Королева ангелов

Мордатый поднимается, берет Мартина Эмануэля за юношескую руку, раскрывает ладонь, указывает на пятно крови на ладони, улыбается, качает головой, ведет его в комнату за другой бисерной занавеской. Посреди комнаты на кушетке стоит гроб. Мордатый грубо подталкивает Мартина Эмануэля к гробу.

– Вот мэр. Вот почему похороны, разве она тебе не сказала?

Мартин неохотно заглядывает в гроб. Белые атласные подушки продавлены контуром тела. Но тела не видно.

– Слабый и тщедушный. Невзрачный gros bon ange. Всегда был. Просто исчез, – говорит мадам Роуч.

– Как он мог умереть? Он же был первенцем, первозданным.

– Он боялся, что стал белым, – говорит мадам Роуч. – Он думал, что он белый, как рассвет, и не верил, что он тот, кем был на самом деле.

– Он не был белым, верно? – спрашивает Мартин.

– Он был черным, как ночь, черным, как сердце несрубленного дерева, черным, как недра горы, черным, как сокрытая правда, черным, как грудь матери, черным, как свежая любовь, черным, как уголь, где солнце прячет свое сокровище, черным, как утроба, черным, как море, черным, как спящая Земля. Он просто не верил в себя. Во всяком случае с тех пор, как ему стало необходимо одолеть Сэра.

Мартин оборачивается, чтобы посмотреть на мордатого. Он видит лицо полковника сэра Джона Ярдли, а затем труп в банке.

– Я пытался научить его, – сказал мордатый человек. – Я бил его и бил, чтобы сделать мужчиной. Но боль не принесла пользы, я бы сказал, боль ничему не научила этого сосунка. Жизнь разъела его, как кислота разъедает грязь в узкой металлической канавке. Он был слабаком. Я был как камень, он был как грязь. Он убил меня, но теперь я вернулся, и нет такого наказания, какого мы не заслуживали бы.

Мартин прикасается к краю гроба, тянется к выдавленному на атласе отпечатку и вместо этого натыкается на холодную плоть. Поспешно отдергивает руку, потом заставляет себя снова прикоснуться к невидимке, нащупывает очертания молодого лица – легкая щетина, глаза закрыты, рот приоткрыт.

– Теперь он истинно белый, – говорит мадам Роуч. – Белый как воздух.

Мартин поворачивается к Сэру.

– Давно вы облечены властью? – спрашивает он.

– Полагаю, всегда, – говорит Сэр. – Даже когда он перерезал мне горло, маленький ублюдок, я был облечен властью.

– Врешь. Ты никто, – говорит Мартин, используя не только свой голос, но и голос Кэрол. – Ты не первозданный. Ты не можешь… Не можешь быть чем-то большим, чем субличность или искаженное воспоминание.

– Я властен над рекой, – говорит ему Сэр, протягивает руку, и комнату заполняют силуэты в потрескавшихся керамических масках. – Я властен над океаном. – Потолок закрывают темные облака. – Почему же я никто?

– Потому что, – тихо говорит мадам Роуч, – мэр умер.



Марджери проверила индикаторы. Триплекс совершил еще одну яростную пробежку по всей схеме отображаемых локусов, на этот раз всего за несколько секунд. Пока она наблюдала, исследование снова переметнулось в другое место. Марджери нахмурилась; теперь не оставалось сомнений: что-то не так. Прецедентов подобной активности не было.

Она проверила метаболизм тела Берка и химизм мозга. Он испытывал чрезвычайно сильные эмоции. Нейман, похоже, перешла в состояние нейтрального сна, и это было уж совсем неожиданно.

– Что-то не так! – крикнула она.

Эрвин прошел на другую сторону операционной, чтобы понаблюдать за Голдсмитом и подправить его неровный нейтральный сон. Она посмотрела на часы. Берк и Нейман провели в Стране полтора часа.

– Тут плохие показания.

Эрвин вышел из-за ширмы и подтвердил ее догадку.

– Что ж, – сказал он с тяжелым вздохом. – Разрываем соединения.

– Как насчет их латентного состояния? – спросила Марджери.

– Плоховатенько. Берк в панике. С Нейман все в порядке. Не думаю, что у нас есть выбор. Отсоединяем. – Он обогнул ширму и встал рядом с Голдсмитом. – На этом конце все читается стабильно. Как вы собираетесь это сделать – отключите их перед интерпретатором или на соединении с Голдсмитом?

Марджери прикусила палец, пытаясь оценить последствия в обоих случаях.

– Мне будет гораздо спокойнее, если мы отправим Дэвида и Карла узнать, что происходит, – сказал Эрвин.

– Не согласна, – сказала Марджери. – Я никогда не видела, чтобы Берк был в панике, и у нас никогда не случалось, чтобы в ходе исследования экспериментатор переходил в нейтральный сон… Я бы не отправилась в Страну при таких обстоятельствах. Я за отсоединение. И поскорее. Господи, Господи, – выдохнула Марджери. Затем потянулась к разъему на шее Берка. – Сейчас я отключу его перед интерпретатором. Иди сюда. Хочу отключить Нейман и Берка одновременно.

Эрвин присоединился к ней и положил руку на разъем кабеля Нейман.

– Готова?

– Давайте вместе, – сказала она. – На счет три. Один два…



Массивный змееподобный хлыст ударил Мартина в спину, вцепился в него металлическими клыками и выдернул из темной комнаты, от гроба. Это перемещение оказалось ужасно больно; он не мог дышать и видел только снопы искр.

Затем так же внезапно он оказался посреди улицы в маленьком городке. Машины без автопилота, какие он видел в детстве, медленно объезжали его. Водители с приятными лицами смотрели на Мартина с выжидательным самодовольством, словно он был дорожным столбом. Он потер лицо руками, полностью дезориентированный, пересек полосу движения, держась подальше от медленных автомобилей, и добрался до бетонного тротуара.


Теплое солнце, асфальтовые улицы с белыми полосками пешеходных переходов, небольшие одно- или двухэтажные здания по обе стороны дороги, семейные магазинчики. Он не смог прочитать ни одну из вывесок – это была стилизованная тарабарщина, – но само место было знакомо. Небольшой городок в Калифорнии. Его бабушка и дедушка жили в таком городке близ Стоктона.

Он оказался перед хозяйственным магазином. Через улицу располагался магазин, где продавали пылесосы. У его дедушки был похожий бизнес – химчистка. Как-то летом Мартин помогал ему с новой ультразвуковой машиной.

Страна Голдсмита не могла породить ничего столь знакомого. Тогда где же он? У него закружилась голова. Повернувшись в поисках места, куда бы присесть, он заметил, что, когда он перемещает взгляд, за людьми и зданиями остаются черные послеобразы. Он все еще был в Стране – но уже не Голдсмита, определенно.

Мартин плюхнулся на бордюр; перед глазами все поплыло. Когда предметы вокруг успокоились, он ощутил, что за спиной что-то стоит, теплое, как крошечное солнце. Посмотрев через плечо, он увидел светловолосого молодого человека, глядящего с заботливой улыбкой.

С вами все в порядке? – спросил молодой человек.

Не знаю.

Вы, похоже, не вполне сознаете, что делаете, поэтому я интересуюсь.

Знакомый голос. Привычное среднезападное произношение, самоуверенность минус самоутверждение. Мартин заслонил глаза от солнца, хотя это не требовалось – яркий свет не вызывал болезненных ощущений, – и внимательнее посмотрел на молодого человека.

Знакомые черты. Короткий нос, карие глаза под шелковистыми рыжими бровями, крупный рот и четко выраженные ямочки.

Папа? – спросил Мартин. Он встал, снова покачнувшись, когда все перед глазами колыхнулось. Боже мой, папа?

Никто еще не называл меня папой, сказал молодой человек. Тем более люди ваших лет.

Мартин протянул руку, чтобы коснуться молодого человека, взялся пальцами за хлопчатобумажную ткань рубашки и ощутил твердую плоть под ней. Молодой человек добродушно отвел руку Мартина. Чем я могу помочь?

Вы знаете Мартина Берка? – спросил Мартин.

Тут есть парень по имени Марти. Молодой. Лет девятнадцати.

Мартин понял, где он. Он давно узнал, что во сне, в глубоких раздумьях, его собственный внутренний образ – образ, принятый основной структурой личности – зафиксирован в возрасте примерно девятнадцати лет.

Его вернули в собственную Страну Разума.

Он понятия не имел, как это могло произойти. Последствия оказались более серьезными, чем он мог осознать, едва избавившись от страха и дезориентации. Он описал круг, перемещаясь назад, и появился в глубинном ядре собственного «я», в такую возможность он даже не верил.

Черты лица молодого человека с рыжеватыми волосами исказились и поблекли. Он посмотрел за плечо Мартину и ткнул пальцем. Кто это?

Мартин почувствовал спиной холод, словно там был лед, поглощающий все тепло, и повернулся.

Посреди улицы стоял мордатый лысый мужчина, слепые белые глаза уставились на Мартина, а из его горла на осевую проезжей части хлестала кровь.

Кто это? – встревоженно повторил молодой человек. Его рыжие брови и волосы покрыл иней, а кожа стала голубоватой, как лед.



– Они не выходят обратно, – сказала Марджери. – Судя по показаниям приборов, они все еще в Стране.

Эрвин, ухватившись за запястье, тер его, бормоча что-то, затем постучал по индикаторам тремя пальцами. Потом наклонился и покачал головой.

– Не знаю, – сказал он. – Я делаю это впервые. Прежде мы никогда не разрывали связи.

– Может, просто задержка? – спросила Марджери.

– Прошло четыре минуты. Понятия не имею, как долго длится обработка после…

– Берк говорил, что на это могут уйти минуты, даже часы, – сказала Марджери.

– Надеюсь, что такого не будет, – сказал Эрвин. – Посмотри, какая кривая у Нейман. Она опускается ниже уровня нейтрального сна. Думаю, Кэрол погружается в глубокий сон.

– Как вы думаете, Голдсмит что-то сделал с ними? – поинтересовалась Марджери.

– Если бы я знал, что происходит, то был бы гением, на хрен, – огрызнулся Эрвин. – Давайте попробуем привести их в сознание.

Я могу съесть тебя так же спокойно, как стою здесь. Я съел мальчика, близнецов. Съел твою белокурую женщину. Теперь она в моем нутре. Я могу съесть этот…

Сэр обвел руками калифорнийский городок.

Мартин взглянул на холодный застывший образ своего молодого отца – субличность, часть его собственного глубинного самосознания. Он любил этот образ, ему нравилось то, что тот говорил о нем самом, и то, что, насколько бы он ни был скомпрометирован, как бы ни оступился, у него остается эта сила внутри.

Присутствие Сэра заморозило образ. Его лицо и руки покрылись льдом.

Мартин снова обратил внимание на зеленый морщинистый труп Сэра. Ты выходишь за рамки дозволенного, сказал он. Тебе здесь нечего делать.

Всего лишь короткий шажок через мост, сказал Сэр. Я способен жить везде, куда меня пригласят.

Образ Сэра приподнял верхнюю губу и показал острые волчьи зубы. Зубы удлинились, превратившись в острейшие клыки.