Король отверженных
Часть 49 из 76 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Уже жалеешь о том, что помогла ему сбежать, да? – спросил Сфинкс.
– Нисколько. – Было странно чувствовать собственное дыхание губами, когда оно отражалось от шлема.
– Ах! Еще есть время. Самое замечательное в сожалениях то, что для них никогда не бывает поздно. Но отвечу на твой вопрос: нет, мы не увидимся с Адамом. Мы идем на мою крышу, а не на крышу Башни.
– Но почему? – спросила Эдит.
Она попыталась угадать, как быстро они поднимаются и как далеко успел уехать лифт.
– Как ты, вероятно, уже знаешь, Башня по сути своей является мельницей, но, вместо того чтобы перемалывать зерно, гравий или шелк, она перемалывает молнию. Эта энергия не только питает наши батареи, но и дарит верхним уделам свет, воду, промышленность и даже свежий воздух. Если бы Башня погрузилась во тьму, десятки тысяч людей погибли бы в течение часа, а сотни тысяч – в течение дня. Мы не можем позволить искре погаснуть.
Хотя резиновая броня приглушала ощущения, Эдит почувствовала, что чем выше они поднимались, тем сильнее трясло кабину. Электрические лампы на потолке на мгновение погасли, а затем снова вспыхнули.
– Но молнией управлять не так-то просто, и, если не считать какого-нибудь акта насильственного саботажа, который превратил бы треть Башни в гробницу, я не могу замедлить темпы производства. Я полагаю, что эти элементы управления хранятся за запечатанной дверью, средства для ее открытия закодированы в картинах.
Пол содрогнулся. Эдит протянула руку, чтобы сохранить равновесие. Стена подпрыгнула и затряслась, как рукоятка плуга.
– В течение многих десятилетий я ловил излишки молний и отправлял в резервуар. Но у меня кончается место, и среда может удержать только некоторое количество энергии, прежде чем случится катастрофическая деградация.
– Катастрофическая – что?
– Взрыв, Эдит, – извержение вулканических масштабов.
Даже сквозь шлем и бестелесный голос Сфинкса Эдит слышала нарастающий рев, который наполнял кабину. Это было похоже на глухой раскат грома. Первобытный ужас шевельнулся в душе. Казалось, он карабкается по ее горлу, как веревка, сдавливая поток крови и воздуха, поднимаясь вверх.
– Вот, возьми это, – сказал Сфинкс. Ящик в золотой подставке под его пузырем открылся, и внутри обнаружился странный инструмент. Ошеломленная, Эдит вытащила штуковину. Она была похожа на компас, но с рожками на одном конце и ручкой на другом. – Это амперметр.
Эдит пыталась сформулировать вопрос, когда лифт с лязгом остановился. Кабина продолжала дребезжать и трястись, как хижина во время урагана.
– Подойди к перилам, – сказал Сфинкс. – Держи амперметр наготове. Сожми ручку в течение десяти секунд, чтобы снять показания. А потом возвращайтесь к лифту. И не задерживайся.
Двери открылись, и в комнату хлынул адский свет.
Снаружи кипело кроваво-красное море.
Волны поднимались и хлопали друг о друга, их пена вспыхивала ярко, как пироксилин. Казалось, что ветра не было, и все же от интенсивности брызг в воздухе кружились и мерцали искорки. Море светилось ослепительно, озаряя заполненную им пещеру. Вдалеке Эдит увидела, как прибой разбивается о скалистый утес, который поднимался и изгибался, переходя в вершину купола.
Она стояла на вершине серебристой иглы-маяка посреди бушующего моря. Узкую обзорную палубу окаймляло золотое ограждение. За исключением кабины лифта позади нее, платформа оказалась пуста.
Сквозь резиновую броню Эдит ощутила что-то вроде ледяного дождя, падающего на кожу, он шел со всех сторон и пронзал ее до самых костей. Ей потребовалась вся сосредоточенность, чтобы двинуться вперед. Даже защищенные дымчатым стеклом и козырьком глаза слезились и, казалось, шипели в глазницах. Она потянулась к перилам, все еще оставаясь в двух шагах от них, и увидела, что ее рука в перчатке окутана волнистым пламенем. Странный огонь трепетал и рассеивался, словно кровь, пролитая в ручей.
Ухватившись движителем за поручень, Эдит подняла амперметр в сверкающий воздух. Она поняла, что поверхность моря ближе, чем казалось изнутри лифта. Шапки самых высоких волн подпрыгивали так высоко, что касались нижней стороны палубы. Она почувствовала шлепающий удар через подошвы ботинок. Зубцы амперметра окружал ореол электрического розового света. Она попыталась сосредоточиться на циферблате прибора, но взгляд скользнул мимо него – вниз, к бушующему морю.
Из тусклых красных глубин вспыхнула молния, зажгла бездну зазубренными копьями и устремилась к поверхности. Все еще находясь под поверхностью, электричество разветвлялось и неторопливо кружилось, продвигаясь вперед, словно трещина в океаническом льду. Но когда молния вырвалась на свободу, она разделилась на кипящие белые статические разряды, которые запрыгали между гребнями волн.
Эдит смотрела, точно зачарованная, но тут в ухе раздался голос Сфинкса:
– Я же сказал, не мешкай!
Подстрекаемая огромной стрелой из глубины, одна волна подпрыгнула выше остальных, и от ее удара пластину, на которой стояла Эдит, подбросило. Вцепившись в перила мертвой хваткой, она с криком перелетела через них, всем телом ударилась о наружную сторону настила, снова отскочила и оказалась на прежнем месте. Резиновый костюм поглотил основную тяжесть удара, но все равно было достаточно больно, Эдит ахнула. Амперметр вылетел из руки – и, посмотрев вниз, она успела увидеть, как он ударился о поверхность моря и обратился в пепел в яркой вспышке.
Подгоняемая страхом, Эдит заставила себя выпрямиться. Пластина, сбросившая ее, приземлилась неровно, и капитан «Авангарда» перешагнула через образовавшуюся щель. Она поплелась обратно к лифту, обнаружив, что внутри все окутано тем же жутким пламенем, что и снаружи. Розовая плазма лизнула хрустальную поверхность кареты Сфинкса. Эдит нажала на кнопку «Чердак». Двери закрылись, машина снова поехала вниз, и рев стал стихать. Когда капитан «Авангарда» опустилась на колено, тяжело дыша, электрические призраки один за другим начали гаснуть.
– Ты должна мне амперметр, – сказал Сфинкс.
– Что это был за ад? Что же нам делать? – Голос Эдит дрожал от страха и адреналина.
– Ах, сработало!
– Что именно «сработало»? – Эдит пристально посмотрела на Сфинкса, темного и узкого, как кошачий зрачок.
– Передача проклятия, разумеется, – ответил хозяин Башни.
Глава четвертая
Я не доверяю сладким коктейлям и веселым мужчинам по одной и той же причине: трудно сказать, насколько они опасны, пока не получишь от них в ухо.
Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»
После знакомства с молниевым морем Эдит провела много дней и часов, размышляя о проклятии Сфинкса. Сфинкс приложил немало усилий, уточняя пропорцию отчаяния и уверяя Эдит, что если среда в резервуаре деградирует, то полученного взрыва хватит, чтобы заполнить всю долину огненным шаром такой силы, что он расплавит Землю до гранитного основания. Башня просто перестанет существовать, как и все мужчины, женщины и дети внутри нее. Небо станет совсем черным. На Землю опустится вечная зима. Народ Ура погибнет от голода. И в течение одного поколения эпилог человеческой истории напишут на стенах пещеры.
Но это мрачное знание было лишь одним аспектом проклятия. Другим оказалась необходимость абсолютной секретности. Если слух о надвигающейся катастрофе просочится наружу, начнется паника, столпотворение, грабежи и война. И это при условии, что все ей поверят. Конечно, некоторые кольцевые уделы осудят предупреждения как уловку, чтобы подорвать их процветание, и, вместо того чтобы эвакуироваться, изолируются. Любую потерю населения в Башне, несомненно, восполнят нищие и отчаявшиеся орды Рынка. Как выразился Сфинкс, «утопающий все равно будет карабкаться на борт тонущего корабля».
Нет, это проклятие – не то бремя, которое можно облегчить, делясь им.
Но, возможно, худшей частью проклятия было ощущение тщетности, которое сопровождало его. Эдит была права, когда назвала Сфинкса отчаявшимся, но теперь, когда она заразилась этим безумным чувством, ей не терпелось услышать от него хоть какую-то оговорку: мол, у нее достаточно времени, чтобы сдержать молнию, и достаточно разумных мужчин и женщин, оставшихся в Башне, чтобы сделать это возможным. Вместо того чтобы подбодрить ее, Сфинкс предложил меру на крайний случай: «Я буду следить за резервуаром. Если я решу, что наступил переломный момент, то попрошу тебя саботировать молниевую мельницу. Я думаю, мы оба предпочли бы, чтобы Башня превратилась в мавзолей, а не в кратер. Конечно, лучше убить несколько сотен тысяч человек, чем спровоцировать гибель всего вида».
Запасной план Сфинкса не слишком утешил Эдит.
Она задумчиво сидела в капитанском кресле на борту «Авангарда». Прошло всего несколько часов после неудавшейся попытки взять корабль на абордаж, но она уже жаждала нового повода отвлечься. Она уже обошла каждый дюйм великолепного корабля. Изучила все, начиная с нотных листов на клавесинной скамье в оранжерее и заканчивая подполом орудийной палубы, где рельсы с пушечными ядрами змеились к основанию каждого орудия, и неудобно тесным орлопом[8], где плескалась вода в баках и корабельный запас среды Сфинкса, хранящийся в длинном прозрачном чане, заливал все вокруг ярко-красным светом. Она осмотрела все, кроме машинного отделения, которое, по словам Байрона, было заперто во избежание постороннего вмешательства. По его словам, механизмы внутри были настолько тонко настроены, что даже случайный волосок мог повредить их и искалечить корабль.
И все же вскоре после этого невыразимый инстинкт остановил Эдит перед внушительной запертой дверью. Капитан положила железную ладонь на табличку, привинченную к стали и похожую на могильную плиту, и тут же почувствовала такой сильный гул, что он отозвался в черепе. От этой дрожи мысли сначала беспорядочно заметались в голове, а затем зазвенели, как колокольчик, отдаваясь эхом наружу, простираясь за пределы ее тела.
Опыт был достаточно неприятным, чтобы убедить ее: не все покровы Сфинкса нужно срывать.
Теперь Эдит смотрела на темное пятно на белой манжете блузки. Кровь Красной Руки, брызнувшая от пули пирата, поначалу горела, как фитиль лампы. Теперь она была тусклой и серой, словно пепел. Капитан спросила себя, зачем Сфинкс сделал так много этого вещества – достаточно, чтобы заполнить море, достаточно, чтобы сжечь Землю до основания.
Байрон появился в открытой двери главного коридора:
– Капитан, могу я поговорить с вами в холле? Это на минутку.
Оставив корабль под командованием Ирен, Эдит последовала за оленем. Что-то в убранстве коридоров, кают и залов напоминало ей вестибюль банка. Светильники на переборках были величественными, хорошо отполированными и абсолютно лишенными очарования. Она задавалась вопросом, привыкнет ли когда-нибудь к этому или будет все больше и больше ностальгировать по «Каменному облаку», этой летающей фабрике щепок, которая сейчас гнила в углу верфи Сфинкса. Он обещал починить корабль. Эдит гадала, сделает ли он это когда-нибудь.
Байрон протянул ей бескрылое тело посланца Сфинкса. Не было ничего необычного в том, чтобы получать приказы таким образом. Она уже привыкла принимать по два, а то и по три письма от хозяина в день. У Сфинкса были свои соображения о том, какие кольцевые уделы лучше обойти стороной и на каких портах можно опробовать пушки. Эдит с ужасом ждала каждого сообщения, опасаясь получить то самое, в котором Сфинкс объявит молниевое море слишком нестабильным. И что он имел в виду, когда сказал, что однажды ей, возможно, придется «саботировать молниевую мельницу»? Означало ли это уничтожение гнезда молний в Новом Вавилоне? Может ли она вообще совершить такое, не взорвав все запасы водорода?
– Это от нашего друга-бродяги, – сказал Байрон.
– От Сенлина? – Сердце Эдит внезапно сжалось, словно кулак.
Прошло уже около недели с тех пор, как они попрощались в конюшне Сфинкса. Сфинкс недвусмысленно приказал Байрону не воспроизводить отчеты Сенлина никому на борту «Авангарда», включая капитана. И все же олень нашел способ держать Эдит в курсе дел Сенлина, главным образом в коридорах, когда он останавливался рядом с ней, чтобы поразмышлять вслух о «друге-бродяге», который провел очередной день без особых происшествий. Последнее такое случайное размышление имело место накануне, когда Байрон сказал: «Наш друг-бродяга, кажется, заскучал. Болтает о мальчишках-газетчиках и сороках. Хотя, по-моему, скучать лучше, чем подвергаться опасности».
Байрон, казалось, находил эту шутливую уловку утешительной. Теперь, когда они говорили прямо, он казался менее спокойным.
– Конечно, если сама-знаешь-кто узнает об этом, он… расстроится. Но я обещал нашему бродяге… я обещал Тому.
– И когда же? Что ты ему обещал?
– Выдалась минутка, – сказал Байрон, улыбаясь с ироничной задумчивостью. – Я как раз собирался оставить его на богом забытой заставе, когда он попросил меня переслать тебе одно сообщение, и я согласился. Итак, я нарушаю правила, бросаю вызов хозяину и, вероятно, укрепляю свое наследие как подлеца и перебежчика, но, в конце концов, это только один раз, и Сенлин был очень, очень жалок. Мне показалось, что он вот-вот заплачет.
Зная, что Байрон шутит, чтобы скрыть неловкость, Эдит сжала его механическую руку своей такой же рукой:
– Спасибо, Байрон.
Если бы олень мог покраснеть, то, наверное, так бы уже залился румянцем. Вместо этого он моргнул, шмыгнул носом и дернулся, словно вдохнул немного перца. Придя в себя, он торжественно произнес:
– Разумеется, я его не слушал.
– Я уверена, что там нет ничего интересного. – Эдит старалась говорить спокойнее, чем чувствовала себя на самом деле.
– Ну, прошу меня извинить, капитан, – у меня назначена встреча в гостиной. Учу зайца вальсировать, а он не желает учиться.
И олень, повернувшись на каблуках, зашагал по коридору с легким, но безошибочно узнаваемым подпрыгиванием.
Эдит удалилась в свою каюту на средней палубе, чтобы выслушать сообщение Сенлина в одиночестве.
Она не заботилась о своем жилище. Каюта капитана была чересчур велика и чрезмерно украшена портретами бывших командиров. Помещение заполняли стеклянные шкафы с медалями, аксельбантами и десятками выставленных на всеобщее обозрение и кажущихся случайными предметов, включая марионетку, одетую как адмирал, веер из черного кружева, модель парусника и медную грелку для кровати с изображением сельской сцены на дне. Когда в первый же вечер их путешествия она сообщила Байрону, что предпочла бы меньшую каюту, он выразил некоторое недоумение.
– Я терпеть не могу все эти безделушки, – объяснила она. – У меня такое чувство, будто я забрела в ломбард.
– Безделушки? – Байрон захныкал от ужаса. – Эти безделушки были подарены величайшей знатью Башни всем почтенным командирам «Авангарда». Это бесценные символы исторического благоговения. Это никакой не ломбард. Это музей!
– Но в том-то и дело, что я не хочу спать в музее.
– И все же именно здесь спит капитан. Это традиция, – настаивал Байрон, и она невольно вспомнила слова, сказанные Сенлину, когда он отказался спать в каюте капитана Билли Ли: «Команде нужно личное пространство, чтобы развлекаться и планировать мятежи. Это полезно для морального духа». Забавно, сейчас, оказавшись по другую сторону спора, она чувствовала себя совсем по-другому.
Нравится ей или нет, но это ее каюта, и у нее не было другого выбора, кроме как принять ее.
Она закрыла дверь и взяла бутылку рома из уютной груды книг, карт, тарелок и моделей, которые оставила на столе, как будто бросая собственным беспорядком вызов тщательно рассортированной ерунде. Выдернула зубами пробку и налила немного в почти чистую оловянную кружку. Отпила глоток, сняла шинель и села, изучая медное тело посыльного.
– Нисколько. – Было странно чувствовать собственное дыхание губами, когда оно отражалось от шлема.
– Ах! Еще есть время. Самое замечательное в сожалениях то, что для них никогда не бывает поздно. Но отвечу на твой вопрос: нет, мы не увидимся с Адамом. Мы идем на мою крышу, а не на крышу Башни.
– Но почему? – спросила Эдит.
Она попыталась угадать, как быстро они поднимаются и как далеко успел уехать лифт.
– Как ты, вероятно, уже знаешь, Башня по сути своей является мельницей, но, вместо того чтобы перемалывать зерно, гравий или шелк, она перемалывает молнию. Эта энергия не только питает наши батареи, но и дарит верхним уделам свет, воду, промышленность и даже свежий воздух. Если бы Башня погрузилась во тьму, десятки тысяч людей погибли бы в течение часа, а сотни тысяч – в течение дня. Мы не можем позволить искре погаснуть.
Хотя резиновая броня приглушала ощущения, Эдит почувствовала, что чем выше они поднимались, тем сильнее трясло кабину. Электрические лампы на потолке на мгновение погасли, а затем снова вспыхнули.
– Но молнией управлять не так-то просто, и, если не считать какого-нибудь акта насильственного саботажа, который превратил бы треть Башни в гробницу, я не могу замедлить темпы производства. Я полагаю, что эти элементы управления хранятся за запечатанной дверью, средства для ее открытия закодированы в картинах.
Пол содрогнулся. Эдит протянула руку, чтобы сохранить равновесие. Стена подпрыгнула и затряслась, как рукоятка плуга.
– В течение многих десятилетий я ловил излишки молний и отправлял в резервуар. Но у меня кончается место, и среда может удержать только некоторое количество энергии, прежде чем случится катастрофическая деградация.
– Катастрофическая – что?
– Взрыв, Эдит, – извержение вулканических масштабов.
Даже сквозь шлем и бестелесный голос Сфинкса Эдит слышала нарастающий рев, который наполнял кабину. Это было похоже на глухой раскат грома. Первобытный ужас шевельнулся в душе. Казалось, он карабкается по ее горлу, как веревка, сдавливая поток крови и воздуха, поднимаясь вверх.
– Вот, возьми это, – сказал Сфинкс. Ящик в золотой подставке под его пузырем открылся, и внутри обнаружился странный инструмент. Ошеломленная, Эдит вытащила штуковину. Она была похожа на компас, но с рожками на одном конце и ручкой на другом. – Это амперметр.
Эдит пыталась сформулировать вопрос, когда лифт с лязгом остановился. Кабина продолжала дребезжать и трястись, как хижина во время урагана.
– Подойди к перилам, – сказал Сфинкс. – Держи амперметр наготове. Сожми ручку в течение десяти секунд, чтобы снять показания. А потом возвращайтесь к лифту. И не задерживайся.
Двери открылись, и в комнату хлынул адский свет.
Снаружи кипело кроваво-красное море.
Волны поднимались и хлопали друг о друга, их пена вспыхивала ярко, как пироксилин. Казалось, что ветра не было, и все же от интенсивности брызг в воздухе кружились и мерцали искорки. Море светилось ослепительно, озаряя заполненную им пещеру. Вдалеке Эдит увидела, как прибой разбивается о скалистый утес, который поднимался и изгибался, переходя в вершину купола.
Она стояла на вершине серебристой иглы-маяка посреди бушующего моря. Узкую обзорную палубу окаймляло золотое ограждение. За исключением кабины лифта позади нее, платформа оказалась пуста.
Сквозь резиновую броню Эдит ощутила что-то вроде ледяного дождя, падающего на кожу, он шел со всех сторон и пронзал ее до самых костей. Ей потребовалась вся сосредоточенность, чтобы двинуться вперед. Даже защищенные дымчатым стеклом и козырьком глаза слезились и, казалось, шипели в глазницах. Она потянулась к перилам, все еще оставаясь в двух шагах от них, и увидела, что ее рука в перчатке окутана волнистым пламенем. Странный огонь трепетал и рассеивался, словно кровь, пролитая в ручей.
Ухватившись движителем за поручень, Эдит подняла амперметр в сверкающий воздух. Она поняла, что поверхность моря ближе, чем казалось изнутри лифта. Шапки самых высоких волн подпрыгивали так высоко, что касались нижней стороны палубы. Она почувствовала шлепающий удар через подошвы ботинок. Зубцы амперметра окружал ореол электрического розового света. Она попыталась сосредоточиться на циферблате прибора, но взгляд скользнул мимо него – вниз, к бушующему морю.
Из тусклых красных глубин вспыхнула молния, зажгла бездну зазубренными копьями и устремилась к поверхности. Все еще находясь под поверхностью, электричество разветвлялось и неторопливо кружилось, продвигаясь вперед, словно трещина в океаническом льду. Но когда молния вырвалась на свободу, она разделилась на кипящие белые статические разряды, которые запрыгали между гребнями волн.
Эдит смотрела, точно зачарованная, но тут в ухе раздался голос Сфинкса:
– Я же сказал, не мешкай!
Подстрекаемая огромной стрелой из глубины, одна волна подпрыгнула выше остальных, и от ее удара пластину, на которой стояла Эдит, подбросило. Вцепившись в перила мертвой хваткой, она с криком перелетела через них, всем телом ударилась о наружную сторону настила, снова отскочила и оказалась на прежнем месте. Резиновый костюм поглотил основную тяжесть удара, но все равно было достаточно больно, Эдит ахнула. Амперметр вылетел из руки – и, посмотрев вниз, она успела увидеть, как он ударился о поверхность моря и обратился в пепел в яркой вспышке.
Подгоняемая страхом, Эдит заставила себя выпрямиться. Пластина, сбросившая ее, приземлилась неровно, и капитан «Авангарда» перешагнула через образовавшуюся щель. Она поплелась обратно к лифту, обнаружив, что внутри все окутано тем же жутким пламенем, что и снаружи. Розовая плазма лизнула хрустальную поверхность кареты Сфинкса. Эдит нажала на кнопку «Чердак». Двери закрылись, машина снова поехала вниз, и рев стал стихать. Когда капитан «Авангарда» опустилась на колено, тяжело дыша, электрические призраки один за другим начали гаснуть.
– Ты должна мне амперметр, – сказал Сфинкс.
– Что это был за ад? Что же нам делать? – Голос Эдит дрожал от страха и адреналина.
– Ах, сработало!
– Что именно «сработало»? – Эдит пристально посмотрела на Сфинкса, темного и узкого, как кошачий зрачок.
– Передача проклятия, разумеется, – ответил хозяин Башни.
Глава четвертая
Я не доверяю сладким коктейлям и веселым мужчинам по одной и той же причине: трудно сказать, насколько они опасны, пока не получишь от них в ухо.
Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»
После знакомства с молниевым морем Эдит провела много дней и часов, размышляя о проклятии Сфинкса. Сфинкс приложил немало усилий, уточняя пропорцию отчаяния и уверяя Эдит, что если среда в резервуаре деградирует, то полученного взрыва хватит, чтобы заполнить всю долину огненным шаром такой силы, что он расплавит Землю до гранитного основания. Башня просто перестанет существовать, как и все мужчины, женщины и дети внутри нее. Небо станет совсем черным. На Землю опустится вечная зима. Народ Ура погибнет от голода. И в течение одного поколения эпилог человеческой истории напишут на стенах пещеры.
Но это мрачное знание было лишь одним аспектом проклятия. Другим оказалась необходимость абсолютной секретности. Если слух о надвигающейся катастрофе просочится наружу, начнется паника, столпотворение, грабежи и война. И это при условии, что все ей поверят. Конечно, некоторые кольцевые уделы осудят предупреждения как уловку, чтобы подорвать их процветание, и, вместо того чтобы эвакуироваться, изолируются. Любую потерю населения в Башне, несомненно, восполнят нищие и отчаявшиеся орды Рынка. Как выразился Сфинкс, «утопающий все равно будет карабкаться на борт тонущего корабля».
Нет, это проклятие – не то бремя, которое можно облегчить, делясь им.
Но, возможно, худшей частью проклятия было ощущение тщетности, которое сопровождало его. Эдит была права, когда назвала Сфинкса отчаявшимся, но теперь, когда она заразилась этим безумным чувством, ей не терпелось услышать от него хоть какую-то оговорку: мол, у нее достаточно времени, чтобы сдержать молнию, и достаточно разумных мужчин и женщин, оставшихся в Башне, чтобы сделать это возможным. Вместо того чтобы подбодрить ее, Сфинкс предложил меру на крайний случай: «Я буду следить за резервуаром. Если я решу, что наступил переломный момент, то попрошу тебя саботировать молниевую мельницу. Я думаю, мы оба предпочли бы, чтобы Башня превратилась в мавзолей, а не в кратер. Конечно, лучше убить несколько сотен тысяч человек, чем спровоцировать гибель всего вида».
Запасной план Сфинкса не слишком утешил Эдит.
Она задумчиво сидела в капитанском кресле на борту «Авангарда». Прошло всего несколько часов после неудавшейся попытки взять корабль на абордаж, но она уже жаждала нового повода отвлечься. Она уже обошла каждый дюйм великолепного корабля. Изучила все, начиная с нотных листов на клавесинной скамье в оранжерее и заканчивая подполом орудийной палубы, где рельсы с пушечными ядрами змеились к основанию каждого орудия, и неудобно тесным орлопом[8], где плескалась вода в баках и корабельный запас среды Сфинкса, хранящийся в длинном прозрачном чане, заливал все вокруг ярко-красным светом. Она осмотрела все, кроме машинного отделения, которое, по словам Байрона, было заперто во избежание постороннего вмешательства. По его словам, механизмы внутри были настолько тонко настроены, что даже случайный волосок мог повредить их и искалечить корабль.
И все же вскоре после этого невыразимый инстинкт остановил Эдит перед внушительной запертой дверью. Капитан положила железную ладонь на табличку, привинченную к стали и похожую на могильную плиту, и тут же почувствовала такой сильный гул, что он отозвался в черепе. От этой дрожи мысли сначала беспорядочно заметались в голове, а затем зазвенели, как колокольчик, отдаваясь эхом наружу, простираясь за пределы ее тела.
Опыт был достаточно неприятным, чтобы убедить ее: не все покровы Сфинкса нужно срывать.
Теперь Эдит смотрела на темное пятно на белой манжете блузки. Кровь Красной Руки, брызнувшая от пули пирата, поначалу горела, как фитиль лампы. Теперь она была тусклой и серой, словно пепел. Капитан спросила себя, зачем Сфинкс сделал так много этого вещества – достаточно, чтобы заполнить море, достаточно, чтобы сжечь Землю до основания.
Байрон появился в открытой двери главного коридора:
– Капитан, могу я поговорить с вами в холле? Это на минутку.
Оставив корабль под командованием Ирен, Эдит последовала за оленем. Что-то в убранстве коридоров, кают и залов напоминало ей вестибюль банка. Светильники на переборках были величественными, хорошо отполированными и абсолютно лишенными очарования. Она задавалась вопросом, привыкнет ли когда-нибудь к этому или будет все больше и больше ностальгировать по «Каменному облаку», этой летающей фабрике щепок, которая сейчас гнила в углу верфи Сфинкса. Он обещал починить корабль. Эдит гадала, сделает ли он это когда-нибудь.
Байрон протянул ей бескрылое тело посланца Сфинкса. Не было ничего необычного в том, чтобы получать приказы таким образом. Она уже привыкла принимать по два, а то и по три письма от хозяина в день. У Сфинкса были свои соображения о том, какие кольцевые уделы лучше обойти стороной и на каких портах можно опробовать пушки. Эдит с ужасом ждала каждого сообщения, опасаясь получить то самое, в котором Сфинкс объявит молниевое море слишком нестабильным. И что он имел в виду, когда сказал, что однажды ей, возможно, придется «саботировать молниевую мельницу»? Означало ли это уничтожение гнезда молний в Новом Вавилоне? Может ли она вообще совершить такое, не взорвав все запасы водорода?
– Это от нашего друга-бродяги, – сказал Байрон.
– От Сенлина? – Сердце Эдит внезапно сжалось, словно кулак.
Прошло уже около недели с тех пор, как они попрощались в конюшне Сфинкса. Сфинкс недвусмысленно приказал Байрону не воспроизводить отчеты Сенлина никому на борту «Авангарда», включая капитана. И все же олень нашел способ держать Эдит в курсе дел Сенлина, главным образом в коридорах, когда он останавливался рядом с ней, чтобы поразмышлять вслух о «друге-бродяге», который провел очередной день без особых происшествий. Последнее такое случайное размышление имело место накануне, когда Байрон сказал: «Наш друг-бродяга, кажется, заскучал. Болтает о мальчишках-газетчиках и сороках. Хотя, по-моему, скучать лучше, чем подвергаться опасности».
Байрон, казалось, находил эту шутливую уловку утешительной. Теперь, когда они говорили прямо, он казался менее спокойным.
– Конечно, если сама-знаешь-кто узнает об этом, он… расстроится. Но я обещал нашему бродяге… я обещал Тому.
– И когда же? Что ты ему обещал?
– Выдалась минутка, – сказал Байрон, улыбаясь с ироничной задумчивостью. – Я как раз собирался оставить его на богом забытой заставе, когда он попросил меня переслать тебе одно сообщение, и я согласился. Итак, я нарушаю правила, бросаю вызов хозяину и, вероятно, укрепляю свое наследие как подлеца и перебежчика, но, в конце концов, это только один раз, и Сенлин был очень, очень жалок. Мне показалось, что он вот-вот заплачет.
Зная, что Байрон шутит, чтобы скрыть неловкость, Эдит сжала его механическую руку своей такой же рукой:
– Спасибо, Байрон.
Если бы олень мог покраснеть, то, наверное, так бы уже залился румянцем. Вместо этого он моргнул, шмыгнул носом и дернулся, словно вдохнул немного перца. Придя в себя, он торжественно произнес:
– Разумеется, я его не слушал.
– Я уверена, что там нет ничего интересного. – Эдит старалась говорить спокойнее, чем чувствовала себя на самом деле.
– Ну, прошу меня извинить, капитан, – у меня назначена встреча в гостиной. Учу зайца вальсировать, а он не желает учиться.
И олень, повернувшись на каблуках, зашагал по коридору с легким, но безошибочно узнаваемым подпрыгиванием.
Эдит удалилась в свою каюту на средней палубе, чтобы выслушать сообщение Сенлина в одиночестве.
Она не заботилась о своем жилище. Каюта капитана была чересчур велика и чрезмерно украшена портретами бывших командиров. Помещение заполняли стеклянные шкафы с медалями, аксельбантами и десятками выставленных на всеобщее обозрение и кажущихся случайными предметов, включая марионетку, одетую как адмирал, веер из черного кружева, модель парусника и медную грелку для кровати с изображением сельской сцены на дне. Когда в первый же вечер их путешествия она сообщила Байрону, что предпочла бы меньшую каюту, он выразил некоторое недоумение.
– Я терпеть не могу все эти безделушки, – объяснила она. – У меня такое чувство, будто я забрела в ломбард.
– Безделушки? – Байрон захныкал от ужаса. – Эти безделушки были подарены величайшей знатью Башни всем почтенным командирам «Авангарда». Это бесценные символы исторического благоговения. Это никакой не ломбард. Это музей!
– Но в том-то и дело, что я не хочу спать в музее.
– И все же именно здесь спит капитан. Это традиция, – настаивал Байрон, и она невольно вспомнила слова, сказанные Сенлину, когда он отказался спать в каюте капитана Билли Ли: «Команде нужно личное пространство, чтобы развлекаться и планировать мятежи. Это полезно для морального духа». Забавно, сейчас, оказавшись по другую сторону спора, она чувствовала себя совсем по-другому.
Нравится ей или нет, но это ее каюта, и у нее не было другого выбора, кроме как принять ее.
Она закрыла дверь и взяла бутылку рома из уютной груды книг, карт, тарелок и моделей, которые оставила на столе, как будто бросая собственным беспорядком вызов тщательно рассортированной ерунде. Выдернула зубами пробку и налила немного в почти чистую оловянную кружку. Отпила глоток, сняла шинель и села, изучая медное тело посыльного.