Король отверженных

– Ирен! Дорогая, я никогда не думал о тебе как о…

– Я вовсе не красавица! – сказала Ирен, хлопнув себя по груди. – Я лучше этого.

– Мне так жаль! Я вовсе не хотела тебя оскорбить. Это последнее, что я хотела бы сделать. По-моему, ты просто чудо, – сказала Энн, в отчаянии ломая руки. – Я лишь пыталась помочь тебе… приспособиться, но не потому, что у тебя есть какие-то недостатки, а потому что… Ну, честно говоря, приспособление сослужило мне хорошую службу. Нет никакого преимущества в том, чтобы выделяться – по крайней мере, для таких людей, как ты и я. Потому я и научилась быть мягкой, кроткой и терпеливой; я научилась держать язык за зубами, носить форму и играть свою роль. И в награду мне позволено жить. Не на улице. Не с родителями или с мужем, который мне не нужен. Но самой по себе, так, как я хочу. И все, что от меня требуется, – это… выглядеть соответственно. – Последнее слово прозвучало как признание, которого она сама от себя не ожидала.

После чего она ушла в себя.

За перилами прекратилась музыка. Аплодисменты грянули, словно гром, превратившись в оглушительный грохот, а затем – в медленный рокот, который сменился тишиной. В партере богатая публика встала, как по команде, втиснувшись в проходы, и поспешила в вестибюль, где вино лилось рекой, а остроумцы обменивались колкостями. Некоторые считали антракт главным развлечением вечера и с нетерпением его ждали.

Капельдинер просунул голову в занавешенный проем. Обе гувернантки наблюдали, как принц Франциск потряс бокалом перед эрлом, словно говоря: «Пойди посмотри, чего хочет этот мерзавец».

Реджи неохотно прервал безуспешную попытку произвести впечатление на леди Ксению забавной байкой о том, как он одним выстрелом убил трех птиц. Эрл одернул жилет, постарался придать лицу более серьезное выражение и пошел посмотреть, что нужно прислужнику.

Капельдинер, светловолосый, как метла, и такой же худой, заговорил с Реджи, опустив голову, словно в смущении. Ирен не расслышала ни слова, но заметила, что выражение лица Реджи становится все более мрачным. Через мгновение эрл вытащил из кармана несколько монет и отдал их капельдинеру, который с облегчением исчез.

Реджи повернулся к ним лицом. Увидев его взгляд, Ирен сразу поняла: что-то случилось. Она вскочила так стремительно, что диван чуть не опрокинулся. Энн пришлось ухватиться за раскачивающуюся скамью, чтобы не упасть.

Реджи поднял руки, когда Ирен бросилась на него, и закричал:

– Она в порядке, она в полном порядке! Она всего лишь упала в обморок!

Ирен остановилась, едва не задев его бархатные туфли. Руки Реджи дрожали.

– Прыгающая Леди? Упала в обморок? – спросил принц, хотя и без особого беспокойства. – Полагаю, это следует списать либо на возбуждение, либо на ром. – Он обвил рукой талию Ксении, которая выглядела так, словно только что выиграла приз. – Ради бога, Реджи, опусти руки. Она же нянька, а не бык!

Реджи опустил руки, шумно сглотнул и сказал:

– Они положили леди в охладитель для мехов. Подумали, что прохладный воздух приведет ее в чувство.

– Отведи меня к ней, – сказала Ирен, направляясь к двери.

Принц Франциск тряхнул обнажившимся льдом в бокале и крепче прижал леди Ксению к своему бедру.

– Да, будь добр, Реджи.

Реджи выпрямился, как доблестный рыцарь, получивший благородное поручение. Он поклонился Ксении и подошел к ней с безупречной улыбкой:

– Простите меня, миледи, но долг зовет. Я сейчас же вернусь. В этом можете не…

– Сейчас же! – прогремела Ирен из коридора, и доблестный рыцарь взвизгнул.





Глава двенадцатая




К славе ведут две дороги: начало одной – удача, другой – глупость.

Джумет. Чашу ветра я изопью



Волета последовала за молодым капельдинером, который уже дважды повторил, что для него большая честь сопровождать Прыгающую Леди за кулисы. Он споткнулся о ступеньку, стараясь держать ее в поле зрения, как будто она была птичкой колибри, способной растаять в воздухе. Он осыпал ее похвалами: она была намного красивее, чем гравюра в «Грезе», и грациозна, и храбра, и уникальна, и неудивительно, что она привлекла внимание принца. И каким же ничтожеством он должен казаться ей, будучи всего лишь капельдинером без всякой надежды возвыситься.

Когда музыка смолкла и публика высыпала из зала, капельдинер расчистил ей дорогу, крича: «Направо, направо! Дайте дорогу Прыгающей Леди!» Они спустились в бельэтаж, затем в вестибюль и обошли его по кругу, пока коридоры не сузились и толпа не начала рассеиваться. Великолепные гобелены на стенах уступили место мрачным табличкам с надписями: «Соблюдайте тишину», «Только для уполномоченных лиц» и «Шпионов выдворим вон».

Наконец они добрались до плохо освещенного и грязного тупика. Мужчина, похожий на баррикаду, сидел на табурете и читал газету; и то и другое казалось слишком маленьким для него. На рукаве у него были нашивки сержанта, а в ушах – ватные тампоны. Увидев их, он сложил газету вчетверо и с недовольным видом поднялся на ноги.

Капельдинер остановился недалеко от охранника:

– Здесь я должен вас покинуть, миледи. Это была большая честь для меня.

Волета оборвала его, махнув рукой.

– Могу я дать один совет? – Капельдинер выглядел невероятно польщенным. Его грудь раздулась, как у голубя. Взгляд Волеты стал острым. – Найди порт. Присоединяйся к команде. Уплывай и никогда больше не оглядывайся назад.

Восторг растаял на лице капельдинера.

Волета протянула деревянную пластинку неулыбчивому сержанту. Он тщательно осмотрел пропуск, прежде чем вернуть. Затем, не произнеся ни слова, открыл изумрудную дверь, ведущую за кулисы «Виванта».




Волету удивило, насколько все показалось знакомым. В зале, выкрашенном в черный, господствовала путаница веревок и подпорок, сквозь которую протискивались люди. Музыканты, раскрасневшиеся и вспотевшие после первой половины вечерней программы, сидели в обнимку с инструментами и держались особняком. Она прошла мимо группы скрипачей, стайки виолончелистов и стада трубачей, опорожнявших сливные клапаны на пол. Все они были слишком заняты, чтобы заметить ее. Внезапное ощущение анонимности было чудесным. Она спросила флейтистов, где гримерная Сирены. Они закатили глаза при упоминании имени звезды, но сказали, куда свернуть. Потом надо было искать дверь, отмеченную блестящей звездой.

Продираясь сквозь толпу, орудуя коленями и локтями, Волета вскоре обнаружила, что стоит перед дверью, украшенной этим серебряным, сверкающим знаком.

Она разгладила платье, глубоко вздохнула и постучала.

Дверь распахнулась, и из нее выскочила Сирена – радостная и словно бы вздохнувшая с облегчением. Волета от удивления вскрикнула, и возбуждение Марии рассеялось. Ее лицо вытянулось. Очевидно, она кого-то ждала и вовсе не стриженую незнакомку.

Мария оставила дверь распахнутой и, не сказав ни слова, вернулась на скамеечку у туалетного столика.

Огромное зеркало окаймляли лампы. Угол наклона ламп позволял сидящему за туалетным столиком быть самым ярким объектом в захламленной комнате. Мария сияла, как полная луна. На углу ее столика стояла ваза со страусовыми перьями. Среди множества горшочков с пудрой, щеток и гребней высился безголовый бюст, погребенный под нитками бус. Вдоль стен комнаты громоздились вешалки, чьи «рога» ломились от мантий, шалей и накидок. На стене за линией вешалок висели портреты в рамах – звезды минувших лет. Эти ухмыляющиеся идолы, казалось, осуждающе уставились на Волету.

Лицо Марии было напудрено до мертвенной бледности. От темного макияжа ее глаза казались больше и ярче. Медного цвета ленты вплетались в темно-рыжие волосы, растрепанные после выступления. Мария взглянула на себя в зеркало, заметила лохматость, но не стала поправлять. Она повернулась на скамейке лицом к Волете, ее осанка была безупречной, а взгляд – прямым.

– Вы та самая Прыгающая Леди, не так ли?

– Мне не нравится это имя, – сказала Волета.

– Нет, конечно же нет. Мне тоже не понравилось имя, которое мне дали, – сказала Мария, глядя на молодую женщину с нескрываемым любопытством. – Ты не очень-то похожа на гравюру в газете. Впрочем, я тоже. Их сделал один и тот же человек. Стипл, Стампл, Стимпл, что-то в этом роде. Он бездарь или абсолютный халтурщик, я точно не знаю. Он приделывает нам всем одно и то же лицо. Меняет прическу, делает бюст чуть больше, чуть меньше. Лица всегда одинаковые.

– Газеты как таковые мне тоже не нравятся.

– Тогда у тебя есть хоть какая-то надежда. – Мария повернулась на скамейке лицом к огромному зеркалу. Она стерла с губ помаду и снова принялась ее наносить. – Ты прибыла сюда на том огромном корабле в порту, о котором все говорят, на лодке Сфинкса. – Это был не вопрос.

– Верно.

– Стоит отдать тебе должное: ты изначально очень хорошо проявила себя. Уверена, у тебя все получится. Тут любят эффектные появления.

– Я здесь вовсе не для этого. На самом деле я с нетерпением жду отъезда. Я думаю, что все это… – Волета указала на скопище накидок на вешалках и самодовольных улыбающихся звезд в золоченых рамах, – немного глупо. Ты прекрасно поешь и играешь, но это место, эти люди – они ужасны.

Мария отложила губную помаду и посмотрела на отражение Волеты.

– Ты еще слишком молода, чтобы так разочаровываться. Зачем приходить сюда, если ты настолько выше всего этого?

– Я пришла за тобой.

– За мной?

– Да, – сказала Волета и потянулась, чтобы закрыть дверь. – Я пришла, чтобы спасти тебя.

Мария снова повернулась к Волете с отвисшей челюстью. Фыркнула, рассмеялась:

– Спасти меня? От кого же?

– От герцога. Меня прислал Сенлин.

Мария захлопнула рот, клацнув зубами.

– Окажись это правдой, ты бы знала, что я уже дала ему ответ. Я не могу уйти. Я не уйду.

– О, кое-кто не хотел, чтобы я приходила. Они сказали, что ты уже приняла решение, и…

– Они были правы. Тебе стоило прислушаться. Что ты можешь сказать такого, чего уже не сказал он? И если он не смог убедить меня, почему же ты надеешься преуспеть?

– И что же он сказал?

– Он был очень… откровенен. – Мария принялась рыться в беспорядке перед собой. Она рассеянно перебирала кисточки и пудреницы. Надела браслет, сняла его и снова надела. – Он рассказал мне обо всех своих отчаянных поступках и о том, как ему за них стыдно. Я простила его и попросила оставить меня в покое.

– Он сказал, что спас мою жизнь и жизнь моего брата? Потому что так оно и было. Не раз. Он совершил много ошибок, но и одержал несколько побед. У него есть…

Руки Марии тяжело опустились на туалетный столик.

– Я очень рада, что у него есть такие преданные друзья. Честное слово. Это очень вдохновляет. И я не виню его за то, что он сделал. Я не чувствую себя выше его, или тебя, или кого-либо еще. Мы все делали отчаянные вещи, чтобы выжить. Но я скажу тебе то же самое, что и ему: я не брошу свою жизнь.

– Но почему? – парировала Волета, скрестив руки на груди.

Мария не смогла полностью скрыть своего потрясения, а может, не хотела и пытаться. Она покачала головой, моргнула:

– Это действительно не твое дело, юная леди.

– Послушай, я понимаю, что ты меня не знаешь, но я провела последние шесть месяцев, питаясь овсянкой, спасаясь от смерти и разыскивая тебя. Ты говоришь, что Сенлин смирился с твоим ответом. Ну так помоги мне смириться! Почему ты не хочешь уйти? Эти люди ужасны. Это ужасное место! А твой муж…