Королева ангелов

22




Тьма – это дом, такой, что, попадая туда, вы не признаете, что знаете это.



У Второго Западного Комплекса была репутация. Среди обитателей теневой зоны представление о комплексоидах: степенные респектабельные всегда спокойные и скучные. Но Второй Западный Комплекс к северу от Санта-Моники, выходящий на Пасифик-Палисейдс, один из самых дорогих и эксклюзивных комплексов в Лос-Анджелесе, облюбовали сотрудники ЛитВизов и креативных медиа. С ними соседствовали руководители агентств по трудоустройству и продавшие ЛитВизам свой образ, и актерский, и сценический, хэнд-актеры – странный межъязыковый каламбур, изначально возникший из «манипуляции», трансформировавшейся до испанского «mano» [рука] и затем переведенный на английский. Хэнд-актеры получали роялти за работу своих фантомов – почти неотличимых от оригинала изображений, создаваемых компьютерами. Некоторые хэнд-актеры отдали в использование какую-то свою часть, лицо или очертания тела; другие продали все.

В ЛитВизах давно уже редко выступали или хотя бы появлялись настоящие актеры, не говоря уж о реальных декорациях; в развлекательном секторе ЛитВиза и даже в большой части документального сектора заправляли многоталантливые невидимые боги машинной графики. И потому хэнд-актеры были в общем и целом достаточно богаты и достаточно свободны, чтобы делать все, что им заблагорассудится: хоть возвышаться до положения элоев, хоть играть в бесконечные юридические игры с ЗОИ и судами, хоть заниматься экспериментальной политикой.

Во Втором Западном Комплексе обитали некоторые из самых странных корректированных и натуралов Лос-Анджелеса. В каждом городе должно было быть такое место, даже в городе, где элита чуралась разрушительной эксцентричности. Руководители государственных учреждений обожали, чтобы сбросить обличье крупного менеджера в псевдокостюме, якшаться с хэнд-актерами и прочими корректированными и некорректированными экстремалами.

Мэри Чой довелось иметь дело с немалым числом граждан из этого Комплекса, особенно в первые годы работы в ЗОИ. Новичков часто назначали в патруль в этот Комплекс, потому что работа была грубой, требования огромными, а физическая опасность минимальной. Кроме того, граждане этих Комплексов имели значительный вес в правительстве; с ними требовалась деликатность и дипломатичность.

Не знай Мэри заранее, она бы догадалась, что Эрнест ведет ее во Второй Западный Комплекс; она все еще не исключала возможности, что и сам Голдсмит скрывается здесь.

Эрнест ждал ее у первого крыла Комплекса на десяти гектарах эспланады возле нижнего бассейна Комплекса. Он сидел за столиком у воды, наблюдая за танцем подсвеченных фонтанных струй, принимавших абстрактные и фантастические формы: сегодня они воспроизводили унылые темные башни из передач АСИДАК.

Вокруг Эрнеста сидели трое в псевдокостюмах, все комплексоиды все с умеренными трансформациями. Мэри решила, что эти трое, должно быть, топ-менеджеры из агентств по трудоустройству. Выглядели они в общем нормальными, но чутье и эмпатия подсказали ей, что внутри они – настоящий лабиринт индивидуальных изменений. Первые кандидаты на три официально разрешенные улучшения в год; возможно, элои. Скорее всего, у них были искусственно улучшены не только физические, но и умственные способности. Как ни странно, ей стало неуютно на этом параде трансформаций. Ей за всю жизнь не заработать столько денег, сколько любой из них зарабатывает в месяц.

– Никаких имен, – сказал Эрнест для начала. – Такова договоренность.

– Принято.

Один из мужчин поднес к лицу наладонный планшет, соединенный со сканером системы безопасности, и зачитал список оборудования ЗОИ на ней.

– Отключите все это и сложите сюда, пожалуйста. – Она сняла свой лацканный телефон и камеру. Мужчина взял их и с расстояния в несколько футов внимательно изучил ее лицо; его светло-голубые глаза на фоне гладкой коричневой кожи производили ошеломляющее впечатление. – Прекрасная работа. Вы не подвергались искусственному улучшению способностей. Если вы предпочтете работать с нами, а не тратить время на ЗОИ, то сможете позволить себе изменить все, что захотите. Что угодно.

Мэри согласилась: такое возможно. Однако руководителям агентств по трудоустройству предоставляли во многих отношениях меньшую свободу действий, чем другим; их финансовую отчетность проверяли еженедельно. Естественная убыль топ-менеджеров за каждые три года составляла более 30 %. Их жизнь была непростой. Как же этим удавалось держать марку и играть в радикалов, укрывая эспаньольских нелегалов? Здесь что-то не так.

Голубоглазый отделился от своих спутников и поманил через плечо указательным пальцем: Эрнест и Мэри должны последовать за ним. Мэри оглянулась на двух других и обнаружила, что теперь один из них – женщина. К растущему беспокойству добавился гнев. Применяют очень дорогую маскировку. Дорогую и незаконную; но чего-то такого и следовало ожидать.

Вероятно, они вовсе не были ни жителями Западного побережья, ни комплексоидами. Мэри вдруг почуяла запах грязного Восточного, беженцев Рафкинда, крошек, оставшихся после протухших яств. Она сосредоточилась на голубоглазом, не обращая внимания на Эрнеста. Тот не обиделся. Он предупреждал ее и был прав: ей следовало вести себя очень осторожно.

Голубоглазый в псевдокостюме заказал для них транспорт, и по самоуправляющей трассе прибыло массивное белое такси – той разновидности, что могла использовать большую часть скоростных трасс Комплексов и двигаться по управляющим движением транспорта путям в трех измерениях. Полностью автоматизированное – монополия Комплексов, не подпадающее под действие принятого недавно муниципального закона: не ведет никаких записей. Куда ездят комплексоиды – их личное дело.

Вставив свою карточку, голубоглазый в псевдокостюме получил возможность управлять настройками такси; он сделал его окна непрозрачными и выключил отображение карты на экране.

– Скоро будем на месте, – сказал он. – Эрнест был прав, М Чой. Вы действительно весьма занимательны.

Ей не составило труда ответить на его взгляд. Когда он отвернулся, прошло достаточно времени, чтобы стало ясно: состязание детское. Такси остановилось, и они выбрались из него к какому-то черному ходу. Адрес был забрызган оранжевой люминесцентной краской. То, что виднелось через неблизкое отверстие воздуховода, подсказало ей, что они в Комплексе, примерно на километровой высоте, на западной стороне, выходящей на синеву Тихого океана. Поскольку сегменты Комплекса поворачивались, занимая разное положение днем и ночью, угол обзора не мог служить подсказкой. Кроме того, она обещала конфиденциальность и сдержит слово; однако вызов был слишком значительным, чтобы им пренебречь.

– Сюда, пожалуйста. – Человек в псевдокостюме подошел к двери черного хода, и та открылась. В помещении за ней оказались трое чернокожих: двое мужчин, один невероятно толстый, другой пониже, с бычьей шеей и более мускулистый, – лицом как у маленького мальчика, – и женщина, похожая на амазонку. Мужчины отдыхали, развалившись в креслах перед широким панорамным окном с видом на северо-запад, на крошечные галактики огней в основании Второго Западного Комплекса и Канога-Тауэр, ясно различимые в прохладном неподвижном ночном воздухе.

Высокая атлетически сложенная красивая женщина стояла; волосы подстрижены ежиком на широких плечах домодельное хлопчатое платье с огненно-красными и желтыми узорами свободно и изящно спадающее к ее ногам. Голубоглазый в псевдокостюме поцеловал ее в щеку. Опять никого никому не представили.

– У вас есть вопросы, – чрезвычайно заносчиво сказала женщина. – Нам скучно. Скрасьте нам вечер. Нам говорят, что Эрнест – замечательный художник и что ради нашей встречи с вами он пожертвует нам одну из своих работ.

Мэри оглядела комнату и медленно улыбнулась. Изобретательность Эрнеста с каждым месяцем изумляла ее все сильнее.

– Хорошо, – сказала она. – Вы из Эспаньолы?

– Ее интересует полковник сэр, – сказала крупная женщина своим спутникам. – Расскажи ей, что ты знаешь.

– Из-за полковника сэра у нас больше нет дома в Эспаньоле, – сказал невероятно толстый чернокожий. На нем был серо-коричневый псевдокостюм городской и тропический одновременно. – Скажи об этом своей мисси. – Он знаком велел Эрнесту передать сказанное Мэри, словно та могла нуждаться в переводе с простого английского. – Вера пошатнулась, храмы заброшены; как и все прочие, Ярдли притворяется бароном Субботой, но это не так. Мы думали, что он noir blanc, черный белый, черный внутри, но он blanc de blanc, белый насквозь, и теперь Эспаньола стала blanc. – Толстяк снова недовольно скривил губы. – Эта женщина не черная, – сказал он, обращаясь к Эрнесту и крупной женщине. – Почему она старается выглядеть черной? Ей никого не обмануть.

Эрнест ухмыльнулся, глядя на Мэри. Происходящее доставляло ему удовольствие.

– Ей нравится цвет.

– Вы сказали, что в Эспаньоле больше нет веры, – сказала Мэри. – Объясните почему.

– Когда пришел Ярдли, остров уже пять лет был под гнетом blancs с Кубы. Пять лет они раздирали остров и убили унганов, сожгли хунфоры и изгнали лоа. Они знали, кого сила, за кем идут народы. Это как пытаться убить муравейник. Тогда – слава небесам! – как всегда бывает, возник человек из своих, гаитянин, генерал де Франчинес, проницательный, благородный, и заключил соглашения с королями, королевами и епископами, превратил буйствующие толпы в армии и выкурил кубинцев.

Но американские blancs поддерживали кубинских и доминиканских, поэтому генерал де Франчинес нанял зимбабвийских солдат и позвал на помощь головореза-англичанина, которого король Карл посвятил в рыцари, и этот головорез… он видит прекрасную землю, великие возможности, и у него есть план. Он выступает против де Франчинеса, он настраивает людей против нашего генерала, он становится генералом, но никогда себя так не называет, и сам сражается, как солдат. Он хороший солдат, и кубинцы бегут от него, а эгалисты-доминикцы прячутся на Кубе и в Пуэрто-Рико, а США признают правителем этого полковника сэра, который свое звание ставит выше рыцарского титула. Может, и выше своего мужского достоинства. – Толстяк улыбнулся Мэри чарующей сказочной улыбкой, неожиданной у такой туши. Его правую руку украшали шесть простых массивных золотых колец. – Полковник сэр Джон Ярдли народный герой. Возможно, для нас тоже – тогда. Мы были детьми – что мы могли знать? Он дал стране деньги, врачей и еду. Он научил нас жить в новом столетии и угождать посетителям, приносящим еще больше денег.

Он научил нас озабоченности удобством, медициной и машинами. Вот как он сделал Эспаньолу белой. Теперь люди на словах почитают богов, но не чувствуют их, они им не нужны, у них есть деньги белых, и это лучше.

– Каков Ярдли как личность? – спросила Мэри. Крупная хорошо одетая женщина ответила что-то на креольском.

– Его усадьба – скромный дом недалеко от Порт-о-Пренса, – тихо сказал толстяк. – Но эта скромность обманчива. Живет он в огромном особняке, где встречается со всеми иностранными сановниками, и не забудет убедиться, что вы знаете, где его кровать. Все его женщины blanc, кроме одной, его жены, она принцесса с Ле-Кап. Кап-Аитьен. Я по-прежнему люблю ее, как мать, хотя она любит его. У нее сильный дух, и она делится им с полковником сэром, и дух подсказывает ему, как сделать, чтобы эспаньольцы любили его, всех их. Поэтому они все еще любят его.


Мэри пожала плечами и отвернулась от толстяка и крупной женщины, посмотрела на Эрнеста.

– Он рассказывает то, что я и так знаю, – мягко сказала она, – разве что добавляет своих политических красок.

Толстяк дернулся, словно от пощечины.

– Да что вы говорите?

– Вы не рассказали нам ничего такого, что мы не могли бы узнать в библиотеке, – сказал Эрнест.

– У вас, должно быть, замечательные библиотеки. Значит, мы вам не нужны, – сказал толстяк. – Полковник сэр уже не тот, каким был. Об этом есть в вашей библиотеке? Он выправил экономику, создал фабрики и рабочие места, превратил нашу молодежь в солдат и дал нашим старикам дома. Он сделал суды справедливыми, и «дяди»…

– Полиция, – сказала крупная женщина.

– И полиция стала защитницей островов. Он построил курорты и очистил пляжи, и перестроил дворцы, и создал музеи, и даже наполнял их искусством. Кого волновало, откуда поступали деньги? Они поступали, и он кормил народ. Но сейчас он уже не тот. Сейчас он не получает вознаграждений. Но теперь они боготворят его. Ваш президент умертвил себя. Может быть, даже серебряной пулей, как Анри Кристоф!

– Не увлекайся, – вразумила его толстая женщина.

– В общем, он желчный, – заключил толстяк, небрежно махнув рукой в кольцах.

– Знаете ли вы что-нибудь о Эмануэле Голдсмите?

– Поэт, – сказал толстяк. – Словотворец полковника сэра. Полковник сэр использует поэта. Говорит ему, что любит его. Ха. – Толстяк высоко воздел свои большие руки, задрал к потолку двойной подбородок. – Однажды он сказал мне: «У меня есть поэт. Мне не нужна история».

– Он даст убежище этому человеку, если тот эмигрирует? – спросила Мэри.

– Может, да, может, нет, – сказал толстяк. – Он водит поэта на леске, как рыбу. Но, возможно, он верит в то, что говорит. Если с поэтом что-то случится, прежде чем он завершит свою большую работу для полковника сэра, дух полковника сэра угаснет, как задутая свеча. Так что, может, нет, поэт его мало заботит; может, да, он беспокоится о своем будущем в истории.

Мэри озадаченно нахмурилась.

– Поэмы о Ярдли нет, – сказала она толстяку.

– Но будет. Полковник сэр надеется, что будет – пока поэт жив.

– Ярдли станет защищать поэта, даже если от него потребуют вернуть того в Соединенные Штаты? – спросила Мэри.

– Кто может требовать что-то от полковника сэра? – Толстяк некоторое время размышлял об этом, положив подбородок на руку; когда он постукивал пальцами по щеке, кольца глухо позвякивали друг о друга. – О боже! Когда-то – возможно; когда были комиссии. Но сейчас никаких комиссий нет. Он может сделать чего-то во имя прежней дружбы, но не это.

– Что сделал для Ярдли ты?

Толстяк наклонился вперед настолько, насколько позволяло его пузо.

– Зачем вам это знать?

– Просто любопытно, – сказала Мэри.

– Я был посредником. Продавал «адские венцы». Полковник сэр отправлял меня в разные страны.

Мэри на мгновение воззрилась на него – и опустила глаза.

– Селекционерам?

– Кому угодно, – сказал толстяк. – Селекционеры ограничивают свою деятельность в этой стране. Сейчас. Они были не самым значительным рынком. Китай, Объединенная Корея, Саудовская Аравия. Прочие. Но вас интересует не это. Давайте поговорим о поэте.

– Мне нужно узнать очень много всякого, – сказала Мэри.

– Вы защитник общественных интересов в Лос-Анджелесе. Зачем вам знать обо всем этом? Вы не федерал.

– Я хотела бы задать свои вопросы, – сказала Мэри. – Ярдли в здравом уме?

Толстяк с сомнением выпятил губы и переговорил с коллегой на гаитянском креольском.

– Вы отправляетесь в Эспаньолу, чтобы проследить за его коррекцией? Дело в этом?

Мэри покачала головой.

– Когда-то он был самым разумным человеком на Земле, – сказал толстяк. – Теперь он преследует нас, поносит, называет мясниками. Когда-то мы были ему полезны. Он отбросил нас, и потому мы здесь, укрываемся как голуби в голубятне. – Он великодушно пожал огромными плечами, и те заколыхались. – Возможно, он в здравом уме. Но его здравомыслие совсем не то, что раньше.

Крупная женщина вдруг встала и сердито, строго посмотрела на Мэри.

– Теперь уходите. Если из-за вас эти люди пострадают, мы отомстим, а если не сможем добраться до вас, то причиним вред вот ему. – Она указала на Эрнеста, который весело улыбался, глядя на это представление.

Лицо Мэри осталось безучастным.

– Вы меня не интересуете, – сказала она. – Во всяком случае сейчас.