Королева ангелов

– Что ж, тогда давайте посмотрим на него, – сказал Мартин, подвигая третье кресло так, чтобы из него было удобно смотреть на главный экран. Ласкаль сидел на столе позади них. Кэрол открыла панель управления в подлокотнике кресла и активировала экран.

– Первую палату, пожалуйста, – сказала она.

Голдсмит ссутулясь сидел на краю аккуратно застеленной кровати, держа перед собой на уровне колен книгу. Черные волосы взъерошены одежда помята но лицо безмятежно. Мартин обстоятельно изучил это лицо, отметил сонные глаза с набрякшими веками, волевые складки возле носа и рта, спокойные движения глаз, полностью сосредоточенных на книге.

– Что это за книга? – спросил Мартин.

– Коран, – сказал Альбигони. – Специальное издание, выпущенное мною пятнадцать лет назад. Когда он пришел ко мне, у него с собой не было ничего, кроме этой книги.

Мартин глянул через плечо на Ласкаля.

– Он все время читал ее?

– То да, то нет, – сказал Ласкаль. – Назвал ее «религией рабовладельцев». Сказал, что если его ждет тюрьма, то следует изучить менталитет надсмотрщиков.

– Мусульмане славились своими набегами за рабами, – сказала Кэрол.

– Знаю, – сказал Мартин. – Но ведь он не мусульманин, не так ли? В его досье ничего такого нет.

– Он не мусульманин, – сказал Альбигони. – И не приверженец ни одной из официальных религий, насколько мне известно. Несколько лет назад он увлекался вуду, но не всерьез. Посещал в Лос-Анджелесе магазин с ритуальной атрибутикой, но, по-моему, скорее ради исследования, чем по духовной потребности.

Двое из пациентов ИПИ родились в исламской вере. Их Страны были неприятными и тревожащими, интереснейшими с исследовательской точки зрения и стоили не тех трех-четырех статей, которые он о них написал, а тридцати или сорока, но самому Мартину пришлись не по вкусу. Он надеялся, что сможет научить исламских исследователей обращаться с этой terra особой культуры и религии, но ему не дали времени.

– Он кажется более спокойным, чем я, – сказал Мартин.

– Он готов ко всему, – сказал Альбигони. – Если я войду туда сейчас с пистолетом или «адским венцом», он радушно встретит меня.

– Массовый убийца в роли святого мученика, – сказала Кэрол. Она едва заметно заговорщицки улыбнулась Мартину, как бы говоря: «Прекрасная задача, нет?»

Ответная улыбка Мартина вспыхнула и погасла. Живот у него подвело. Вовсе не все равно, с тобой играют в Фауста или ты играешь. Он собирался ступить за эту черту.

Кожа рук Голдсмита была словно лайковой, пальцы держали книгу некрепко. Чистые. Никакой крови.

Мартин встал.

– Пора приступать к работе. Кэрол, давай встретимся с нашей четверкой и составим план на ближайшие несколько дней.

Альбигони посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Мы не кидаемся сразу что-то делать, господин Альбигони, – сказал Мартин, с удовольствием видя на лице благодетеля что-то помимо спокойного ожидания. – Мы составляем план, готовимся, репетируем. Надеюсь, вы выделили нам достаточно времени.

– Столько, сколько вам нужно, – сказал Ласкаль.

Мартин коротко кивнул и взял Кэрол за руку.

– Господа, прошу извинить нас. – Они вместе вышли из комнаты. Мартин неодобрительно покачал головой, когда они прошли мимо охранников по коридору к комнате обеспечения и контроля.

– Жаль, что нельзя их всех выгнать, – сказал он.

– Они оплачивают счет, – напомнила Кэрол.

– Да спасет нас всех Господь.





37




Интеграция, равно как и развитие различных внутренних и внешних языков, продолжается на протяжении всей жизни человека, но чаще всего канва закладывается в раннем возрасте – возможно, приблизительно в два года. В этом возрасте у многих младенцев характер страха претерпевает радикальное изменение. До двух лет младенцы боятся незнакомых ощущений – громкого шума, незнакомых лиц и тому подобного. После двух лет эти страхи дополняются и/или вытесняются страхом отсутствия ощущений, особенно темноты. В темноте или в тишине проецируется содержимое подсознания. Недавнее освоение ребенком языка помогает ему понять, что это содержимое подсознания не воспринимают его родители. Он начинает сублимировать визуальный язык Страны Разума. И оказывается на пути к становлению зрелой личности.

Мартин Берк. Страна Разума. 2043–2044



Ричард Феттл, сжимая в руках планшет и тридцать бумажных страниц, поднимался по лестнице на подкашивающихся ногах и резко обернулся, когда автобус за его спиной необычно заскрежетал колесами по бордюру. Его нервы были истерзаны, и он с трудом соображал. Стоя рядом с белой эмалированной птичьей клеткой из чугуна, он не мог вспомнить, как преодолел остальные ступеньки. На миг ему показалось, что птица живая моргает. Он нажал на звонок и услышал трель внутри. День оказался теплым, к счастью, потому что на нем была только рубашка с короткими рукавами.

Пожалуйста, откройте. Мне необходимо общество.

Дверь отворила Лесли Вердуго. Она ничего не сказала, но улыбнулась в его сторону, словно бы не видя его.


– Привет, – сказал Ричард. – Мадам у себя?

– У нас сейчас «покажи и расскажи», – тихо сказала она. – Все здесь, кроме Надин. Ты один? – Она огляделась по сторонам, широко открыв глаза, словно ожидая увидеть толпу селекционеров.

– Один, – подтвердил Ричард.

Изнутри донесся голос мадам:

– Это Ричард? Ричард, входите же. Я волновалась.

Время шло, безликое и пустое, пока он наконец не обнаружил, что читает вслух рукопись. В кругу лицом к мадам де Рош со всех сторон знакомые лица слушают, как он читает. Внезапно очнувшись, Ричард догадался, что в разговоре с несколькими людьми или, возможно, только с мадам де Рош выразил свою, пожалуй, не вполне искреннюю радость оттого, что снова пишет. Высказал свои сомнения по поводу написанного. Общее чувство неловкости. Кто-то вероятно Раймонд Кэткарт сказал нечто важное и он пока читал вслух попытался вспомнить что. Одержимость литературной одержимостью Голдсмита.

Его накормили прерванным из-за чтения обедом, а вся группа стояла вокруг, болтая о пустяках и поджидая остальных. Я годами не получал столько внимания.

Ричард почувствовал себя более сильным и человечным. Его память пришла в порядок, а заодно и кишечник.

– Я хотел бы сейчас покончить с едой, – сказал он, отдавая свой поднос Лесли Вердуго. Мадам де Рош в платье огненного цвета, сидевшая в широком мягком плетеном кресле, яркий центр толпы, кивнула.

– Мы готовы, – сказала она.

Он продолжил чтение. В каньоне сгустились сумерки, и в доме включился свет, слегка напугав Ричарда, хотя он не сбился; ему нравились тени, сгустившиеся в сером полумраке большой гостиной. Здесь была этакая благодать слабых раздражителей: его коллеги его друзья и приятели все сидели и стояли вокруг него, слушали свежезаписанные слова, притихнув, словно благоговели. Он готов был умереть сейчас и навсегда остаться замороженным музейным экспонатом.

– Я все еще не написал финал, – предупредил он, переходя к тексту, записанному в планшете. – Все очень сырое.

– Дальше, – нетерпеливо попросила Шивон Эдумбрага, глядя из-под полуопущенных век только на него, зачарованная кровавой сценой.

Он дорабатывал текст, читая его, хмурясь от топорности написанного, но ощущая его силу, понимая, что передал свои переживания хорошо как никогда. Время от времени ему не удавалось сдержать слезы и дрожь в голосе.

– Не останавливайтесь, – сказала мадам де Рош, когда он ненадолго умолк, чтобы прийти в себя после особенно трогательной фразы.

Когда он дочитал последние абзацы, его объяли печаль и чувство утраты, превосходящие весь меланхолический ужас рукописи. Он написал новое – и написал хорошо, и стал центром этого круга людей, кем теперь, похоже, восхищался и на кого равнялся, кто много значил для него. Они были его последней реальной связью с общественной жизнью, и скоро он полностью сдастся их вниманию. Этот миг пройдет и, возможно, окажется самым прекрасным мигом его недавней жизни самым прекрасным мигом с тех пор как он наблюдал рождение своей дочери…

Он пробормотал последнюю фразу снова прочитал ее опустил планшет но не поднял глаз, тонкие пальцы дрожали.

Мадам глубоко вздохнула.

– Увы, – сказала она. Он поднял взгляд ровно настолько, чтобы увидеть, как она качает головой. Ее глаза были закрыты, лицо обратилось в маску скорби. – Он был из нас, – продолжила она. – Он был одним из нас, а мы не могли понять, только Ричард мог понять его переживания.

Раймонд Кэткарт выступил вперед, загородив от него Лесли Вердуго; та не улыбалась.

– Боже мой, Феттл. Вы действительно верите, что именно поэтому он их всех убил?

Ричард кивнул.

– Это ненормально. По-вашему, он сделал это ради своего искусства?

Шивон Эдумбрага коротко вскрикнула – то ли смешок, то ли всхлип, Феттл не понял, потому что ее лицо застыло как маска глаза прикрыты пальцы сплетены под подбородком.

– Я старался не выражать это так прямо, – сказал Ричард.

– Конечно. Я всегда говорю: прячьте путаницу за смятением. – Кэткарт обошел его. – Мадам де Рош, вы верите этой… писанине Феттла?

– Я могу понять эту потребность, – сказала она, – это желание изменить свои обстоятельства так, чтобы тебя не удушили… когда-то я сама ее ощущала. Судя по тому, что я знаю об Эмануэле, Ричард все передал верно.

Мадам более чем терпимо относилась к расхождению мнений; она поощряла его, особенно поощряла возражения Кэткарта, поэта, который Ричарда не восхищал, хотя и написал несколько весьма достойных стихотворений. Ричард почувствовал себя так, будто за ним уже давно следят.

Кэткарт пожал плечами, отвергая поддержку мадам де Рош.

– Я этому не верю. Все это чудовищно банально, Феттл.

– Я тоже не верю, – решительно заявила Эдумбрага, расплетая пальцы. Торн Энглс, новичок в кружке, приблизился и присел на корточки перед Ричардом.

– Это оскорбительно, – сказал он. – И написано плохо. Мелодрама потока сознания, ни больше ни меньше. Голдсмит – поэт, человек, персонаж не менее сложный, чем вы или я. Убийство ради того, чтобы восстановить какую-то поэтическую проницательность или стряхнуть оковы общества, остается убийством и требует огромных перемен в человеке, если только мы все не ошибались в Голдсмите… Возможно, и ошибались. Но, извините, вы меня не убедили.

Ричард поднял на него обиженный взгляд и понял, что снова ведет себя как жертва, и еще понял, что не собирается оправдываться. Творение должно восприниматься само по себе; вот что он всегда говорил, вот во что он всегда верил.

Он не видел, когда вошла Надин, но теперь она стояла в задних рядах. Она попыталась заступиться за него, и он почувствовал угрюмую благодарность, но Кэткарт ответил ей жестокой остроумной насмешкой. Три плакатопечатника вяло возразили против критики Кэткарта, а затем высказали собственные полезные критические замечания, пожалуй, даже более разгромные; предложили убавить безотчетного, прибавить душеспасительного. Мадам позволила им высказаться.

Она не понимает, что́ они убивают.

Через некоторое время Ричард встал, зажал в руке бумаги и планшет, кивнул каждому из них и поблагодарил всех присутствующих, пожал руку мадам и вышел из комнаты. Надин следом.

– Зачем ты прочел им это? – спросила она, повисая на его длинной руке. – Оно еще не готово. Ты же знаешь.