Корабль рабов: История человечества

Джон Рилэнд читал письмо от отца с возрастающим ужасом. Наступил 1801 г., и молодому человеку пришло время возвращаться на семейную плантацию на Ямайке после того, как он изучал богословие в Оксфорде. Его отец дал ему точные инструкции: он должен был отправиться из Оксфорда в Ливерпуль, где ему нужно было купить билет как пассажиру на борт работоргового судна. Оттуда он должен был отплыть к Наветренному берегу в Африке, чтобы там наблюдать за покупкой и погрузкой «живого товара», затем переплыть с ними через Атлантику в Порт-Рояль на Ямайке. Молодой Рилэнд был охвачен антиработорговыми идеалами и имел серьезное предубеждение против торговли человеческими телами; и он не имел, как он отмечал, никакого желания быть «заключенным в плавучую тюрьму вместе с толпой больных и несчастных рабов». Он не был согласен с заверениями, что недавние данные о перевозке рабов по Среднему пути «серьезно преувеличены» [90].

Так случилось, что старший Рилэнд, как и его сын, начал испытывать сомнения по поводу рабства. Его христианская совесть, очевидно, требовала, чтобы молодой человек, который унаследует родовое имение, узнал все о работорговле. Послушный сын сделал, как приказывал отец. Он отправился в Ливерпуль и в качестве привилегированного пассажира поплыл на борту судна «Свобода», которым управлял «капитан Й***». Рилэнд составил самое детальное описание работоргового судна, которое когда-либо было написано [91].

Когда Рилэнд ступил на борт судна, которое должно было плыть к Африке через Атлантику, капитан понял, что этот человек был противником работорговли. К нему был приставлен плотник, отвечавший за деревянные части корабля, чтобы представить корабль с наилучшей стороны. По словам Рилэнда, он пытался «смягчить вопиющие обстоятельства и в Африке — во время нашего пребывания на побережье и во время последующего рейса на Ямайку». Он упомянул покупку больше чем двухсот пленников, давку, неизбежные болезни и смерть. Капитан обязался обучать своего молодого пассажира. Он сидел с ним ночами в каюте капитана (где Рилэнд спал и ел), разговаривая с ним при тусклом свете колеблющихся ламп, терпеливо разъясняя, что «дети селений» приносят пользу, будучи посланными на американские плантации, так же как на принадлежащие старшему Рилэнду.

Вскоре капитан набрал нужный «живой товар» на африканском побережье. После этого он пообещал Рилэнду, что тот теперь увидит, что «невольничье судно совсем не такое, каким он его видел до этого». Он упомянул о пропаганде аболиционистов, которая изменила общественное мнение в Англии и за границей. Несмотря ни на что, он хотел показать своему пассажиру «рабов, радующихся их счастливому состоянию». Чтобы проиллюстрировать эту мысль, он подошел к женщинам-невольницам на борту и сказал несколько слов, «на которые они ответили тремя приветствиями и громким смехом». Потом он прошел по главной палубе и «сказал те же самые слова мужчинам, которые дали ему такой же ответ». С торжеством повернувшись к Рилэнду, капитан сказал: «Ну, теперь вы убедились, что мистер Уилберфорс ошибался в отношении работорговых судов?» Он упомянул лидера парламента, который говорил об ужасах перевозки рабов23. Но это Рилэнда не убедило. Однако он был так заинтригован, что попытался выяснить, говорит ли капитан правду. Поэтому он очень подробно исследовал «устройство этого невольничьего судна» [92].

В описании этого корабля среднего размера приблизительно 140 тонн водоизмещением Рилэнд начал с нижней палубы, где 240 невольников (170 мужчин и 70 женщин) сидели взаперти в течение шестнадцати часов в день и иногда дольше. Также он описал помещение, похожее на тюрьму, — 140 мужчин были скованы по двое в запястьях и лодыжках. Это помещение находилось под главной палубой и располагалось вокруг грот-мачты. Расстояние между нижней палубой и бимсом24 составляло четыре с половиной фута, таким образом, большинство мужчин не могли там выпрямиться в полный рост. Рилэнд не упоминал платформы, которые обычно строили на нижней палубе, чтобы ее расширить — от края судна приблизительно на шесть футов, чтобы увеличить число рабов, которые может перевезти корабль. Судно было, вероятно, подготовлено для перевозки максимального числа рабов согласно Акту Долбена от 1788 г., по которому было разрешено перевозить по пять человек рабов на три тонны водоизмещения.

На главной палубе деревянная переборка и двери закрывали вход в мужскую часть, в стене была установлена решетка, чтобы пропускать «достаточно воздуха». С той же целью, чтобы предотвратить побег, решетки были сделаны на окнах, хотя их не всегда открывали. В конце этого помещения была «очень крепкая переборка», построенная плотником судна, чтобы не затруднять движение воздуха через нижнюю палубу. Однако, как Рилэнд полагал, вентиляция внизу была плохая, что означало, что мужчины были вынуждены находиться в «самой нечистой и душной атмосфере». Хуже того, там было слишком мало свободного пространства: выделенное каждому место было «слишком маленьким и для удобства, и для здоровья». Рилэнд увидел, что мужчины, сидевшие внизу, выглядели «мертвенно бледными, мрачными и удрученными». Оставаясь в трюме в полной темноте много часов подряд, им приходилось закрывать глаза от яркого солнечного света, когда они поднимались на палубу [93].

Часть нижней палубы, от главной мачты до бизань-мачты, была отдана женской части невольников, так как «Свобода», в отличие от большинства невольничьих судов, не имела специальных мужских помещений. Чтобы отделить мужчин от женщин, было выделено место приблизительно в десять футов, которое было оставлено между мужскими и женскими четвертями как проход для команды, так, чтобы матросы могли подходить к грузу и провизии (к еде и воде в негабаритных «гвинейских бочках»). От носа до кормы женское помещение было закрыто крепкими переборками. Для женщин, большинство из которых не были закованы, помещение было более просторным, и они были более свободны в передвижении, чем мужчины, так как здесь находилось только сорок пять человек. Решетка выступала как коробка на три фута выше главной палубы и «пропускала много воздуха», как отметил Рилэнд. Те, кто находился внизу, могли бы с этим не согласиться [94].

Два дополнительных помещения были выстроены ниже квартердека25, который был поднят приблизительно на семь футов выше главной палубы и простирался по всей корме судна. За ними находилась каюта, где на парусиновых койках спали капитан и сам Рилэнд. Но даже эти двое самых привилегированных членов команды были вынуждены разделять свою каюту с двадцатью пятью маленькими африканскими девочками, которые спали на полу. Капитан предупредил своего компаньона, что «в первые дни будет неприятный запах», однако пообещал, что, «когда мы войдем в зону ветров, он исчезнет». Однако Рилэнд со своей джентльменской чувствительностью к запахам привыкнуть не смог, и впоследствии он писал: «В течение всей ночи я висел над толпой рабов, лежавших на полу, и зловоние от которых периодически становилось невыносимым».

Такая же ситуация была в соседнем помещении, дверь которого выходила на главную палубу. Здесь спали врач и первый помощник капитана, которые также делили свою каюту с невольниками: под ними на полу каждую ночь размещали двадцать девять мальчиков. Другие места на главной палубе предназначались для заболевших, особенно в случае дизентерии, чтобы «держать их отдельно от других». Больных мужчин размещали на палубе, соорудив для них тент из парусины; больных женщин устраивали под палубой. Немного места было оставлено для матросов, они спали в гамаках недалеко от тента, где лежали больные. Матросы надеялись, что парусина защитит их от насекомых, которые досаждали им в огромном количестве рядом с африканским побережьем.

Рилэнд заметил и другую особенность, которая была буквально основой всей жизнедеятельности организации главной палубы: там стояла перегородка — деревянный барьер десяти футов высотой, который делил судно пополам от грот-мачты и до бортов, выступая приблизительно по два фута в каждую сторону от судна. Эта перегородка была рассчитана на то, чтобы превратить любое судно в тюрьму, и она отделяла мужчин, которых держали в грузовой части судна, от женщин и служила защитным барьером, за который команда могла отступить (на женскую половину) в случае восстания рабов. Также эта перегородка выполняла охранную функцию, которая позволяла команде поддерживать порядок на борту. В этой перегородке, как отметил Рилэнд, была сделана узкая дверь, через которую мог с трудом протиснуться один человек. Всякий раз, когда невольники-мужчины находились на главной палубе, два вооруженных стража защищали эту дверь, в то время как «еще четверо с заряженными короткоствольными ружьями в руках стояли сверху этой перегородки над рабами: и два заряженных орудия были направлены на главную палубу через отверстия в этой перегородке». Угроза восстания присутствовала постоянно. Капитан уверил возмущенного Рилэнда, что «он держит такую охрану, чтобы не дать рабам восстать». Невольники уже предпринимали однажды попытку бунта, когда они были на побережье Африки, и бунт был подавлен. Когда рабы находились на палубе, она превращалась в тюремный двор.

Рилэнд отметил, что на судне был шлюп, где находились в изоляции заболевшие, но он не объяснял его назначение. Эта крепкая лодка до тридцати футов длиной, с мачтой и небольшим орудием, могла идти под парусом или на веслах и перевозить значительные грузы. Ее использовали и для буксировки судна в порту. На невольничьих кораблях, как правило, была еще одна небольшая лодка (которая называлась ялик), на ней был небольшой парус и четыре или шесть весел. Эти два судна играли важную роль на невольничьих кораблях, потому что почти вся торговля на африканском побережье велась не на берегу, а на корабле. Лодки сновали от стоящего на якоре судна до берега и обратно — переправляя в одну сторону различные изделия и товары, а в другую сторону — невольников (их также перевозили и в африканских каноэ). У обеих лодок обычно было более плоское дно, чтобы они были устойчивыми и могли нести тяжелый груз, а также для того чтобы их было проще вытаскивать на берег [95].

Невольничьи суда имели и другие важные особенности, которых не заметил Рилэнд. Оружейное помещение находилось обычно около каюты капитана (и как можно дальше от помещения с невольниками), оно всегда охранялось и было тщательно заперто. В распоряжении кока на судне находились огромные металлические чаны и медные котлы, чтобы он мог приготовить еду на 270 человек невольников и членов команды. Туго сплетенная веревочная сетка была натянута вокруг всего борта судна, чтобы не дать невольникам выпрыгнуть за борт [96].

Так как такие корабли, как «Свобода», длительное время находились на африканском побережье, собирая свой живой груз, их корпус специально был обшит медью, чтобы защитить древесину от тропических червей или моллюсков, например Teredo navalis — корабельного червя. К 1800 г. медная обшивка получила широкое распространение, несмотря на то что это было относительно недавним техническим достижением. В начале XVIII в. корабли, плавающие в тропических водах, были обшиты листами меди, обычно приблизительно в половину дюйма толщиной, которые крепились на корпус (как заказывал Менести). Начиная с 1761 г. британский королевский флот, который регулярно патрулировал тропики, с успехом экспериментировал с медной обшивкой. Уже к 1780-м гг. такая практика стала чрезвычайно распространенной [97]. Большой 350-тонный корабль «Триумф», который некогда назывался «Нэнси», был построен в Ливерпуле для перевозки невольников и выставлен на продажу на аукционе в Ньюпорте, Род-Айленд, в 1809 г. как имеющий «медный крепеж» и «два слоя меди» [98]. В последней четверти предыдущего века, с 1783 до 1808 г., одной из особенностей, обычно подчеркиваемых при продаже любого работоргового судна, был его медный корпус [99].

К тому времени, когда «Свобода» отправилась в плавание в 1801 г., некоторые из больших работорговых судов использовали виндзейль26, чтобы увеличить вентиляцию и улучшить здоровье невольников в трюме. Виндзейль был вытяжной трубой из парусины, которую можно было изогнуть под любым углом и разместить через люк, чтобы «дать доступ свежему воздуху вниз в закрытые помещения судна». Виндзейль предназначался для сохранения здоровья моряков и теперь стал применяться в работорговле, хотя и не везде. Один современник отметил несколькими годами ранее, что только на одном из двадцати невольничьих кораблей был виндзейль, и «Свобода» была почти наверняка исключением среди большинства [100].

Рилэнд также отметил оковы, которыми обычно сковывали невольников на борту «Свободы». Тут он коснулся другой важной особенности тюремного судна: средств заточения. Это были наручники и кандалы, ошейники, цепи различных видов и, возможно, клейма. Многих рабов заковывали в тиски — средневековое пыточное орудие, в котором зажимали и выкручивали пальцы непослушного раба. При продаже работоргового корабля «Джон», о чем было объявлено в газете «Коннектикут Сентинел» 2 августа 1804 г., были перечислены «300 пар прочно сделанных кандалов» и «150 железных воротников вместе с цепями, замками и др. Все в хорошем состоянии для перевозки рабов» [101].

Эти отличительные особенности делали работорговые корабли легко узнаваемыми в случае, если они терпели крушение, как, например, бриг без мачт, «севший на риф у побережья» на Багамских островах в 1790 г. Судя по количеству кандалов на нем, это был «старый гвинеец» [102]. Несколько лет спустя, в 1800 г., капитан Делтон на корабле «Мэри-Энн» нашел другой корабль-призрак у побережья Флориды. Это было большое полузатопленное судно, лежащее на боку, без парусов и без всяких признаков людей. Им оказался корабль, названный «Гончий пес», из Портленда, штат Мэн, признанный капитаном как работорговое судно «от носа до кормы». Джон Рилэнд не переживал такой катастрофы, но он хорошо знал, что оказался на специфическом судне. Этот корабль был способен превращаться в тюрьму и перевозить африканцев по атлантическому миру, чтобы обеспечить его рабочей силой для плантаций, торговли, империи и капитализма [103].





Глава третья

Африканские дороги до Среднего пути





В конце 1794 г. приблизительно в ста милях по Рио-Погас на Наветренном берегу две группы охотников враждующих племен гола и ибау вступили в конфликт из-за спорной территории. Человек ибау преследовал зверя, как утверждали его соплеменники, но люди гола посчитали добычу своей. За этим последовало сражение, в котором был убит человек гола и ранены несколько ибау. Гола обратились в бегство, ибау вернулись с триумфом. Но вскоре оскорбленный вождь гола собрал отряд и вторгся в земли ибау, разрушив несколько деревень и забрав пленных, которых он быстро продал в рабство. Окрыленный успехом, он решил напасть на своих врагов квапа, надеясь взять в рабство все племя. После нескольких яростных сражений он допустил тактический просчет, в результате его воины попали в ловушку, а сам вождь пустился в бегство, потеряв семьсот из своих лучших воинов. Как только пленников связали, вождь ибау отправил гонца вниз по реке к побережью, объявив о желании торговать с «морскими странами». Он нашел желающих, когда работорговое судно «Чарльстон» прибыло на побережье. Капитан Джеймс Конноли послал Джозефа Хоукинса с проводником-африканцем через густой лес, чтобы купить сто воинов гола и доставить их на побережье [104].

Тем временем «самые великие воины» гола лежали обнаженными в месте заключения, «связанные без разбора веревками за руки и за ноги». Когда Хоукинс добрался в это место, вождь ибау предложил ему выбрать тех, кого он захочет. Отряд воинов ибау повел купленных пленников к морю. Невольников вели парами, на расстоянии четырех футов друг от друга, связав каждого веревками вокруг шеи и за локти, сведенные за спину. Когда их повели, пленники гола впали в «угрюмую меланхолию». Они остановились, обернулись, и «из их глаз потекли слезы» [105].

После монотонного шестидневного пути караван добрался до реки, чтобы совершить важный переход с суши на море, от своей африканской независимости к европейской собственности, от одной тирании к другой. Чтобы добраться на корабль «Чарльстон», где их ждали матросы с железными наручниками и кандалами, с корабля была послана шлюпка и две лодки с гребцами, которые должны были перевезти невольников. Надежд на спасение, казалось бы, не было. Пленники начали вопить. «Замена веревки на кандалы, — писал Хоукинс, — разрывала их надежды и сердца».

Когда гола перевозили на борт на лодках, двое из них выскочили за борт. Однако обоих схватили матросы, плывущие в маленькой лодке. Одного они схватили и вытащили из воды в лодку, другого ударили веслом по голове. Оставшиеся на борту четверо невольников и те, кого уже перевезли на корабль «подняли крик». Стоявшие на палубе попытались сбросить двоих матросов за борт, но шум привел в готовность остальную часть команды, которая выскочила на палубу с оружием и ножами. Тем временем пятеро рабов сумели освободиться от пут и изо всех сил пытались помочь развязаться другим. Те, кого уже поместили вниз, пытались схватить матросов за ноги через решетку, «крича всякий раз, когда те, кто оставался наверху, пытались ударить кого-либо из нас». В конечном счете, победа досталась матросам, правда, с большим кровопролитием с обеих сторон. Один из невольников был убит и девять были ранены. Остальных заковали в двойные кандалы. Пятеро моряков и Хоукинс (который потерял в схватке мизинец) были ранены, но ни один из них не смертельно. Рабов скоро переправили со шлюпок на «Чарльстон», где они присоединились к четыремстам другим, направляющимся в Южную Каролину. Если бы воины гола знали, что случай на охоте уведет их от дома на расстояние в пять тысяч миль в Южную Каролину! Теперь им приходится вести другую войну [106].

Для невольников гола, как для миллионов других, порабощение началось в самой Африке с того момента, как их оторвали от семьи, дома и своей земли. Большинство людей, которые оказались на работорговых судах, были захвачены силой, против их воли, обычно во время разных видов «войн» или в виде наказания за преступления. Длинный путь состоял из двух этапов, как в случае гола: первый этап проходил в самой Африке — на суше, когда приходилось добираться до побережья и работоргового судна пешком или по рекам (на шлюпках или, чаще, в каноэ). Работорговцы назвали эту дорогу «путем» — надежным маршрутом для передвижения рабочей силы из Африки в мировую экономику.

Второй этап начинался на самом работорговом судне, в океане — на переходе из Африки в порты Америки. Эти этапы объединяли конфискацию на одной стороне Атлантики и эксплуатацию на другой. Дороги и события были разными в различных областях Африки, в зависимости от видов обществ, из которых прибывали как рабы, так и работорговцы. От того, кто поработил невольников, откуда их доставили, как они оказались на работорговом корабле, как их удержали в повиновении, формировалось их отношение к рабству. Почти для всех пленников, за исключением тех, кто становился матросом, переход из Африки будет окончательным. Как только невольник попадал на судно, для него обратной дороги не было [107].





Работорговля в Африке




В 1700 г. население Западной и Западной Центральной Африки составляло около 25 млн человек, которые жили в сложной иерархии племен и зависимых сообществ по всему побережью на четыре тысячи миль — от Сенегамбии до Анголы. Мелкие племена не знали государственности, более крупные уже имели классовые различия, самые многочисленные находились в начале формирования классового общества, вожди которых управляли обширной территорией, вели прибыльную торговлю и имели армии. Последний тип часто доминировал над другими, вынуждая соседей платить дань и подчиняться в торговых и военных вопросах, при сохранении местной автономии и контроля за землями и рабочей силой [108].

Рабство было древним и широко распространенным институтом, обычно пополняемым за счет военнопленных и преступников. Работорговля велась в течение многих столетий. С VII до XIX в. более 9 млн душ было отправлено на север Сахары в результате торговых сделок арабских купцов и их исламских союзников в Северной Африке. Эти рабы продавались на крупных коммерческих рынках. Когда туда прибыли европейские работорговцы, они просто влились в уже существующий кругооборот обмена и ничего в нем не изменили [109].

Все же, как писал историк Уолтер Родни, рабство и классовые различия в первую очередь возникали в тех областях Западной Африки, где атлантическая торговля была наиболее интенсивной. Частично причиной становилось стремление капитанов работорговых судов иметь дело с правящими группировками и сильными вождями — людьми, которые могли командовать трудовыми ресурсами и поставлять «товар». Это происходило из-за того, что богатство и силовые элементы (особенно оружие) накапливались этими же людьми в результате этой же торговли. Небольшие племена, которые еще не знали неравенства, могли заниматься и занимались работорговлей, но только для того, чтобы иметь возможность покупать сельскохозяйственные продукты. Крупные племена покупали оружие и порох, превращаясь в сильные централизованные военизированные государства (Асанте, Дагомея, Ойо, нигерийские города-государства — например Конго). Они использовали огнестрельное оружие, чтобы подчинить своих соседей, которые становились источником караванов невольников, продаваемых ради следующей порции мушкетов. В областях, где работорговля была сильно распространена, вокруг продажи людей вырастали целые группы, которые занимались поимкой и транспортировкой рабов. Торговцы превратились в сильную прослойку, управляя таможней, налогами, ценами и потоком пленников. Число рабов и значение рабства как социального института в африканских обществах распространялось вместе с ростом атлантической торговли рабами [110].

К XVIII столетию Португалия, Швеция, Дания, Нидерланды, Франция и Англия — все имели свои сферы влияния и предпочтительные морские торговые порты, но в интересах африканских торговцев обычно было не давать монополию только одной европейской стране, даже при том, что они время от времени имели дела с разными странами одновременно. Торговля на африканском побережье оставалась поэтому относительно открытой и конкурентоспособной, как отмечали британские торговцы, когда они узнали, что после Американской революции африканские торговцы в Аномабу объявили о своем праве продолжать торговать с получившими независимость американцами. Торговля имела свои приливы и отливы — она возрастала после крупных внутренних войн и ослабевала после того, как источники поставки рабов были исчерпаны в результате интенсивной торговли [111].


Работорговля варьировалась в зависимости от районов и торговых партнеров, и она имела две основные формы. Первая — это «торговля в факториях», когда капитаны работорговых кораблей покупали невольников у других европейцев, проживавших в таких районах, как Кейп-Кост на Золотом берегу (теперь Гана); вторая — «торговля на лодках», которая проходила во многих областях, где не было никаких фортов и факторий, и дела зачастую велись на главной палубе невольничьего корабля, после чего каноэ, баркасы и шлюпки переправляли грузы и товары на берег и обратно. Эту торговлю иногда называли «черной торговлей», так как она велась в значительной степени африканскими торговцами, часть из которых была представителями больших торговых государств, другие — небольших групп торговцев. Иногда два типа торговли существовали вместе.





Сенегамбия




Человек, которого привез на борт торговец из народа малинке, был высокого роста — пять футов и десять дюймов, худощавый, лет около тридцати, его голова и борода были выбриты как у военнопленного. Капитан Стивен Пайк, командовавший судном «Арабелла», купил его, очевидно не посмотрев на руки: если они были грубыми — значит, этот человек привык трудиться. Но у этого человека руки были иными. Имя человека было Хиуб бен Салумена бен Хибрахема, что означало Иов, сын Соломона, сына Абрама [112]. Он был «магометанин», или мусульманин, и, кроме того, был сыном самого высокого священника, или имама, города Бунда около реки Сенегал, в королевстве Фута Джаллон. Он был схвачен, когда пытался продать «двух негров», без сомнения «язычников», чтобы купить бумагу для себя и своих грамотных единоверцев. После того как его пленили, а потом продали, ему удалось разъяснить свое высокое положение капитану Пайку. Капитан решил предложить его отцу выкупить сына, но семья жила далеко и судно скоро уплыло. В Мэриленде Иов привлек внимание одного поверенного, который был впечатлен его знаниями (тот помнил Коран с пятнадцатилетнего возраста) и его высоким социальным статусом: «Мы чувствовали, что он не обычный невольник». Его послали в Англию, где несколько джентльменов объявили сбор денег по подписке и выкупили его на свободу. Он стал знаменитым — его принимали король, королева, герцог Монтегю и многие другие. Через три года после того, как он попал на «Арабеллу», Королевская африканская компания репатриировала столь высокое лицо в Форт-Джеймс в Гамбии, где Иов немедленно купил себе рабыню и двух лошадей. Когда он возвратился к своей семье, его приветствовали «восторгом» и «наводнением из слез». Он узнал, что его отец умер и одна из его жен завязала дружбу с другим человеком, но все пятеро его детей были живы и здоровы. Королевская африканская компания надеялась, что он будет защищать их интересы, когда вернется к себе домой. Он не разочаровал их [113].

Как часть Западной Африки, самой близкой к Европе, Сенегамбия откуда был родом Иов бен Соломон, был территорией, где атлантическая работорговля имела самую длинную историю. Простираясь от реки Сенегал на юго-запад вокруг Зеленого мыса, назад на юго-восток к реке Гамбия и еще дальше на юг к реке Казаманс, страна тянулась на протяжении трехсот миль, имея на своей территории три главных водных системы, которые связывали внутренние земли с побережьем. Вдоль берега моря проживало четыре главных группы племени волофов, включая джолофов (родное племя Соломона), которые контролировали торговлю между побережьем и внутренними землями. Большинство вождей этих племен было мусульманами, но многие простые жители по крайней мере до конца XVIII в. оставались язычниками. Дальше, во внутренних землях, жило говорившее на языке манде племя малинке, также мусульмане; кроме них в центре Сенегальского бассейна жил народ фульбе (мусульмане-скотоводы) и в верхней части реки жили серраколы. В глубине обитали бамбара, которые в конце XVII в. были объединены вождем Кадианом из династии Кулубали и превращены в общество воинов-земледельцев. В южно-центральной части жили серверы и, еще дальше на юг, различные группы малинке. Между ними были вкраплены, особенно вдоль побережья, небольшие племена, такие как народ баланте и, недалеко от берега, «островные биджаго» [114].

Ислам начал распространяться в Сенегамбии с IX в. и к XVIII столетию завоевал, хотя это еще не доказано, практически всю его территорию. С ростом военной знати племени малинке, которые уже хорошо освоили верховую езду, многие люди из небольших племен были захвачены в плен и проданы в рабство. Мужчины племени биджаго, как было известно, совершали самоубийство, если их брали в плен. Джихад против неверных (и просто номинально принявших ислам вождей) шел с 1720-х по 1740-е, вспыхнув снова в 1780-1790-е гг. В это время в результате джихада в Фута Джаллоне экспорт рабов увеличился, хотя процесс закабаления не был равномерным и различался в зависимости от времени и места. Скотоводы племени фула, например, восстали против правителей сусу в 1720-е гг. и сумели получить контроль над некоторыми землями. Сопротивление порабощению было жестоким и продолжалось на работорговых судах.

Простолюдины постепенно обращались в ислам, не в последнюю очередь, чтобы спасти себя от рабства, особенно в областях бассейна реки Гамбия. Между тем ислам продолжал быстро распространяться, так как активные торговцы из народа дьюла27 основывали новые поселения и обращали людей в новую веру. Невольников забирали из трех регионов: с побережья, из верховий рек Сенегал и Гамбия и района вокруг среднего и верхнего Нигера. Эти люди были главным образом земледельцами и пастухами и говорили на близких языках Западной атлантической группы. В Сенегамбии больше, чем где-нибудь в Гвинее, исламские / сахарские и европейские / атлантические силы встретились, столкнулись и начали взаимодействовать, в конечном счете преобразовав эту территорию. В течение XVIII в. приблизительно 400 тыс. невольников из этих земель были проданы на работорговые суда и отправлены в Новый Свет, приблизительно половину из них перевезли британские и американские суда. Иов бен Соломон — только один из двух людей, о которых известно, что они смогли вернуться домой после того, как прошли по Среднему пути [115].





Сьерра-Леоне и Наветренный берег




В течение 1750-х гг. Генри Такер был одним из «больших людей» на побережье Сьерра-Леоне — он имел деньги, власть, высокий статус и крепкое физическое здоровье. «Это полный мужчина, который поступает справедливо», — сказал мелкий белый торговец Николас Оуэн о своем хозяине. Такер был частью старинного торгового клана, ведущего начало с Питера Такера, который был агентом Королевской компании на острове Йорк в 1680-х гг., и его африканской жены. Имея корни двух культур, торговец-мулат Генри отправился в Испанию, Португалию и Англию. Он жил «в английском стиле», обставив свой дом посудой и серебром. Его платяной шкаф был набит вещами. Он приобрел благосостояние, занимаясь работорговлей, и выстроил вокруг своего дома целый город, в котором жил с шестью или семью женами, большим количеством детей, а также рабами и слугами (grumettoes). Многие были его должниками, и он мог продать любого в рабство за долги. Поэтому его боялись все, «кто имел несчастье оказаться в его власти». Оуэн добавил, что Такер «имеет репутацию справедливого торговца среди европейцев, но не среди афроамериканцев». Капитан Джон Ньютон считал его единственным честным торговцем на побережье. Такер привозил бесчисленное количество рабов на суда, где капитаны устраивали ему щедрый прием. В середине 1750-х гг. его богатство поставило его «выше королей» этого региона [116].

Регион Такера, Сьерра-Леоне и Наветренный берег, иногда называли побережьем Верхней Гвинеи, хотя отдельные районы именовали Берегом Слоновой Кости, Перечным (или Перцовым) берегом и побережьем Малагетты. Эта область простиралась от реки Казаманс, вдоль зоны дождевых лесов и нескольких хороших гаваней, до порта Ассини на краю Золотого берега. На современной карте этот район охватывает Гвинею-Бисау, Гвинею, Сьерра-Леоне, Либерию и Кот-д’Ивуар. В XVIII в. здешняя торговля отличалась от других районов побережья Гвинеи — тут продавались рабы, кокосовые орехи, воск, золото, перец и высококачественная слоновая кость. Капитаны невольничьих судов провели здесь много времени, скупая рис в качестве основной провизии для длительного атлантического путешествия по Среднему пути.

География народонаселения этого региона была одной из самых сложных в Западной Африке, так как здесь существовали несколько крупных стран и мозаика из мини-государств и племенных союзов, частично принявших мусульманство. Большинство людей жили в небольших, похожих друг на друга поселениях и занимались земледелием, рыбалкой и охотой. В некоторых местах власть принадлежала женщинам, они даже создавали тайные общества, такие как Санде и Бунду28. Политическая децентрализация позволила таким торговцам, как Генри Такер, утвердиться вдоль побережья, организовать производство и обмен товарами во внутренних регионах, накапливая богатство и власть.

Часть небольших племен, таких как бага, буллом и кру, жили вдоль побережья, в то время как в глубине страны проживали многочисленные сусу, тене и менде, так же как народы-мусульмане фульбе и джаллонке. Самыми мелкими были племена гола и кисеи (оба племени культурно близки народу менде) и десятки других, таких как ибау и лимба. Во время завоевательных походов народа мани в конце XVI — начале XVII в. говорящие на языке манде вожди поработили мелкие племена, но были потом сами захвачены племенами сусу и фульбе. Распространение ислама шло из Сенегамбии в Сьерра-Леоне и на Наветренный берег, когда исламская теократия Фута Джаллон совершала набеги на тех, кто практиковал местные религии, и продавала их исламским торговцам на Севере или торговцам на побережье на Юге. В XVIII в. приблизительно 460 000 человек были пленены и вывезены с этой территории, что составляет около 6,5% от общего количества, вывезенного в это время. Больше 80% из них совершили трансатлантический рейс на британских и американских невольничьих кораблях [117].





Золотой берег




Джон Кейбс ворвался в форт Коменда, «проклиная» африканских торговцев из внутренних земель Золотого берега. «Они дураки», — ревел он. Они хотели получить слишком большую плату за рабов. Как они смеют просить шесть унций золота, а не общепринятые четыре? Кейбс заключил выгодную сделку в 1714 г., такую же, как все предыдущие с 1683 г., где он выступил посредником между африканским государством Эгафо29 и европейскими работорговцами. Англичане, голландцы и французы то добивались его расположения, то проклинали. Без Кейбса «ничто нельзя сделать», говорил английский торговец; он — предатель и «настоящий трус», рычал голландец; дадим «высокие награды», заискивал перед ним француз. Кейбс работал главным образом с англичанами, много лет в качестве чиновника Королевской африканской компании, но не в качестве ее слуги, как сказали бы в те времена. Он был проницательным дельцом, работавшим на себя самого. Он уволил трех агентов компании, потому что они не смогли работать с ним. «Если мы потеряем его, то погубим наши интересы», — написал один чиновник в отчете компании в Кейп-Кост. Действительно, именно Кейбс мобилизовал рабочую силу, которая выстроила форт Коменда, где рабы добывали камень и вырубали лес для огромного здания империи. Голландцы, строившие поблизости форт Реденбург, выступали против строительства крепости, тогда Кейбс снарядил несколько военных экспедиций против голландцев, чтобы «заручиться» их согласием. Впоследствии он выстроил крупный город вокруг этого форта. Но важнее всего — то, что он торговал рабами. Через ворота форта Коменда прошли тысячи пленников на суда работорговцев. К тому времени, когда он умер в 1722 г., Кейбс стал верховным владыкой, королем торговли, имевшим собственный «табурет», знаком политической власти среди аканов30 [118].

Люди Золотого берега давно торговали с европейцами (как видно из названия этого побережья) драгоценным металлом. Жадность, порожденная золотом, толкала европейцев на строительство крепостей, одна из которых, Эль Мина, была возведена португальцами в 1482 г., чтобы защитить их золотой запас от нидерландских, французских и английских конкурентов. В итоге сюда отправились другие европейцы, которым помогали такие люди, как Кейбс, чтобы построить здесь собственные форты. Благодаря этому здесь появилось много укреплений, растянувшихся на пятьсот миль побережья, от порта Ассини на западе до реки Вольта на востоке, восточной части современного Кот-д’Ивуара и практически всей Ганы.

Англичане распоряжались фортами и торговлей в Дикскове, Секонди, Коменде, Аномабу, Аккре и Тантуме; местом их торговых операций был Кейп-Кост. Эти торговые заставы поставляли «черное золото» — невольников в трюмы и нижние палубы судов. Строительство фортов дало начало мини-государствам, во главе которых стояли abirempon — «большие люди», такие как Кейбс и Джон Конни. Многие люди, жившие в районе Золотого берега в 1700 г., принадлежали широкой культурной группе аканов (другие были гуан, этси и га). Аканы затем разделились на враждующие государства — Денкьяра, Акваму и Акием, которые были созданы на побережье с помощью европейского огнестрельного оружия. Новую элиту назвали awurafam — «владельцы огневой силы». Политическая власть выросла из стволов ружей.

Самым могущественным племенем этого региона был народ ашанти, развитие которого с 1680 г. привело к появлению одного из самых сильных централизованных государств Западной Африки31. Осей Туту32 создал региональный союз «больших людей», постепенно вовлекая различные племена под свою централизованную власть как asantehene, или «глава», чье могущество символизировал золотой трон, sika dwa. Новая знать ашанти подняла прибрежные мини-государства к 1717 г. (добавив Аккру и Аданме в 1742 г.) и продолжила экспансию на север, где завоевала небольшие племена, отправляя рабов на север с торговцами народа хауса и на юг — на побережье к ожидающим невольничьим судам. Ашанти постоянно находились в состоянии войны, что видно из их названия, которое происходит от слова osa nit, что значит «из-за войны». «Настоящие» ашанти, как считалось, никогда не будут проданы в рабство. Сильная армия ашанти состояла в 1780 г. из 80 000 человек, и половина из них были вооружены мушкетами. Их работорговля в течение всего XVIII в. была не причиной, но следствием военных действий и развития государственности. Вскоре продажа рабов стала выгоднее золота, и ашанти, несмотря на свою независимость, стали надежными игроками и ценными партнерами европейцев в работорговле [119].

Другим крупным игроком стал прибрежный народ фанти, чья федерация из девятнадцати независимых племен стала ответом на экспансию ашанти. Фанти время от времени подписывали соглашения с британцами, но продолжали торговать рабами с кораблями под разными флагами. Они разными способами служили работорговле, продавая людей из глубинки или сдавая их внаем, чтобы те за деньги работали на работорговцев. Объединившись на основе матриархальных кланов, фанти использовали свое военное мастерство, чтобы защитить местную автономию, находящуюся в пределах высокоорганизованной торговой орбиты. Они действовали как посредники, соединяя ашанти из внутренних районов с английскими работорговыми кораблями на побережье. Они оставались независимыми, пока их не завоевали ашанти в 1807 г. — в год отмены рабства. В течение XVIII в. Золотой берег произвел более миллиона рабов, что составило около 15% от общего количества невольников, отправленных из Западной Африки в целом. Примерно две трети из них были переправлены на британских и американских судах [120].





Бенинский залив




Рыбацкая деревня в устье реки Формозы обычно занималась повседневными делами, но в этот день 1763 г. здесь стояла устрашающая тишина. Три человека в маленьком каноэ приплыли издалека и не подозревали об опасности, которая их поджидала. Возможно, они спрашивали себя, что это за большая бригантина, которая стояла на якоре в Бенинском заливе в окружении десяти военными каноэ. Судно «Брайтон» приплыло издалека. Оно принадлежало мистерам Джону Уэлчу (или Уэлшу) и Эдварду Парру, торговцам из Ливерпуля, капитаном корабля был Уильям Бэгшоу. Военные каноэ, которые были такими крупными, что на некоторых можно было разместить по шесть-восемь небольших пушек, прибыли из верховий реки и принадлежали человеку по имени капитан Лемма Лемма. Это был «своего рода пиратский адмирал», который торговал рабами. Все, кто жил вниз по реке, считали капитана Лемма Лемма «грабителем или похитителем людей»; все «испытывали страх, как только где-то появлялись его каноэ». Он был важным поставщиком рабов для европейских работорговцев, и поэтому капитан Бэгшоу развлекал его в течение десяти дней угощениями, напитками, гостеприимством и dashee — подарками, чтобы поощрить новые поставки рабов.

С основной палубы корабля Лемма Лемма наблюдал за приплывшими и приказал схватить их. Его люди ловко прыгнули в воду и, забрав всех троих — старика, молодого человека и девушку, — притащили их на борт судна, предлагая для продажи капитану Бэгшоу, который купил двух молодых, но отказался взять старого. Лемма Лемма отослал старика назад на одном из своих каноэ и приказал «положить его голову на одну из перекладин на лодке и отрубить ее», после чего голову и тело выбросили за борт. Капитан Бэгшоу увез остальных в Раппаханок в Вирджинии [121].

Бенинский залив, лежащий между реками Вольта и Бенин (сегодняшние Того, Бенин и Юго-Западная Нигерия), имел бурную историю работорговли в XVIII в. В течение предыдущего столетия Бенин был одним из первых королевств, которые получили от европейцев большое количество огнестрельного оружия. Однако в отличие от ашанти, у народов Бенина не было организованной власти, и они скоро пришли в упадок. Некогда процветающие области вдоль побережья были опустошены, их земли оказались заброшенными. Бенин станет основой для связей между различными племенными сообществами с невольничьими кораблями, такими как судно капитана Лемма Лемма.

Главными племенами в этой области было племя эве на западе, оно состояло более чем из ста мелких независимых деревенских общин; племя фон в центральной области и более сильные и многочисленные племена, говорящие на языке йоруба, к востоку, где ими командовала крупная империя Ойо. В начале XVIII в. основными работорговыми портами были Уида и Джейкин, порт Аллад. Эти государства оставались независимыми до 1720-1830-х, когда их завоевал народ фон и включил в Дагомею. Теперь, когда король Дагомеи Агаджа устранил посредников, он и его наследники построили сильное централизованное и относительно эффективное государство. Он организовывал систематические набеги и устраивал судебные процессы, чтобы обеспечить поставку рабов на работорговые суда, хотя внутренние районы вскоре уже истощились и не могли поставлять такое количество рабов. Дагомея имела постоянную армию с легендарным женским отрядом, но дагомейцы тем не менее в 1730-х (и регулярно после 1747 г.) начали платить дань более сильному соседнему государству Ойо, военная сила которого держалась на лошадях, коннице и контроле саванны. Длительное время связанные с путями на север и на юг (по которым проходила работорговля Сахары), племена языковой семьи йоруба к 1770-м гг. получили контроль над портами Порто-Ново, Бадагри и к XVIII в. — Лагосом. Однако в 1790-х гг. работорговые поставки стали сокращаться в связи с началом упадка культуры этого народа. В целом Бенинский залив экспортировал почти 1,4 млн рабов в XVIII в., что составляло одну пятую часть от всей торговли, из них приблизительно 15% были отправлены на британских и американских работорговых судах, которые все чаще заходили в отдаленные восточные порты [122].