Королева Бедлама

— А, ну их! Джон Файв, говоришь?

— Да, сэр. — Джон слегка отвлекся: путана начала жевать Кипперингу левое ухо. — Я вас иногда вижу в городе.

— Ты жених Констанции Уэйд! — заявил Кипперинг, аккуратно пытаясь извлечь ухо из пасти проститутки.

— Да, сэр, верно. Можно спросить, откуда вам это известно?

— А разве это тайна? Я недавно разговаривал с преподобным, и он упомянул мимоходом твое имя.

— Вы — друг семьи?

— Два «якоря»! — крикнули за столом.

И вновь игроки загомонили: кто вопил, кто сыпал проклятьями, кто громко изъявлял желание выпить для смелости. Среди дыма, смеха и криков Мэтью казалось, что он стоит на уходящей из-под ног палубе корабля, которому оторвало судовой руль. Он обратил внимание, что левая рука проститутки поползла к паху Кипперинга.

В поднявшемся гвалте — до того, как Кипперинг успел ответить на вопрос Джона, — Мэтью попытался вспомнить все, что ему было известно об этих молодых адвокатах. Джоплин Поллард — с виду совсем мальчишка, гладко выбритый и опрятный, с благодушными карими глазами и коротким рыжим ежиком — на самом деле был лет тридцати от роду и приехал в колонию в 1698 году, дабы помогать уже состоявшемуся адвокату Чарльзу Лэнду. Не прошло и года, как Лэнд унаследовал крупную сумму денег и вернулся с женой в Англию, где стал, насколько Мэтью было известно от судьи Пауэрса, видным покровителем искусств и политическим деятелем.

Поллард же — «зеленый юнец», как ласково величал его Пауэрс, — оказался брошен на произвол судьбы. Контора теперь принадлежала ему одному, и вскоре он нанял Брайана Фицджеральда из Бостона. Дела у них — судя по серому сюртуку из дорогого льна, темно-синему жабо и превосходным, отполированным до блеска черным туфлям Полларда — шли хорошо.

Дополнял сию блистательную молодую компанию Кипперинг, прибывший два года назад из Англии с репутацией прекрасного специалиста по коммерческим сделкам. Вот только он слишком увлекся женой одного лондонского банкира и за свои грехи был изгнан из клуба джентльменов. Считалось, что в колонии он отбывает наказание, после чего должен вновь попытать счастья на большой арене, но двадцативосьмилетний Кипперинг — подтянутый и чертовски красивый юноша с двухдневной щетиной, спадающим на лоб непокорным черным вихром и светло-голубыми глазами, льдистый взгляд которых даже пугал, — явно оказался не готов к объятьям кожаного кресла, когда вокруг крутилось столько прехорошеньких распутных девчушек, а в трактирах рекою лилось вино. Не спешил он и войти в список самых хорошо одетых господ: его простой черный сюртук, белая сорочка и потертые черные туфли знавали лучшие времена.

Проститутка не успела добраться до его сокровищ: он вовремя схватил ее за руку и ласково, но твердо стиснул ладонь.

— Преподобный Уэйд обращался ко мне за консультацией. Не насчет дочери, конечно, а по другому вопросу. Однако он счел необходимым сообщить мне о грядущем событии.

— Вы про нашу свадьбу?

Кипперинг содрогнулся:

— Попрошу вас не сквернословить в моем присутствии.

— А ведь преподобный вряд ли обрадовался бы, узнав, что его будущий зять посещает подобные заведения, — сказал Поллард, расплываясь в коварной улыбке. — Как считаете?

— Согласен, — встрял Мэтью, — но кормят здесь вкусно и дешево. Я и сам не раз тут ужинал. Кроме того, мы с другом хотели побеседовать в приватной обстановке, а это, как я понимаю, можно сделать в дальней комнате.

— О да. Но позвольте полюбопытствовать, какие такие секреты могут обсуждать с глазу на глаз секретарь мирового судьи и будущий зять священника? Ах нет, простите, это ведь не мое дело!

— Вот ты к ним пристал, Джоплин! — нахмурил брови Кипперинг. — Юнец еще не женат! Его надо восславить уже за одно то, что он решил ступить на сей опасный путь! Черт, да я бы сам не посмел просить руки дочери у этого старого хрыча! А ты?

— Сэр! — с жаром воскликнул Джон, уже помышляя расправиться с обидчиком. — Попрошу вас воздержаться от таких высказываний в адрес преподобного Уэйда!

— Пардон, пардон, я не со зла. — Кипперинг поднял кружку. — Эль во мне говорит.

— Ага, и этот разговорчивый эль когда-нибудь напросится на неприятности, помяни мое слово, — сказал Поллард. — Слушайте, Корбетт, насчет Пеннфорда Деверика. Он ведь был моим клиентом.

— Нашим клиентом, — поправил его Кипперинг.

— Да, нашим клиентом. И притом лучшим. Той ночью вы видели на улице его труп… Ужасный конец для такого состоятельного человека.

— Для любого ужасный, — сказал Мэтью и поморщился: барабанные перепонки едва не лопнули от очередного грянувшего за столом залпа. На другом конце зала кто-то бранился почем зря из-за плохих карт.

— Есть соображения? — спросил Поллард. — Вы все-таки чуть ли не первым на место преступления подоспели, по словам Лиллехорна. И столько идей касательно охраны порядка предложили нашему новому хлыщу-губернатору!

— Соображения у меня только самые очевидные. А вот вам, быть может, известно, не было ли у мистера Деверика врагов? — Вопрос Мэтью задал наобум. Он сомневался, что Деверик стал бы жать руку врагу, но с чего-то ведь надо начинать.

— Это мы уже обсудили с Лиллехорном. — Кипперинг с трудом сдерживал руки проститутки: точно юркие куницы или ласки, они шарили по карманам его сюртука. — У Деверика были конкуренты, да. Но не здесь, а в Лондоне. Когда ненадежные купцы задерживали поставки товаров, он грозил им судебными исками, но дальше бряцанья оружием дело не заходило.

— Это явно не все.

— Да бросьте, тогда давайте и врагов доктора Годвина искать, — сказал Поллард, — ведь их обоих, насколько я понял, убил один маньяк. Нужен ли маньяку повод для убийства? — На свой вопрос он тут же ответил сам: — Разумеется, нет!

— Вдруг Масочник — не маньяк, а просто умный человек, скрывающий свои истинные мотивы?

— Какие мотивы? — спросил Кипперинг, хотя ему с трудом удавалось поддерживать беседу.

Проститутка, не сумев обчистить его карманы, принялась целовать и облизывать ему шею.

— Понятия не имею, но надо поискать связь между доктором Годвином и мистером Девериком. Вам что-нибудь приходит на ум?

И вновь в зале заревели игроки, какой-то раздосадованный неудачник с размаху хлопнул ладонью по карточному столу, а мимо Мэтью, украдкой ущипнув его за ягодицу, протиснулась другая проститутка с беленым лицом и в высоком красном парике. Поллард повернулся к столу и проорал сквозь крики людей, делающих ставки:

— Эй, без меня не начинайте, слышите! Кто там мечет кости?! Уиндэм?


— Не могу даже представить, что их связывает, — сказал Кипперинг, в руках которого по-прежнему извивалась ласка. — Годвин Деверика не лечил, если вы об этом. И нашими услугами тоже не пользовался.

Мэтью пожал плечами:

— Конечно, вряд ли все так просто. Нам пора. Хорошего вечера вам обоим.

— Вам тоже, — с трудом выговорил Кипперинг. — И удачи… ну, с этим вашим секретным делом.

Тут, сумев наконец ухватить ласку покрепче, он вернулся к шумной игре.

Дальний зал «Тернового куста» помещался в конце короткого коридора, где на стене висела табличка: «Азартные игры запрещены. Женщинам вход воспрещен». Это была так называемая «столовая для джентльменов» — место для деловых переговоров в относительной тишине. Да, крики игроков все равно сюда долетали, но, по крайней мере, не оглушали. В комнате царил полумрак, поскольку горело лишь несколько фонарей. За одним из шести столов, расставленных в значительном отдалении друг от друга, сидели три человека. Все дымили длинными трубками и были окутаны табачным маревом, а разговор вели тихий и серьезный: когда вошли Мэтью и Джон, никто даже не поднял головы.

Вновь прибывшие уселись за стол в противоположном конце зала, подальше от двери. Не успели они толком устроиться, как та же самая девица принесла им по стакану портвейна и снова ушла. Мэтью какое-то время пытался оттереть кусок присохшей пищи от края своего стакана, а потом плюнул, понадеявшись, что это не говяжьи мозги.

Джон Файв сделал большой глоток вина и произнес:

— Я просто не знал, к кому еще обратиться, Мэтью. Когда Констанция мне все рассказала, я ее успокоил, заверил, что все наладится, но… Не знаю, не знаю. Пока что-то не налаживается.

— Начни, пожалуйста, с самого начала, — посоветовал Мэтью.

— Она говорит, все началось примерно месяц назад. В конце мая или начале июня. Ее отец на закате всегда выходил прогуляться — воздухом, мол, подышать. Констанция не придавала этому значения. Но с некоторых пор он стал гулять все позже и позже, а теперь и вовсе раньше десяти вечера из дома не выходит. И возвращается он… — Джон помедлил. Ему было явно неловко об этом говорить.

— Продолжай, — сказал Мэтью. — Возвращается он?..

— Другим человеком, — ответил Джон. Покрутив в руках стакан портвейна, он снова выпил. — Констанция говорит, у него как будто… темно на душе. Понимаешь, что она имеет в виду?

— То есть он бывает зол? Или меланхоличен?

— Скорее, последнее. Если это слово означает печаль. Или… ну, не знаю… ему будто вовсе не хочется ходить туда, куда он ходит, да выбора нет. Слушай, Мэтью. — Джон подался вперед и обратил на друга очень серьезный, почти умоляющий взгляд. — Никому об этом не рассказывай. Я знаю, многие считают Уильяма Уэйда чопорным святошей, но я от него ничего, кроме добра, не видел. Констанция очень его любит и считает самым лучшим отцом на свете. И он умный. Причем не только во всяком богословии разбирается. Ты знал, что он при любом удобном случае ходит на рыбалку?

— Нет.

— Ага. У него есть любимое местечко — в конце Уиндмилл-лейн. Как-то раз субботним утром и я туда ходил. С ним о чем угодно можно поговорить! Погоду умеет предсказывать, а за домом у него такой сад-огород — бабуля Кокер обзавидуется!

— Правда? — подивился Мэтью.

Бабуля Кокер пятнадцатилетней девчушкой прибыла в тогда еще голландский Нью-Амстердам и с тех пор выращивала отменные помидоры, кукурузу, бобы и арбузы, за которыми на фермерском рынке всегда выстраивалась длинная очередь.

— Я пытаюсь сказать, что преподобный Уэйд — не из тех безумных проповедников, что таскаются по городам, вопят во всю глотку: «Бойтесь гнева Божьего!» и тянут у прохожих последние монеты. Знаешь таких, наверное?

Мэтью, конечно, знал. Наглядный пример — Исход Иерусалим.

— Уильям Уэйд — достойный человек, — сказал Джон. — Если он и угодил в какую-то историю, то не по своей вине, ей-богу!

— Угодил в историю? — Мэтью нахмурился. — Что ты хочешь этим сказать?

— Гложет его что-то, — последовал угрюмый ответ. — Констанция теперь ночами не спит: слышит, как он встает и ходит взад-вперед по комнате. Просто ходит, понимаешь? Погоди… тебе еду принесли.

Девица внесла на подносе большую коричневую миску, поставила ее перед Мэтью, дала ему деревянные приборы и спросила:

— Монетой расплатитесь или записать на счет?

— На мой запиши, Роза, — сказал Джон Файв.

Девица пожала плечами, словно ей было совершенно все равно, и вышла из комнаты. Мэтью подумалось, что эта Роза из «Тернового куста» — поистине колючая особа.

В миске обнаружилось какое-то варево, похожее на грязь. Понять, из чего оно состоит, было решительно невозможно. Мэтью немного помешал его ложкой, но так и не разобрался, что это — бараний пирог, мозги, картошка, репа или понемногу того и другого, а то и вовсе экспромт повара? Впрочем, к тому времени он здорово проголодался и все же решил попробовать блюдо. Он осторожно облизнул край ложки и с удивлением понял, что кушанье — в меру соленое, пряное и с дымком. Словом, весьма приятное. Что ж, за подачу минус, а за вкус — сразу два плюса, подумал Мэтью и жадно принялся за еду, кивком давая понять Джону, чтобы тот продолжал рассказ.

— Ну вот, расхаживает он по комнате, значит… Раз ночью Констанция вроде бы слышала, как он кричал во сне. А в другой раз… так плакал, что у нее сердце кровью обливалось.

— Полагаю, она его расспрашивала про эту… историю?

— Слово она употребила другое, но да, расспрашивала. Он ничего ей не говорит, только один раз заверил, что скоро все разрешится.

— Скоро разрешится? Так и сказал?

Джон кивнул:

— Ну, Констанция так говорит. Мол, он ее усадил, взял за руки, заглянул ей в глаза и попросил ни о чем не тревожиться. Да, мол, в последнее время он сам не свой, но это его дело и скоро он все устроит. Просил ему довериться.

Мэтью глотнул портвейна.

— Однако «дело» до сих пор не разрешилось, как я понимаю? Он по-прежнему сам не свой?

— Да, и по ночам уходит. А что во вторник-то было!..