Кто-то поднимался. Видимо, встреча с губернатором закончилась, причем не на самой приятной ноте: поднимавшиеся господа громко кричали и бранились так, что стены краснели. Вроде бы в этой надвигающейся буре гремел и неподражаемый голос Байнса, подобный раскатам грома.
Мэтью смекнул, что скрыться в кабинете Пауэрса уже не успеет. Оставалось лишь спрятаться на той же лестнице этажом выше. Однако на площадке третьего этажа Мэтью услыхал, что не все остались на втором, кто-то поднимается дальше. Справа от него, в конце коридора, располагался кабинет главного прокурора. Слева архивы, а за ними еще какая-то дверь. Мэтью открыл ее и очутился на очередном лестничном пролете, ведущем к очередной закрытой двери. Уж не там ли находятся владения Эштона Маккаггерса? Когда голоса за спиной стали громче и люди уже начали выходить в коридор, Мэтью прикрыл за собой дверь, оставив небольшую щель, и стал ждать, когда все утихнет. Какая ирония: он куда охотнее повстречал бы среди ночи Масочника, нежели Байнса в разгар дня.
— Что за невозможный человек! — донесся из коридора чей-то голос. — Он безумец, если не понимает, что бунта сегодня ночью не миновать! — Мэтью понял, что это ноет Лиллехорн.
— Да кутузка будет забита к одиннадцати часам! — Второй голос был ему незнаком, возможно, он принадлежал одному из мировых судей. — И как прикажете поступить с ночными рыболовами? С судами, приходящими в порт ночью? Положим, корабль подаст нам сигнал после полуночи — мы ему должны отказать в лоцманском боте?
— Однако самое возмутительное — это закрытие трактиров! — Вот этот голос совершенно точно принадлежал Джеймсу Байнсу, и Байнс явно был не в духе. — Подайте ему двадцать новых констеблей, ха! Где нам взять столько добровольцев, скажите на милость? Под угрозой расстрела людей набирать? У меня и своих хлопот полон рот, между прочим, не хватало еще и этой головной боли. Говорю вам, Григсби следует арестовать!
Мэтью услышал, как кто-то сердито смял листок бумаги.
— Нельзя его под арест, — сказал мировой судья. — Кто будет печатать объявления об указе?
— А, черт его дери! — рвал и метал Байнс. — Пусть сперва их напечатает, а потом мы ему вменим нагнетание страха и паники в обществе!
Хлопнула дверь, и голоса стихли. Почти сразу после этого Мэтью явственно услыхал пистолетный выстрел — перепутать этот звук с каким-то другим он не мог, поскольку недавно с ним познакомился, — и решил, что Байнс стреляет из ружья, дабы выпустить пар.
Через мгновение грянул второй выстрел, и тут уж Мэтью сообразил: палили не на третьем этаже, а сверху, на чердаке.
Он не стал гадать, что там творит Маккаггерс. У Мэтью накопилось к судебному медику несколько вопросов, и сейчас было самое время их задать — и черт с ней, с пальбой. Он поднялся по ступенькам к зловещей двери на чердак, решительно постучал и не без замирания сердца стал ждать, когда ему отворят.
Наконец в двери открылось крошечное квадратное окошко, и оттуда на Мэтью посмотрел карий глаз за стеклом очков. Поначалу глаз явно был зол, но в следующий миг, признав гостя, заметно подобрел.
— Мистер Корбетт, — сказал судебный медик. — Чем могу быть полезен?
— Мне бы хотелось войти, если позволите.
— Я… я сейчас несколько занят. Быть может, заглянете чуть позже?
— Простите, сэр, но я сегодня уже вряд ли вернусь в ратушу. Вернее — точно не вернусь. Может, уделите мне пару минут?
— Ну что ж, пару минут уделю.
Лязгнул засов, повернулась дверная ручка, и Мэтью получил дозволение на вход в самую загадочную часть городской ратуши.
Он перешагнул порог, и Маккаггерс — в таких же коричневых бриджах и белой сорочке с закатанными рукавами — закрыл за ним дверь. Засов тут же вернулся на место, что, по мнению Мэтью, указывало на потребность Маккаггерса в уединении. Еще через секунду, окинув взглядом покои, залитые золотисто-дымчатым светом из чердачных окон, Мэтью осознал, что судебный медик сотворил себе целый мир на верхнем этаже самого высокого городского здания, и далеко не все его творения радуют взор.
Первым делом внимание Мэтью привлекли четыре человеческих скелета — три взрослых, один ребенка, — висевшие под потолочными балками. Вдоль стен выстроилось штук тридцать, если не больше, черепов всех размеров, целых либо без нижней челюсти и иных костей. Тут и там, подобно зловещим декорациям, были расставлены скрепленные проволокой кости ног, рук, кистей и грудных клеток. На деревянных картотечных шкафчиках медового цвета также громоздились черепа, а позади, на стене, экспонировались скелеты лягушек и летучих мышей. Словом, владения Маккаггерса представляли собой самое настоящее кладбище, только безупречно чистое и стерильное. Гордость коллекционера, подумал Мэтью. Маккаггерс собирал кости людей и животных так же, как он собирал книги.
Однако на этом поразительное не заканчивалось. Рядом с длинным столом, заставленным мензурками и склянками, в которых плавало неизвестно что, помещался шкаф с мечами, топорами, ножами различных размеров, двумя мушкетами и тремя пистолетами, а также угрожающего вида дубинами, окованными железом или гвоздями, медными кастетами и примитивными копьями. На экспозиции огнестрельного оружия пустовало два места, а в воздухе резко пахло порохом.
— Ничего я не констатировал. Это работа Маккаггерса.
— Неофициально, разумеется, — продолжал Мэтью. — Вы ведь в курсе, что я работаю у мирового судьи Пауэрса?
— Да, и что с того?
— Видите ли, сэр… По долгу службы мне приходится иногда иметь дело с главным констеблем Лиллехорном, и он мне сказал…
— Вы когда-нибудь закончите, молодой человек?
— Да, сэр, прошу вас выслушать до конца — я отниму у вас не больше минуты.
— Вообще-то, каждая моя минута стоит денег.
Мэтью сумел лишь кивнуть и улыбнуться.
— Да, сэр. Вы сказали главному констеблю Лиллехорну, что в ту ночь шли к пациенту. Можно поинтересоваться — к кому?
— Поинтересоваться можно, — надменно процедил Вандерброкен, — только я вам не отвечу.
— Понимаю, понимаю. В таком случае, вероятно, вы сможете ответить на другой вопрос, очень простой и не требующий нарушения врачебной тайны. Вы с преподобным Уэйдом шли по одному делу или по разным?
Вандерброкен молча поправил очки, сползшие на кончик острого носа.
— Знаю, вы в ту ночь торопились, — продолжал Мэтью, испытывая судьбу и терпение доктора. — Я заметил под вашим плащом ночную сорочку — быть может, вот эту самую. Значит, вас среди ночи вызвали из дома по какому-то срочному делу, но, разумеется, любые вопросы в этом отношении…
— Совершенно неуместны, — перебил его Вандерброкен, гневно раздувая ноздри. — Вы здесь по поручению главного констебля?
— Нет, сэр.
— Тогда на кой черт вам знать, куда мы торопились с преподобным Уэйдом — по одному делу или нет? Кем вы себя возомнили, как смеете приставать ко мне с нелепыми вопросами?!
Мэтью не сдавался. Внутри у него зашевелился гнев — будто где-то в кишках загудели шершни. Он даже позволил себе немного повысить голос.
— Когда в городе орудует убийца, — произнес он, уверенно глядя в пылающие красным стекла очков Вандерброкена, — нелепых вопросов не существует. На одни вопросы люди отвечают, а от иных увиливают, вот и все. Минувшей ночью Масочник убил Эбена Осли, вы об этом слышали?
Вандерброкен приоткрыл рот, однако более никоим образом не выдал своего удивления.
— Нет, не слышал. Где это случилось?
— На Баррек-стрит.
— Ему точно так же перерезали горло? И лицо исполосовали?
— Видимо, да.
— Господи, — тихо произнес врач, растерянно оглядываясь по сторонам. Затем он сделал глубокий вдох, а на выдохе словно съежился, уменьшился в размерах. — Куда катится наш город? — Вопрос был адресован не Мэтью, а скорее земле, небу или даже птицам в кронах деревьев. Наконец врач совладал с собой и поднял на незваного гостя по-прежнему пылающий взор. — Я глубоко сожалею о смерти Осли, как сожалел бы о смерти любого человека, но при чем здесь мы с преподобным Уэйдом?
— Я пытаюсь прояснить кое-какие показания, полученные главным констеблем. Правильно ли я понимаю, что в ночь убийства Деверика вы встретились с Уэйдом и шли с ним по одному делу?
— Молодой человек, я по-прежнему не разумею, как это касается лично вас. Быть может, вы подались в констебли? Вы меня допрашиваете от имени Лиллехорна или судьи Пауэрса?
— Нет, сэр, — признался Мэтью.
— Ах, значит, вы просто частное лицо и желаете… что? Доставить мне беспокойство?
— Прошу меня извинить, если я так сильно вас побеспокоил, но хотелось бы все-таки получить ответ.
Вандерброкен шагнул вперед и встал почти вплотную к Мэтью. Их разделяла только калитка.
— Тогда вот что: мои дела вас не касаются, ясно? Куда в ту ночь направлялся преподобный Уэйд — не берусь гадать. Могу лишь сообщить вам, что я вынужден был взять некоторых пациентов покойного доктора Гудвина и по этой причине не имею возможности отойти от дел и спокойно насладиться благами, каковые несет человеку почтенный возраст, — такими как ранний отход ко сну и музицирование на свежем воздухе. Таким образом, мистер Корбетт, в последние дни я пребываю в скверном расположении духа, и, ежели вы не успеете покинуть мои владения до того, как я выйду из дома с заряженным ружьем, вам доведется на собственной шкуре узнать, на что способен человек, лишенный частной жизни и чувствующий себя рыбкой в аквариуме.
С этими словами добрый доктор развернулся и стремительно скрылся за углом, а Мэтью рассудил, что и ему давно пора на работу.
Глава 18
На подходе к ратуше Мэтью осознал, что, даже если не принимать в расчет вчерашнее убийство Осли, день предстоит незаурядный.
Перед зданием ратуши собралась толпа, человек сорок. Судя по выражениям их лиц и громкости речей, то были отнюдь не счастливые горожане. В руках у некоторых Мэтью заметил листовки — несомненно, последний номер издания Григсби. Свежеиспеченную «Уховертку» продавали в трактире Салли Алмонд, в «Док-хаусе» и еще паре мест в городе. Что вызвало массовое недовольство, Мэтью не знал и решил пока не узнавать. Он осторожно пробрался сквозь толпу и вошел в ратушу.
Кабинет Пауэрса оказался заперт: вероятно, мировой судья уже ушел на слушание. Мэтью рылся в карманах в поисках ключа, когда мимо по коридору со стопкой бумаг в руках проходил другой секретарь — Аарон Лаптон. Он-то и поведал Мэтью утренние новости. Все сегодняшние судебные слушания отменили, а мировых судей, олдерменов, главного констебля и прочее руководство согнали в главный зал на встречу с лордом Корнбери. Ходят слухи, по секрету добавил Лаптон, что они разрабатывают тот самый Указ о чистых улицах… и, кстати, не слыхал ли Мэтью про очередное убийство? Мэтью заверил коллегу, что слыхал, и тогда Лаптон предположил, что, видимо, Корнбери все-таки решил закрывать трактиры пораньше, а у входа в ратушу толпятся уже почуявшие неладное хозяева злачных заведений и их любимые клиенты.
Кроме того, Мэтью узнал, что на лорде Корнбери сегодня было синее платье — нелепое и ничуть не красившее его фигуру. А вот это мне знать совсем ни к чему, подумал Мэтью, но Лаптона все же поблагодарил, попрощался и вошел в кабинет, дабы навести там порядок и разобрать почту, которую судья мог всем скопом сложить в ящик «для ответа». Первым делом в глаза бросился лежавший на полу номер «Уховертки», подсунутый под дверь либо самим Григсби, либо нанятым для этих целей мальчишкой. Второе, что привлекло внимание Мэтью, когда он поднимал листовку с пола, был жирный заголовок «Масочник наносит новый удар» и приписка под ним: «Интервью с судебным медиком, взятое молодым свидетелем».
— Ах ты черт, — пробормотал он.
Закрывая дверь изнутри, Мэтью едва не сломал засов. Затем он присел на край своего стола, поскольку чувствовал необходимость найти себе какую-то опору.
Мармадьюку и Ефрему явно нелегко пришлось, судя по количеству «послушников» и «монахов» на странице («послушниками» называли бледные, плохо пропечатанные буквы, которым не хватило краски, а «монахами» — жирные и расплывшиеся). Впрочем, даже явные типографские изъяны не скрыли имени Мэтью, которое несколько раз упоминалось в главной статье.
В ночь со вторника на среду город потрясло чудовищное убийство одного из виднейших местных коммерсантов — мистера Пеннфорда Деверика. Масочник совершил свое второе преступление против совести и человечества. Эштон Маккаггерс, судебный медик Нью-Йорка, дал интервью Мэтью Корбетту, другу сего издания и секретарю мирового судьи Пауэрса, в котором раскрыл некоторые факты о вышеупомянутом злодейском поступке и личности самого злодея, лишившего жизни достопочтенного мистера Деверика.
По словам мистера Маккаггерса и нашего друга мистера Корбетта, Масочник все-таки не покинул город, как поначалу утверждали некоторые высокопоставленные лица. Это доказывают порезы на лице трупа — точно такие же порезы в виде очертаний маски преступник оставил на лице доктора Джулиуса Годвина две недели назад. По мнению Маккаггерса, говорит наш друг, Масочник сперва ударил мистера Деверика тупым предметом, а затем уж сделал свое грязное дело.
Мэтью не припоминал, чтобы он рассказывал об этом Григсби, но мало ли… Может, и ляпнул что-то такое по глупости, а Мармадьюк быстренько соединил несколько деталей в единое полотно.
Наш мистер Корбетт одним из первых подоспел на место чудовищного преступления. Он рассказывает, что мистер Деверик стал жертвой жестокого нападения, однако сбежать не пытался — потому как, вероятно, состоял в близком знакомстве с убийцей. Кровь поистине стынет в жилах при мысли о том, что ваш добрый знакомый может оказаться беспощадным душегубом.
Опять-таки Мэтью не припоминал, чтобы рассказывал об этом Мармадьюку. Возможно, он выразился следующим образом: «Деверик не пытался оказать убийце сопротивления. Как я понял, Маккаггерс считает, что они могли быть знакомы».
Тело мистера Деверика на Смит-стрит обнаружил мистер Филип Кови, а около полуночи мистер Маккаггерс констатировал его смерть. Заданные главному констеблю Лиллехорну вопросы были переадресованы главному прокурору Джеймсу Байнсу, а тот, в свою очередь, порекомендовал обратиться к лорду Корнбери, чьи комментарии нам получить пока не удалось.
Автор материала надеется, что Масочника в ближайшее время найдут и привлекут к ответственности за содеянное. Выражаем соболезнования вдове мистера Деверика, Эстер, его сыну Роберту и остальным членам его большой семьи.
Далее следовала короткая биография Деверика, которую Григсби, по всей видимости, добыл у вдовы, а вторая статья была посвящена знакомству лорда Корнбери с горожанами. Автор дипломатично назвал нового губернатора «стильным дополнением к городу, коим он надеется управлять, к общему удовольствию жителей». Мэтью перевернул листовку и на обратной стороне, внизу, среди заметок о поломке лесовозной телеги на Бродвее, о прибывающих в гавань судах и грузах, нашел объявление о грядущем открытии бюро «Герральд». Что ж, хоть тут все прошло по плану.
Он вновь пробежал глазами по статье о Масочнике. В ней, по счастью, не было ничего, что могло покоробить Маккаггерса: Мэтью все-таки удалось утаить от Григсби важные подробности. Но вот эти слова про «доброго знакомого» и «беспощадного душегуба» вряд ли понравятся главному прокурору Байнсу. Кроме того, теперь у многих сложится впечатление, будто Мэтью докладывает Григсби обо всех деяниях — и бездействии — городских властей.
Мэтью решил прихватить газетку, покинуть ратушу — да побыстрее — и наконец отдохнуть.
В коридоре он на секунду замешкался — запирал дверь, — а по дороге к лестнице услыхал внизу топот и голоса. Кто-то поднимался. Видимо, встреча с губернатором закончилась, причем не на самой приятной ноте: поднимавшиеся господа громко кричали и бранились так, что стены краснели. Вроде бы в этой надвигающейся буре гремел и неподражаемый голос Байнса, подобный раскатам грома.
Мэтью смекнул, что скрыться в кабинете Пауэрса уже не успеет. Оставалось лишь спрятаться на той же лестнице этажом выше. Однако на площадке третьего этажа Мэтью услыхал, что не все остались на втором, кто-то поднимается дальше. Справа от него, в конце коридора, располагался кабинет главного прокурора. Слева архивы, а за ними еще какая-то дверь. Мэтью открыл ее и очутился на очередном лестничном пролете, ведущем к очередной закрытой двери. Уж не там ли находятся владения Эштона Маккаггерса? Когда голоса за спиной стали громче и люди уже начали выходить в коридор, Мэтью прикрыл за собой дверь, оставив небольшую щель, и стал ждать, когда все утихнет. Какая ирония: он куда охотнее повстречал бы среди ночи Масочника, нежели Байнса в разгар дня.
— Что за невозможный человек! — донесся из коридора чей-то голос. — Он безумец, если не понимает, что бунта сегодня ночью не миновать! — Мэтью понял, что это ноет Лиллехорн.
— Да кутузка будет забита к одиннадцати часам! — Второй голос был ему незнаком, возможно, он принадлежал одному из мировых судей. — И как прикажете поступить с ночными рыболовами? С судами, приходящими в порт ночью? Положим, корабль подаст нам сигнал после полуночи — мы ему должны отказать в лоцманском боте?
— Однако самое возмутительное — это закрытие трактиров! — Вот этот голос совершенно точно принадлежал Джеймсу Байнсу, и Байнс явно был не в духе. — Подайте ему двадцать новых констеблей, ха! Где нам взять столько добровольцев, скажите на милость? Под угрозой расстрела людей набирать? У меня и своих хлопот полон рот, между прочим, не хватало еще и этой головной боли. Говорю вам, Григсби следует арестовать!
Мэтью услышал, как кто-то сердито смял листок бумаги.
— Нельзя его под арест, — сказал мировой судья. — Кто будет печатать объявления об указе?
— А, черт его дери! — рвал и метал Байнс. — Пусть сперва их напечатает, а потом мы ему вменим нагнетание страха и паники в обществе!
Хлопнула дверь, и голоса стихли. Почти сразу после этого Мэтью явственно услыхал пистолетный выстрел — перепутать этот звук с каким-то другим он не мог, поскольку недавно с ним познакомился, — и решил, что Байнс стреляет из ружья, дабы выпустить пар.
Через мгновение грянул второй выстрел, и тут уж Мэтью сообразил: палили не на третьем этаже, а сверху, на чердаке.
Он не стал гадать, что там творит Маккаггерс. У Мэтью накопилось к судебному медику несколько вопросов, и сейчас было самое время их задать — и черт с ней, с пальбой. Он поднялся по ступенькам к зловещей двери на чердак, решительно постучал и не без замирания сердца стал ждать, когда ему отворят.
Наконец в двери открылось крошечное квадратное окошко, и оттуда на Мэтью посмотрел карий глаз за стеклом очков. Поначалу глаз явно был зол, но в следующий миг, признав гостя, заметно подобрел.
— Мистер Корбетт, — сказал судебный медик. — Чем могу быть полезен?
— Мне бы хотелось войти, если позволите.
— Я… я сейчас несколько занят. Быть может, заглянете чуть позже?
— Простите, сэр, но я сегодня уже вряд ли вернусь в ратушу. Вернее — точно не вернусь. Может, уделите мне пару минут?
— Ну что ж, пару минут уделю.
Лязгнул засов, повернулась дверная ручка, и Мэтью получил дозволение на вход в самую загадочную часть городской ратуши.
Он перешагнул порог, и Маккаггерс — в таких же коричневых бриджах и белой сорочке с закатанными рукавами — закрыл за ним дверь. Засов тут же вернулся на место, что, по мнению Мэтью, указывало на потребность Маккаггерса в уединении. Еще через секунду, окинув взглядом покои, залитые золотисто-дымчатым светом из чердачных окон, Мэтью осознал, что судебный медик сотворил себе целый мир на верхнем этаже самого высокого городского здания, и далеко не все его творения радуют взор.
Первым делом внимание Мэтью привлекли четыре человеческих скелета — три взрослых, один ребенка, — висевшие под потолочными балками. Вдоль стен выстроилось штук тридцать, если не больше, черепов всех размеров, целых либо без нижней челюсти и иных костей. Тут и там, подобно зловещим декорациям, были расставлены скрепленные проволокой кости ног, рук, кистей и грудных клеток. На деревянных картотечных шкафчиках медового цвета также громоздились черепа, а позади, на стене, экспонировались скелеты лягушек и летучих мышей. Словом, владения Маккаггерса представляли собой самое настоящее кладбище, только безупречно чистое и стерильное. Гордость коллекционера, подумал Мэтью. Маккаггерс собирал кости людей и животных так же, как он собирал книги.
Однако на этом поразительное не заканчивалось. Рядом с длинным столом, заставленным мензурками и склянками, в которых плавало неизвестно что, помещался шкаф с мечами, топорами, ножами различных размеров, двумя мушкетами и тремя пистолетами, а также угрожающего вида дубинами, окованными железом или гвоздями, медными кастетами и примитивными копьями. На экспозиции огнестрельного оружия пустовало два места, а в воздухе резко пахло порохом.