Король отверженных

Эдит выбрала для него двуствольный патронный пистолет, потому что из него было легко стрелять и легко перезаряжать.

– При условии, конечно, что ты все еще ей доверяешь.

– Да, – ответила капитан Уинтерс, поправляя воротничок и глядя на свое отражение в корабельном иллюминаторе. – И твое замечание весьма справедливо. Я о нем обязательно подумаю.

– Я мог бы приготовить вам обеим ужин – настоящий ужин за столом, а не очередной сеанс клевания крошек. Я мог бы сделать карамельный пудинг, флан.

Эдит рассмеялась:

– Посмотрим, как пройдет день. Да, и ты забыл принести утреннюю депешу Сфинкса?

– Нет, я не забыл. Ничего не пришло.

– О, – сказала Эдит, слегка нахмурившись, прежде чем снова улыбнуться Байрону. – Ну что ж, у нас есть приказ. Ничего не изменилось. Я уверена, что у него на уме совсем другое.

– Да, я тоже уверен, – сказал олень достаточно твердо, но затем она увидела, что тонкие наперстки его пальцев дрожат.

Она и не подозревала, что он на такое способен.

– Не сомневаюсь, что с ним все в порядке, Байрон. Он переживет нас на тысячу лет.

Он уже отворачивался, но теперь встретился с ней взглядом. Его большие черные глаза блестели от волнения.

– Дело не только в этом. В этом и во всем остальном! Охряник пугает меня, но он мне понадобится, если на нас нападут. Я беспокоюсь о Волете и Ирен и о том, что они под прицелом. Я волнуюсь за тебя, когда ты там отвинчиваешь руку и шляешься по Старой жиле. – Он закончил перечень с дрожью, которая пробежала до самых кончиков его рогов. – Ты же знаешь, что был момент – и не так давно, – когда я хотел повидать мир. По крайней мере, несколько приятных кусочков мира. Горы. Может быть, лес. Но сейчас я просто хочу вернуться домой и… Ну, не важно, чего я хочу. В этом суть жизни, не так ли? Никто не может просто взять и сказать, что с него хватит.

Эдит подумала об Адаме, исчезнувшем в тумане вместе с людьми, которые метали молнии, и о красном море, кипящем на вершине Башни, и о Сенлине, слепо бредущем по Черной тропе с банкой на голове. Она сглотнула ком в горле:

– Нет, не может.

– Что ж, по крайней мере, на одно утро достаточно хандры, – сказал он решительным тоном и в последний раз взмахнул щеткой для пальто. – Пожалуйста, возвращайтесь как можно скорее, капитан. Приведите с собой друга. На всякий случай я приготовлю пудинг.



С некоторым облегчением Эдит обнаружила, что в то утро «Авангард» не был в центре внимания. Уж скорее «Арарат» привлек толпу. Даже через два пирса и множество причалов, отделявших ее от пелфийского военного корабля, Эдит без труда разглядела генерала Эйгенграу, который возвышался над другими чиновниками, и Джорджину, чей золотой движитель отражал утренний свет.

Эдит не была уверена, любопытство или смутное предчувствие вынудили ее подойти к краю собрания, хотя и понимала, что это рискованно. Кто-то из команды «Арарата» мог узнать ее, невзирая на изменившийся гардероб, новую руку и камуфляж капитанской должности, – узнать беглянку, которую колоссальное судно преследовало несколько месяцев.

Но до сих пор никто ее не узнал, и это сделало капитана Уинтерс немного бесстрашной и – как она могла бы с неохотой признать – слегка глупой.

Аристократы на периферии толпы изо всех сил старались казаться равнодушными к привлекшему их зрелищу, природа которого все еще оставалась для Эдит неясной. Они нюхали табак, отмахивались носовыми платками от назойливых мух и обменивались колкостями с другими зеваками. От одних пахло утренним душем, от других пованивало вечерними удовольствиями.

Человек в феске, с картофелиной вместо носа, сказал:

– Ставлю шекель, что он не сможет задирать подбородок.

Щеголь в мятом костюме, курящий длинную трубку из слоновой кости, ответил:

– Хочу увидеть его лицо измазанным в соплях. Действительно хочу. Я хочу увидеть, как этот человек плачет.

– Для такого он слишком предан своей роли, – сказал третий лорд, протирая стекла очков. – Он непревзойденный актер. Уйти со сцены можно лишь один раз.

– Ах, он будет молить о пощаде! У моего карбункула больше выдержки, чем у этого конченого сборщика пошлин. Ставлю мину, что он сосет большой палец, – заявил мужчина в феске.

– Какая нелепость! – Голос лорда в очках грохотал с драматическим тембром. – Попомните мои слова, он откланяется. Он произнесет несколько подходящих строк из клятвы воздухоплавателя, а затем отдаст честь своим людям, и его тело предадут ветрам!

– Прошу прощения, о чем вы все говорите? – спросила Эдит. – Что здесь происходит?

– Казнь комиссара Эммануэля Паунда, – сказал щеголь с трубкой.

– Больше не комиссара, – поправил его мужчина в феске. – Теперь это мистер Паунд. Король Леонид еще не объявил о преемнике, но я ставлю на кого-то из герцогов. Удивлюсь, если следующим на этом посту окажется не Вильгельм Пелл!

– Если его когда-нибудь смогут оторвать от жены, – заметил щеголь.

– А разве суд уже был? – спросила Эдит.

Аристократ в феске фыркнул так восторженно, что у него намокла верхняя губа.

– Суд! В этом не было никакой необходимости. Вчера вечером этот человек признался, что пренебрег своим долгом. Он позволил ограбить корону, позволил погибнуть своему блюстителю и десяткам воздухоплавателей и не предпринял никаких попыток поймать преступников. Мы отдали ему лучший военный корабль, а он не сумел сцапать пирата на шаланде с кучкой отребья!

– Какая досада, – сухо сказала Эдит.

Лорд в очках, который, казалось, был единственным, кто хоть как-то симпатизировал Паунду, спросил:


– А вы слышали про его дочь? Прошлой ночью она разбилась насмерть, упав с крыши.

– Полагаю, самоубийство, вдохновленное позором. – Щеголь затянулся трубкой и внезапно стал задумчивым. – Невзирая на куриную грудь, у нее было миленькое личико.

Эдит едва расслышала это идиотское замечание. Она была слишком занята, вытягивая шею, чтобы хоть мельком увидеть Паунда. Она спросила, видит ли его кто-нибудь еще, узнала, что он еще не прибыл. По словам человека в феске, капитан порта Каллинс и его охрана должны были забрать приговоренного. Не прошло и минуты, как упомянутая группа вышла из городских ворот. Капитан порта возглавлял отряд из восьми человек, каждый держал на плече церемониальную винтовку со взведенным курком. Руки Паунда были скованы железными кандалами, и они зазвенели громче, когда зеваки притихли.

Эдит и мужчины расступились, прижимаясь спиной к стойкам с веревками, которые огораживали край пирса. Она мельком увидела Паунда, сгорбившегося между рядами охранников. Он был небрит и одет в ночную рубашку, поспешно заправленную в форменные брюки. Его волосы торчали клочьями пепельно-серого цвета. Его глаза покраснели и воспалились. Не осталось и намека на тщеславие или снисходительность, которыми он так славился. У него больше не было ни противогаза, ни богатства, ни униформы, чтобы облачить бренное тело. Если бы Эдит прошла мимо него на улице, не узнала бы.

Эйгенграу с апатичным взглядом ждал Паунда у края доски. Доска выступала на небольшое расстояние от пирса, и ее назначение было очевидно всем. Генерал опустил подбородок, показывая, что эта обязанность не доставляет ему никакого удовольствия. Вооруженный отряд, сопровождавший Паунда, отошел в сторону. Генерал подал знак снять кандалы, и Паунд начал разминать руки, как будто не знал, что с ними делать. Эдит подумала, что он похож на человека, который опоздал на поезд, – встревоженный, рассеянный, ищущий.

Эйгенграу обратился через голову Паунда к толпе лордов, офицеров и зевак. Его плащ развевался на ветру, сверкая алой подкладкой.

– Нет никакого удовольствия в том, чтобы вершить воздаяние или выступать в качестве арбитра чьих-то неудач. Но наше превосходство – свидетельство нашей добродетельности, и там, где наше превосходство ослабевает, исчезает и она. Подумайте о ходе, который пал до лени и потворства своим желаниям, а потом проклял Башню за то, что она стала пристанищем его морального разложения. Подумайте о пьянице, который винит бутылку. Подумайте о должнике, который обвиняет кошелек. Мы не можем поднять человека, опустившись сами, так же как не можем спасти затонувший корабль, осушив море. Нет большего оскорбления для человека, как и для тех учреждений, которым он служил, чем вульгарное милосердие. – Он поначалу повысил голос, но теперь заговорил тише. – И все же мне не нравится роль правой руки короля в подобных делах. Это торжественный долг, ради которого я…

Паунд прервал генерала, шагнув вперед, чем вдохновил многих обнажить мечи. Эйгенграу поднял руку, останавливая толпу.

– Моя дочь мертва, Андреас, – сказал Паунд и потянулся, чтобы похлопать генерала по гордой груди. – Моя дочь мертва.

Эдит почувствовала мимолетное сочувствие к человеку, который месяцами терроризировал их. Это было странное, нежеланное чувство.

Эммануэль Паунд не посмотрел ни на «Арарат», ни на воздухоплавателей, наблюдавших за ним с палубы. Он сунул руки в карманы, как будто его знобило, затем вышел на доску и шагнул в пустоту.



Джорджина нашла Эдит, когда толпа разошлась. Блюстительницы прошли по железнодорожной платформе. В выложенном плиткой туннеле гуляло эхо от пыхтения прогревающегося локомотива. Они прибыли в город, когда паровоз еще набирал обороты для короткого путешествия. Поспешная казнь Паунда ввела обеих в задумчивое состояние. Хейст предложила пойти с Эдит во дворец, чтобы забрать картину Сфинкса, и Эдит была рада компании. Пока они шли по истеричным улицам города, изо всех сил стараясь не обращать внимания на безумства в кафе и балконные мелодрамы, Эдит чувствовала, что ее взгляд снова и снова притягивают нелепые созвездия и подобострастное солнце. Она скорее проведет остаток жизни под пасмурным небом, чем выдержит еще один день в лучах этой подделки.

– Леонид всегда заставляет ждать, но я уже научилась извлекать из этого максимум пользы, – сказала Хейст, когда они подошли к ступеням дворца. – Сейчас покажу.

Как только привратник пригласил их войти, Хейст начала распоряжаться королевской прислугой.

– Нам понадобится кувшин пунша с джином, две сигары и две порции того, что его величество съел на завтрак. И мы не будем сидеть на этих оттоманках. У вас сотня комнат. Найдите нам что-нибудь с подходящей мебелью.

Дворецкий и его лакеи ничуть не смутились поведением Хейст и немедленно исполнили все ее желания. Вскоре Эдит обнаружила, что сидит в плюшевом кресле перед разожженным огнем в камине, держа в руке хрустальный кубок с розовым пуншем. Она отказалась от сигары, и Хейст не возражала, поскольку ей достались обе, но, когда прибыла тележка с завтраком, наполненная колбасами, омлетом, овсянкой и хлебным пудингом, Эдит положила себе небольшую гору еды и поела, держа тарелку на коленях.

– Я уже давно поняла, что если они заставляют тебя ждать, то пусть заплатят за это, – сказала Джорджина в ответ на восторженный отзыв Эдит о завтраке.

Капитан Уинтерс не произнесла больше ни слова, пока не опустошила тарелку. Затем она вытерла губы салфеткой и проговорила с удовлетворенным вздохом:

– Наверное, я тоже заставила тебя ждать. Ты просила устроить экскурсию по кораблю.

– О, и мое терпение приносит проценты, – сказала Хейст, улыбаясь сквозь дым сигары. – Просто подожди, пока счет не придет в срок!

– Ты помнишь Байрона? – спросила Эдит. Хейст, скрестив ноги, забралась поглубже в кресло. Она с удовольствием затянулась сигарой и только потом объявила, что не помнит. – Это лакей Сфинкса. Думаю, ты бы его не забыла, если бы повстречала.

– Подожди, – сказала Хейст, прищурившись от воспоминаний. – Это тот, у которого голова оленя и заводное тело.

– Верно. Он предложил приготовить нам ужин сегодня вечером, если ты не возражаешь быть нашей гостьей.

– Звучит восхитительно.

– Я бы очень удивилась, если бы ты совсем забыла о нем.

Хейст пожала плечами, кожа на ее шее сморщилась на фоне идеальных плеч.

– Все мои воспоминания о Сфинксе очень туманны. Обрывки пропитанных эфиром снов на самом деле. Едва закончив возиться со мной, Сфинкс выставил меня за дверь. Он не любит иждивенцев.

Эдит хотела бы углубиться в эту тему, но тут появился король Леонид в накрахмаленном поварском колпаке и белом фартуке. Они встали и поклонились, приветствуя наместника, который, казалось, очень спешил.

– Простите, что заставил вас ждать, капитан Уинтерс, блюстительница Хейст, но я опаздываю на возобновление работы королевской пекарни. Я готовлю тост. – Он склонил голову набок и усмехнулся. – Я поднимаю тост за тех, кто поджаривает наши тосты! Славно получилось. Надо будет это использовать. – Он рассеянно похлопал себя по карманам в поисках чего-то – возможно, карандаша.

– Очень хорошо, ваше величество, – сказала Эдит. – И если вы просто вернете картину Сфинкса, мы сможем продолжить наш путь.

– Ах! – сказал король Леонид, тряся пальцем. – «Внучка Зодчего». Мой брат почти ее нашел. Казначей и его пажи работали полночи, и теперь они ожидают получить ее с минуты на минуту. Они думают, что проблема в том, что она была неправильно помечена – начиная с «З», а не с «В», и…

– Ваше величество, я все прекрасно понимаю, – сказала Эдит, прерывая наместника в манере, к которой он, похоже, не привык. Утро, проведенное с Хейст, убедило ее, что вежливость в этом уделе не лучшая тактика. – Я побеспокою вас еще раз завтра утром, и больше никогда. Я надеюсь, вы понимаете: у меня есть длинный список кольцевых уделов, которые нужно посетить, и я больше не могу откладывать свои обязательства. Другие уделы с нетерпением ждут нашего визита.

– Конечно, – сказал король, чей прежний энтузиазм угас из-за удивления, вызванного ультиматумом. – И уверяю вас, капитан Уинтерс, никто не уснет, пока я не получу картину Сфинкса в целости и сохранности и не вложу ее в ваши руки.



– Браво, Эдит! – сказала Хейст, аплодируя на ступенях дворца. Ее руки лязгнули друг о друга, как кастрюли. – Браво! Вот как надо обращаться с королем: как с арендатором, который опаздывает с арендной платой.

Эдит махнула ей, чтобы перестала шуметь:

– Нет, я просто вспомнила, как говорил отец: «Вежливо попросить один раз – это любезность. Вежливо попросить дважды – это попрошайничество».