Копья и пулеметы
Часть 10 из 23 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Большая Игра только разворачивалась…
Потерпев сокрушительное поражение от генерала Котляревского, персы как-то сразу потеряли воинственный дух. «И соседи присмирели, воевать уже не смели…» По мирному договору 1813 г., так называемому Гюлистанскому трактату, к России переходило почти все нынешнее Закавказье, за исключением Эривани (не путать с нынешним Ереваном) и Нахичевани (куда тогда входила изрядная часть нынешней Армении).
Это была только первая серия. В 1828 г. персы полезли снова и опять были прежестоко биты. На сей раз пришлось отдать и Эривань, и Нахичевань. Одним рывком, словно броском атакующей кобры, Россия приблизилась на 250 миль к Афганистану, «ключу к Индии» (собственно, таким ключом был не весь Афганистан, а только два перевала, Хайбер и Балан, через которые и происходили практически все сухопутные вторжения в Индию (древние арии, Александр Македонский, Великие Моголы, персы и просто буйные афганские пограничные племена в рассуждении чего бы пограбить).
Британский историк Эндрю Портер: «Предыдущие вторжения в Индию начинались отсюда, и британцы опасались нового вторжения или появления с территории Афганистана провокаторов, которые будут призывать к низвержению британского колониального правления».
А если учесть, что индийцев вряд ли пришлось бы призывать слишком уж долго… Англия впала в состояние тихой паники. Уже в XX веке министр иностранных дел Англии лорд Керзон (тот самый, что вошел в историю как автор «ультиматума Керзона» и «линии Керзона») писал: «Англия существует до тех пор, пока она владеет Индией. Не найдется ни одного англичанина, который станет оспаривать, что Индию следует охранять не только от действительного нападения, но даже от одной мысли о нем. Индия, как малое дитя, нуждается в предохранительных подушках, и такой подушкой со стороны России является Афганистан».
Британский посол в России Гейнеберри, располагавший неплохой агентурной сетью, доносил, что у России не хватит сил, чтобы совершить вторжение в Индию, – ни с военной точки зрения, ни с экономической. Посла обозвали «русофилом», истерию это не уняло.
Позже о том же писал британский историк Доминик Ливен (потомок русских эмигрантов немецкого происхождения (ну, так вот у человека причудливо сплелось): «На самом деле британские страхи были сильно преувеличены. У России не было ни малейшего шанса вторгнуться через Афганистан в Индию, как это сделала армия Моголов в XV в. Европейская армия нового образца с ее сложной инфраструктурой не могла уже повторить такой подвиг и пройти сквозь Афганистан… Это было довольно нелепое противостояние, в котором и Россия, и Британия преувеличивали уровень потенциальной угрозы. Конечно, у русских было больше страхов, чем у англичан. Британская империя была мощнее, подвижнее и могла угрожать российскому ядру».
Ну и наконец, британцы так и не смогли, такое впечатление, уразуметь, что более ста лет для России стратегической целью номер один была не Индия, а Константинополь с Босфором. И Большая Игра продолжалась, порой сметая с шахматной доски пешек, а иногда и ферзей…
Сначала рвануло, правда, не в Афганистане, а в Персии. По Туркманчайскому договору Персия не только передавала России Эривань и Нахичевань, но и отдавала себя под покровительство России – не протекторат, конечно, но нечто к нему близкое. По мнению англичан, это было глубоко неправильно, и Персия нуждалась как раз в покровительстве Великой Британии, светоча парламентской демократии.
А потому – о том, как один талантливый писатель погубил другого…
В свое время английским послом в Персии был Джеймс Юстиниан Мориер, талантливый писатель, автор увлекательного приключенческого романа «из персидской жизни» «Похождения Хаджи Бабы из Исфагана» (с интересом читается и сегодня) и других замечательных книг. Как это у английских творческих людей водится (вспомним Кристофера Мардо и Даниэля Дефо), Мориер параллельно служил в еще одной конторе, ввиду врожденной скромности ее сотрудников не обремененной вывеской. Он и создал в Тегеране сеть агентов влияния и просто агентов. Подстрекаемая ими толпа фанатов напала в 1829 г. на русское посольство в Тегеране. Погибли все – и посол А.С. Грибоедов, и дипломаты, и защищавшие здание казаки, и все остальные. Спасся один-единственный дипломат невысокого ранга.
Потом заполыхало в Афганистане. Еще в конце XVIII в. он был сильной Дурранийской державой, не раз досаждавшей Индии чувствительными набегами. Но после смерти ее создателя, Ахмад-шаха Дуррани, страна… нет, не распалась вовсе, но погрузилась в хаос непрерывных внутренних междоусобиц, где не существовало ни линии фронта, ни побочных союзов – все дрались со всеми. Власть шаха была чисто номинальной, но, как писал безусловный знаток проблемы, первый британский посол в Афганистане Эльфинстон (1809): «Внутреннее самоуправление племен настолько хорошо отвечает требованиям афганцев, что на жизни простых людей никак не сказывается полный паралич королевской власти». Не окажись в Герате шаха вообще, это вряд ли бы кого-нибудь взволновало…
Однако все его терпели – такие уж стояли времена, что без властелина на престоле в золотой короне или чалме было как-то даже и неудобно. Так что шах вел активную внешнюю политику – отправлял посольства, принимал посольства, заключал договоры. Подданные, которых эта сторона жизни совершенно не касалась, относились ко всему с олимпийским спокойствием.
Потом начались резкие перемены. Тот самый Эльфинстон подписал с шахом Шуджахом первый англо-афганский союзный договор, направленный, правда, не против России, а против Франции и Персии (чем насолила Шуджаху Франция, я так и не докопался). Однако вскоре Шуджаха свергли, и он окопался во владениях Ост-Индской компании, время от времени с ее поддержки устраивая вооруженные вылазки, чтобы вернуть себе власть. Интересно, что первое время он пытался дружить с англичанами, но что-то не сложилось. В сердцах он сказал английскому политическому агенту Александру Бернсу: «Я вижу, что Англия не дорожит моей дружбой. Я стучался к вам в дверь, но вы меня отвергли. Правда, Россия слишком далеко, но через Персию она может мне помочь».
Слово с делом не расходилось. По особому указанию Николая Первого поручик Ян Виткевич, адъютант генерал-губернатора Оренбургского края В. Перовского, был послан освобождать возвращавшегося в Герат из Петербурга афганского посла. Посол решал крайне серьезное дело: просил помощи против угрожавшего афганскому шаху владетеля Пенджаба (тогда еще самостоятельное государство, не завоеванное пока что англичанами).
Скромному поручику были даны самые широкие полномочия – по существу, ему предстояло за неимением подготовленных дипломатов играть роль чрезвычайного и полномочного посла.
Поручик с заданием справился блестяще. Сначала он в Бухаре вскрыл разветвленную сеть английских шпионов и проследил ее связи с резидентом Ост-Индской компании Мейсоном (похоже, он и до этого занимался у Перовского разведкой в Бухаре). Интересно, что Виткевич все время своего пребывания в Бухаре ходил там в мундире казачьего офицера – хотя людей в европейской одежде там убивали, не особенно и раздумывая. Считал, что любые маскарады недостойны чести русского офицера.
Прибыв в Кабул, Виткевич не просто провел переговоры – заключил с эмиром Достом-Мухаммедом достаточно серьезный договор о намерениях, открывавший широкие возможности как для торговых связей, так и для помощи России Афганистану через Персию.
В Лондоне деятельность Виткевича моментально расценили как «угрожающую интересам Англии». Русский посол сообщил из Лондона, что «столица Британии приходит в возбуждение при одном упоминании имени Виткевича»…
9 мая 1838 г. Виткевича нашли в номере петербургской гостиницы «Париж» на Большой Морской с пистолетом в руке и пулей в голове. Накануне того дня, когда он получил аудиенцию у императора и должен был передать Николаю все привезенные из Афганистана бумаги. Все бумаги пропали. По одним источникам, исчезли бесследно, по другим – оказались сожженными в камине (но если и так, нет никаких доказательств, что пепел принадлежал именно бумагам Виткевича). Такие вот совпадения бывают…
Самую романтическую версию самоубийства Виткевича приводит в одном из рассказов Валентин Пикуль. Якобы к Виткевичу, поляку по происхождению, ночью явился член тайного общества, к которому Виткевич когда-то принадлежал, устыдил его за службу «русским оккупантам» и велел покончить с собой.
Версия крайне несерьезная – при всем уважении к Валентину Саввичу. Виткевич и в самом деле участвовал в деятельности одного из польских тайных обществ, но ограничивался разговорами под шампанское, а потому и наказание получил мягкое – несколько лет службы солдатом на Оренбургской линии. Там, где он после получил офицерские эполеты и адъютантский аксельбант. Вот строки из записок Виткевича о путешествии в Бухару (они, в отличие от всех прочих бумаг, сохранились), где Виткевич объясняет, что ходил в казачьем мундире, а не одевался в среднеазиатский халат и не прятался под мусульманским именем: он считал «унизительным для русского, а тем более для офицера скрываться от бухарцев под чужим именем, и что хотел сделать опыт, проложить и русским свободный путь в ханство это, доселе неприступное для всякого честного человека». Как видим, сам Виткевич считал себя не польским инсургентом, а русским офицером…
Существует еще версия, что Виткевич застрелился оттого, что результаты его работы вызвали неудовольствие царя, и поручику грозила если не опала, то перевод в какой-нибудь вовсе уж захолустный гарнизон. Однако есть достоверные сведения, что Николаю крайне понравилось уже предварительное сообщение Виткевича, он собирался повысить поручика в чине и наградить орденом.
В общем, выводы делайте сами. Упомянем лишь, что английские газеты встретили известие о «самоубийстве» Виткевича прямо-таки с восторгом…
И не было никаких улик…
В одном из отечественных исторических романов очень точно передается злое бессилие, охватившее начальника Третьего отделения графа Бенкендорфа. Его подчиненный, уверенный, что это убийство и нет никаких сомнений в том, кто его совершил и похитил бумаги, рьяно предлагает: искать!
– Искать – кого? – угрюмо спрашивает Бенкендорф.
В самом деле, ни следа…
А в Афганистане назревала самая настоящая война. После миссии Виткевича русские не добились там новых дипломатических успехов и решили действовать по-другому: с русской помощью персидский шах осадил Герат. Советником у него оказался не кто-нибудь – русский посланник в Персии генерал Симович. А в Герате (вроде бы чисто случайно, мало ли что на свете случается) оказался офицер политической службы Ост-Индской компании Элдред Поттинджер. Поскольку и персы, и афганцы – вояки те еще, в конце концов штурмом Герата стал непосредственно руководить Симович, а его обороной – Поттинджер. В конце концов персы отступили (в чем вряд ли есть вина Симовича, такое уж воинство ему досталось). Когда начались дипломатические разборки, русские с честными глазами уверяли, что Симович там оказался чисто случайно, чуть ли не путешествуя к минеральным водам, а в драку ввязался исключительно по присущей военным живости характера – ну, вы же знаете этих генералов, они мимо любого сражения спокойно не проедут, чтобы не выхватить шпагу и не ввязаться в драку… Примерно то же самое говорили британцы о Поттинджере. Впрочем, взаимными претензиями друг другу глаза кололи недолго: люди были взрослые, в меру циничные, понимали, что обе стороны хороши: Симович не состоял официально на службе у персидского шаха, так ведь и Поттинджер был не более чем заезжим туристом… Договорились считать это печальным недоразумением, которые в большой политике неизбежны.
В английских газетах началась сущая истерика. Губернатор Индии Окленд выпустил целый манифест: «До тех пор, пока Дост Мухаммед остается в Кабуле у власти, нет надежды на то, что будет обеспечено спокойствие наших соседей и не пострадают интересы нашей Индийской империи».
Ему вторил премьер-министр лорд Пальмерстон: «Мы долгое время отказывались вмешиваться в дела Афганистана, но сейчас, когда русские хотят сделать афганцев русскими, мы должны позаботиться о том, чтобы они стали британцами».
Точку поставила «Таймс», одна из самых влиятельных газет Англии: «От границ Венгрии до сердца Бирмы и Непала русский дьявол неотступно преследует и терзает весь человеческий род и неустанно совершает свое злобное дело, раздражая нашу трудолюбивую и исключительно мирную империю».
Комментарии нужны?
И только много времени спустя выяснилось, что первая англо-афганская война была грандиозной провокацией, огромной фальсификацией, подготовленной тремя лидерами партии вигов: премьер-министром Мельбурном, министром иностранных дел Пальмерстоном и губернатором Индии Оклендом. Английский агент в Афганистане Александр Бернс как раз и слал в Лондон депешу за депешей, заверяя, что Дост Мухаммед может быть верным и преданным союзником Англии. Однако помянутая троица твердо решила посадить на афганский трон Шахшуда – полностью зависимую от них марионетку. И пошла на прямой подлог: Пальмерстон выпустил так называемую «Синюю книгу», куда натолкал фальшивок совершенно противоположного содержания: оказывается, Бернс только тем и занимался, что писал: худшего врага Великой Британии, чем Дост Мухаммед, еще поискать, а английское вторжение в Афганистан – единственное средство побороть русскую экспансию. Созданная парламентской оппозицией комиссия в конце концов этот подлог раскрыла, но война уже грянула…
Весной 1839 г. шестнадцатитысячный британский корпус (состоявший в основном из сипаев) вошел в Афганистан через перевал Балан. Такого слова еще не было, но это был сущий блицкриг. Англичане вступили в Кандагар, быстрым штурмом взяли хорошо укрепленную крепость Газни. Собственно, на этом война была и закончена. Афганские солдаты Доста Мухаммеда, не способные противостоять вооруженной и обученной на европейский манер армии, стали массами разбегаться, за границу бежал и сам эмир. Англичане без боя вступили в Кабул.
Это была одна из тех побед, что оказываются хуже поражений. Англичане непрочно сидели в Кабуле, а вокруг простирался Афганистан, где их в грош не ставили. Но британцы словно ослепли и оглохли от эйфории столь победоносного блицкрига. В Кабуле на троне сидел чрезвычайно довольный жизнью эмир Шахшуд. И твердил, что он лучший друг англичан, вернее и надежнее не найдешь. Офицеры английского корпуса в массовом порядке привезли в Кабул (летом – в то время райское местечко) своих детей и жен из жаркого и пыльного Индостана, чтобы отдохнули как следует. И начался отдых на всю катушку – концерты, скачки, крокет, море разливанное вина и даже катание на коньках. Афганского триумфатора Макнактона в виде поощрения назначили губернатором Бомбея, но он не стал спешить с отъездом и написал Окленду: «В Афганистане тишь, как в Беер Шиве (библейский город. – А.Б.) в дни Давидовы. Все приводит меня к выводу, что в Афганистане удивительно спокойно».
А уехал бы, остался бы жив…
Оптимизма британцам прибавил и неудачный поход генерала Перовского в Среднюю Азию. В ноябре 1839 г. он выступил из Оренбурга на Хиву, но отряд попал в снежные бури и без единой стычки с неприятелем вернулся домой, потеряв тысячу человек из пяти исключительно из-за буйства стихий. Газета «Форин куотерли ревю» огрызнулась: «Молчаливое и еще более пугающее продвижение России во всех направлениях стало теперь очевидным, и мы не знаем ни одной европейской или азиатской державы, в которую она не планирует осуществить вторжение».
Горькое похмелье грянуло неожиданно, как с ним порой частенько бывает. 1 ноября 1841 г. толпа афганских солдат, долго не получавших жалованья, осадила дом Александра Бернса, рядом с которым находилось казначейство, где, весь Кабул знал, хранилось золото английского экспедиционного корпуса. Вышедший на крыльцо Бернс клялся и божился, что немедленно расплатится, вот прямо сейчас, но, должно быть, оказался неубедителен – и толпа буквально разорвала его на куски. После чего разграбила оба дома – как легко догадаться, главное внимание уделяя казначейству.
Засевший в крепости Бала-Хисар эмир Шуджах послал было отряд солдат спасать Бернса – через густонаселенные районы Кабула, где их всех благополучно и перебили. После чего Шуджах, плохо веря в расположение к нему электората, с чувством исполненного долга бежал из столицы. Английский корпус остался в Кабуле – против всего Афганистана… Ситуация усугублялась тем, что у афганцев не было ни единого лидера, ни единого командования – только орава «полевых командиров» – племенных вождей, которые и сами плохо представляли, чего они хотят от жизни, но все знали одно: англичан надо резать. Чтобы не шлялись тут. И без них своих бандитов достаточно.
Выиграть такую войну было невозможно даже теоретически. Английские войска сели в осаду в собственном лагере – немногочисленные отряды и дозоры за его пределами афганцы старательно вырезали. Продовольствие кончалось. Афганцы выманивали английских офицеров на переговоры, а потом резали. Так погиб и бывший триумфатор Макнактон, не успевший побывать губернатором Бомбея.
Путь отступления британского корпуса до индийской границы потом назвали «дорогой скелетов». «Полевые командиры» обещали обеспечить беспрепятственный проход тем, кто оставит в заложниках семьи, а потом из снежной метели налетали «неизвестные отряды» и резали подряд всех отступавших. Шестнадцать тысяч человек отрядами и колоннами начали отход из Кабула – другого выхода все равно не оставалось…
Через неделю часовые на стенах английского форта в Джелалабаде заметили одинокого всадника на смертельно уставшей, понурившей голову лошади. Это был военный врач Уильям Брайдон, единственный из примерно шестнадцати тысяч, которые вышли из Кабула в метель. Правда, в живых остались какие-то заложники (те, что уцелели) и немногочисленные сипаи, попрятавшиеся по пещерам в горных районах.
Одной из самых знаменитых картин Викторианской эпохи (1837–1901) стало полотно леди Батлер, изображающее доктора Брайдона, одинокого всадника на заморенной лошади, названное с горькой иронией «Остатки великой армии»…
Естественно, британские газеты и парламентские радикалы лихорадочно стали искать в событиях «русский след». «Таймс» недвусмысленно обвиняла Россию, «чье нарастающее влияние на местные племена ранее вынудило нас к вмешательству, чьи тайные агенты с величайшим тщанием изучают пути проникновения и Британскую Индию. И особенно подозрительно, что первым был убит Александр Бернс, самый жесткий и последовательный противник российских агентов».
Ну, что тут скажешь? Вообще-то агенты русской разведки были в Афганистане и после Виткевича, но их было слишком мало, чтобы поднять против англичан всю страну. Сами напросились. А Бернса, вероятнее всего, прикончили первым оттого, что он больше всех остальных англичан вел дела с афганцами, был прекрасно им известен – в том числе и как человек, чьим обещаниям доверять нельзя. Вот и ответил один Александр за другого – Грибоедова (уж в разгроме русского посольства в Тегеране британский след прослеживается четко).
Летом 1842 г. британский корпус вошел в Афганистан по «дороге скелетов». Это была уже не война, а чистейшей воды карательная экспедиция. Как выразился кто-то из англичан, «для поднятия престижа». На Кабул двинулись двумя колоннами – генерал Нотт из Кандагара и генерал Поллок из Джелалабада. По пути деревни и городки не просто грабили дочиста – устроили там с широчайшим размахом резню. Вот воспоминания одного из участников похода, британского офицера Чемберлена о том, что происходило в городке Исталиф: «Ни одно существо мужского пола старше четырнадцати лет не было пощажено, а некоторые солдаты стремились выместить свою злобу на женщинах… Картина грабежа была ужасна. Каждый дом был наполнен солдатами, как европейцами, так и туземными (сипаями. – А.Б.). Мебель, одежда, товары всех сортов летели через окна на улицы и сгребались теми, кто там находился… На улицах лежали трупы старых и молодых, богатых и бедных, которые погибли, защищая свой город… Весь день саперы заняты были тем, что жгли город, а солдаты и лагерная прислуга тащили все, что плохо лежало.
То же самое происходило везде, где проходили англичане. Взяв без боя Кабул, они и там учинили жуткую резню. В знак полной и окончательной победы подняли над крепостью Бала-Хисар свой «Юнион Джек» и задумались, как жить дальше.
Собственно говоря, вариантов было немного, точнее, один-единственный – уходить. Сидевшие в Кабуле британцы не могли ни воевать против всего Афганистана, ни худо-бедно его контролировать. Эмира Шуджаха зарезал кто-то из близких родственников – явление нередкое как на Востоке, так в свое время и в Европе. Что тут поделаешь?
Пришлось скрепя сердце допустить на трон Доста Мухаммеда, и он быстро взял под контроль большую часть Афганистана (правда, Кандагар и Герат еще какое-то время оставались независимыми государствами), причем приободрившиеся гератцы выгнали из страны британского резидента майора Тодда. Англичанам оставалось лишь бессильно материться – предпринять они ничего не могли. Узнав о таких переменах, откликнулись и в Бухарском ханстве – там казнили английских агентов полковника Стоддарта и капитана Конолли. (Ну а с Бухарой по причине ее отдаленности и трудной дороги туда британцы и вовсе не могли ничего поделать.)
Лет на десять в Афганистане настала тишина – участники Большой Игры временно отступились. Правда, англичане как-то потихонечку захватили независимые Синд и Пенджаб и посадили в Кашмире своего наместника, а русские протянули линию небольших крепостей, скорее фортов через казахские степи – от Аральского моря и Сырдарьи до важного стратегического пункта Ак-Мечеть.
Так что это было не отступление, а перегруппировка фигур…
Его величество хлопок
В 1849 г., после войны с сикхами, Ост-Индская компания захватила практически всю территорию нынешней Индии (Пакистан тогда не считался самостоятельным государством). И на сто восемьдесят градусов развернула курс своей торговой политики.
Прежде определенный, не такой уж маленький доход приносил экспорт индийских тканей. Но неизмеримо большего дохода следовало ожидать, если Индия с ее многомиллионным населением превратится в гигантский рынок сбыта для английских товаров. И в первую очередь хлопчатобумажных тканей. Несколько сотен лет основой английского экспорта были шерсть и шерстяная ткань. Теперь – холопок и ткань хлопчатобумажная. Хлопок англичане получали из британских колоний: американских (будущих южных штатов США), островов Вест-Индии. Хлопок был дешевле шерсти, но это означало лишь, что продавать его можно больше. Уже в 1814 г. Англия экспортировала около 4 ярдов хлопчатобумажной ткани на каждые три внутри страны (английский ярд = 90 см), а к 1800 г. – 13 на каждые 8. Еще раньше, в 1820 г., Латинская Америка и Азия получили 80 млн британского хлопчатобумажного полотна, Европа – 128 млн, а к 1840-му – уже 200 млн).
Некоторым препятствием служило то, что Индия имела собственную крайне развитую текстильную промышленность, причем основанную вовсе не на хлопке. Но разве это препятствие для британского торгаша? Средство нашли быстро. Индийским тканям попросту закрыли доступ на английские рынки, а поскольку Ост-Индская компания имела монополию на любой экспорт из Индии, это повлияло и на все другие внешние рынки. Вдобавок было принято множество внутренних пошлин, затруднивших, да что там, практически прекративших циркуляцию индийских товаров, в первую очередь тканей, внутри страны. Индийские ткачи теперь просто не могли работать – это было бессмысленно, продать свой товар просто-напросто не удалось бы.
Среди ткачей возникла чудовищная безработица – ничего другого они просто не умели делать. Неру пишет, что ткачи умирали от голода десятками миллионов. Он всегда точен в цифрах, но все равно чисто по-человечески эти миллионы смертей не умещаются в сознании. Однако генерал-губернатор Индии лорд Бентинк в 1834 г. докладывал в Лондон: «Равнины Индии усеяны костями ткачей».
И это касалось не только ткачей – на рынке не должно было остаться никаких местных конкурентов. Неру: «Текстильное производство Индии пришло в полный упадок, что затронуло огромное количество ткачей и ремесленников. Этот процесс протекал быстро в Бенгалии и Бихаре, а в других областях распространялся постепенно, по мере распространения английского владычества и постройки железных дорог. Он продолжался в течение всего XIX столетия, разрушая также другие старые отрасли промышленности, судостроение, металлообработку, стеклодувную, бумажную промышленность и многие ремесла».
Уничтожение собственной промышленности тяжело ударило и по сельским общинам – основе индийской экономики. В 1830 г. один из высокопоставленных английских чиновников в Индии, сэр Чарльз Меткаф (умнейший человек был, без дураков) так и писал: «Сельские общины – это маленькие республики, имевшие почти все, что им необходимо, внутри себя и почти не зависящие от внешних сношений. Они, как видно, выживают там, где все остальное погибает. Этот союз сельских общин, каждая из которых образует маленькое государство в себе, в высокой степени благоприятствует их счастью и пользованию значительной долей свободы и независимости».
Вот эти-то свобода и независимость британцев категорически не устраивали. Но у них был большой опыт борьбы с собственными «маленькими государствами» – сельскими общинами длиной в несколько сот лет. Так что велосипеда изобретать не пришлось. Применили отработанные меры: лишили общину всякого контроля над землей и сельхозпродуктами, передав его крупным землевладельцам, до ужаса похожим на английских лендлордов. Об этом тот же Бентинк говорил не без цинизма: «Если требуется гарантия против широкого народного мятежа или переворота, то я полагал бы, что постоянное земельное налоговое устройство, несмотря на его провал во многих других отношениях, имеет по крайней мере то огромное преимущество, что оно создало обширную группу богатых землевладельцев, глубоко заинтересованных в сохранении английского владычества и полностью господствующих над массами народа». Яснее и не скажешь…
Кстати, о налогах. Индийцам приходилось оплачивать обучение части английской армии в самой Англии, содержание английских дипломатических и консульских представительств в Китае и Персии, полную стоимость телеграфной связи между Англией и Индией, часть расходов британского средиземноморского флота и даже, Аллах ведает почему, приемы, устроенные в честь турецкого султана в Лондоне…
Индия полностью превратилась в рынок сбыта английских товаров и аграрную страну. Любые машины и станки ввозить туда запрещалось, как и строить в Индии фабрики и заводы, не считая мелочовки вроде железнодорожных и авторемонтных мастерских.
И еще одно обстоятельство, очень важное для понимания ситуации. Прошу прощения за обширную цитату из индийского историка Шелванкара, но, во-первых, она очень многое объясняет, а во-вторых, самостоятельно, без моей книги любознательному читателю ее отыскать было бы крайне трудно. Итак, Шелванкар, «Проблемы Индии», Лондон, 1940 г.
«Индия подвергалась вторжениям и раньше, но со стороны завоевателей, которые осели в пределах ее рубежей и становились частью ее жизни (подобно норманнам в Англии или маньчжурам в Китае). Она никогда не теряла своей независимости, никогда не была порабощена. То есть она никогда не была втянута в политическую и экономическую систему, центр тяжести которой лежал за пределами ее земли, никогда не была подчинена правящему классу, который был и оставался чуждым ей по своему происхождению и характеру».
Шелванкара удачно дополняет Неру: «Раньше любой правящий класс, пришел ли он когда-то извне или был местного происхождения, принимал структурное единство индийской социальной и экономической жизни и стремился приспособиться к ней. Он индианизировался и врастал корнями в почву страны. Новые правители были совершенно иными, их родиной была другая страна, и между ними и рядовым индийцем лежала огромная, непроходимая пропасть – различие традиций, взглядов, доходов, обычаев. Первые англичане в Индии, до некоторой степени оторванные от Англии, переняли многие индийские обычаи. Но это сближение было поверхностным, и даже от него сознательно отказались с улучшением средств сообщения между Индией и Англией. Считалось, что английский правящий класс должен поддерживать свой престиж в Индии, чуждаясь индийцев, замыкаясь в своем кругу, сторонясь их, живя в своем собственном мире. Существовало два мира – мир английских чиновников и мир миллионов индийцев, и между ними не было ничего общего, за исключением взаимной ненависти друг к другу. В прошлом народы смешивались между собой или по крайней мере находили свое место в пределах системы, части которой органически зависели друг от друга. Теперь расизм был возведен в признанный символ веры, и это усугублялось тем обстоятельством, что господствующая раса обладала политической и экономической властью, бесконтрольной и не встречавшей помех.
Мировой рынок, который создавался новым капитализмом, должен был при любых обстоятельствах повлиять на экономическую систему Индии. Самодовлеющая сельская община с ее традиционным разделением труда не могла существовать более в старой форме. Но происшедшая перемена не являлась следствием естественного развития и привела к расколу всей экономической и социальной основы индийского общества. Система, опиравшаяся на общественное одобрение и контроль и являвшаяся частью культурного наследия индийского народа, была внезапно и насильственно изменена, и была навязана другая система, управляемая извне, за пределами этого общества. Индия не вышла на мировой рынок, а превратилась в колониальный и аграрный придаток английского общественного строя».
Все верно. Есть огромная разница между завоеванием и колонизацией. Вдобавок англичане стали насаждать в Индии хлопок, как гораздо позже Хрущев – кукурузу.
Объективности ради обязательно нужно отметить, что англичане сделали две очень полезных вещи. Во-первых, покончили со зловещей сектой тугов-душителей. Это служители Кали, индийской богини смерти, самой страшной богини индийского пантеона, а он включает прямо-таки неисчислимое множество богов. Прикидываясь мирным путешественником, туг бродил по дорогам. Встретив в уединенном месте одинокого путника, в две секунды душил его специальным шнурком – принося жертву богине Кали. Англичане их выловили и уничтожили.
Англичане покончили еще с одним жутковатым обычаем, о котором нисколечко не стоит сожалеть – сати. Индуисты трупы не хоронят, а сжигают. Согласно обряду сати, на погребальный костер должна была подняться и жена покойного (сплошь и рядом гораздо моложе мужа).
Англичане и этот обычай извели совершенно. То ли байка, то ли быль: когда один из ревнителей старины запротестовал против отмены сати, ссылаясь на то, что это «старый народный обычай», британский генерал ответил:
– А у нас свой народный обычай – вешать тех, кто сжигает женщин заживо!
И начали вешать. И жечь вдов перестали.
Потерпев сокрушительное поражение от генерала Котляревского, персы как-то сразу потеряли воинственный дух. «И соседи присмирели, воевать уже не смели…» По мирному договору 1813 г., так называемому Гюлистанскому трактату, к России переходило почти все нынешнее Закавказье, за исключением Эривани (не путать с нынешним Ереваном) и Нахичевани (куда тогда входила изрядная часть нынешней Армении).
Это была только первая серия. В 1828 г. персы полезли снова и опять были прежестоко биты. На сей раз пришлось отдать и Эривань, и Нахичевань. Одним рывком, словно броском атакующей кобры, Россия приблизилась на 250 миль к Афганистану, «ключу к Индии» (собственно, таким ключом был не весь Афганистан, а только два перевала, Хайбер и Балан, через которые и происходили практически все сухопутные вторжения в Индию (древние арии, Александр Македонский, Великие Моголы, персы и просто буйные афганские пограничные племена в рассуждении чего бы пограбить).
Британский историк Эндрю Портер: «Предыдущие вторжения в Индию начинались отсюда, и британцы опасались нового вторжения или появления с территории Афганистана провокаторов, которые будут призывать к низвержению британского колониального правления».
А если учесть, что индийцев вряд ли пришлось бы призывать слишком уж долго… Англия впала в состояние тихой паники. Уже в XX веке министр иностранных дел Англии лорд Керзон (тот самый, что вошел в историю как автор «ультиматума Керзона» и «линии Керзона») писал: «Англия существует до тех пор, пока она владеет Индией. Не найдется ни одного англичанина, который станет оспаривать, что Индию следует охранять не только от действительного нападения, но даже от одной мысли о нем. Индия, как малое дитя, нуждается в предохранительных подушках, и такой подушкой со стороны России является Афганистан».
Британский посол в России Гейнеберри, располагавший неплохой агентурной сетью, доносил, что у России не хватит сил, чтобы совершить вторжение в Индию, – ни с военной точки зрения, ни с экономической. Посла обозвали «русофилом», истерию это не уняло.
Позже о том же писал британский историк Доминик Ливен (потомок русских эмигрантов немецкого происхождения (ну, так вот у человека причудливо сплелось): «На самом деле британские страхи были сильно преувеличены. У России не было ни малейшего шанса вторгнуться через Афганистан в Индию, как это сделала армия Моголов в XV в. Европейская армия нового образца с ее сложной инфраструктурой не могла уже повторить такой подвиг и пройти сквозь Афганистан… Это было довольно нелепое противостояние, в котором и Россия, и Британия преувеличивали уровень потенциальной угрозы. Конечно, у русских было больше страхов, чем у англичан. Британская империя была мощнее, подвижнее и могла угрожать российскому ядру».
Ну и наконец, британцы так и не смогли, такое впечатление, уразуметь, что более ста лет для России стратегической целью номер один была не Индия, а Константинополь с Босфором. И Большая Игра продолжалась, порой сметая с шахматной доски пешек, а иногда и ферзей…
Сначала рвануло, правда, не в Афганистане, а в Персии. По Туркманчайскому договору Персия не только передавала России Эривань и Нахичевань, но и отдавала себя под покровительство России – не протекторат, конечно, но нечто к нему близкое. По мнению англичан, это было глубоко неправильно, и Персия нуждалась как раз в покровительстве Великой Британии, светоча парламентской демократии.
А потому – о том, как один талантливый писатель погубил другого…
В свое время английским послом в Персии был Джеймс Юстиниан Мориер, талантливый писатель, автор увлекательного приключенческого романа «из персидской жизни» «Похождения Хаджи Бабы из Исфагана» (с интересом читается и сегодня) и других замечательных книг. Как это у английских творческих людей водится (вспомним Кристофера Мардо и Даниэля Дефо), Мориер параллельно служил в еще одной конторе, ввиду врожденной скромности ее сотрудников не обремененной вывеской. Он и создал в Тегеране сеть агентов влияния и просто агентов. Подстрекаемая ими толпа фанатов напала в 1829 г. на русское посольство в Тегеране. Погибли все – и посол А.С. Грибоедов, и дипломаты, и защищавшие здание казаки, и все остальные. Спасся один-единственный дипломат невысокого ранга.
Потом заполыхало в Афганистане. Еще в конце XVIII в. он был сильной Дурранийской державой, не раз досаждавшей Индии чувствительными набегами. Но после смерти ее создателя, Ахмад-шаха Дуррани, страна… нет, не распалась вовсе, но погрузилась в хаос непрерывных внутренних междоусобиц, где не существовало ни линии фронта, ни побочных союзов – все дрались со всеми. Власть шаха была чисто номинальной, но, как писал безусловный знаток проблемы, первый британский посол в Афганистане Эльфинстон (1809): «Внутреннее самоуправление племен настолько хорошо отвечает требованиям афганцев, что на жизни простых людей никак не сказывается полный паралич королевской власти». Не окажись в Герате шаха вообще, это вряд ли бы кого-нибудь взволновало…
Однако все его терпели – такие уж стояли времена, что без властелина на престоле в золотой короне или чалме было как-то даже и неудобно. Так что шах вел активную внешнюю политику – отправлял посольства, принимал посольства, заключал договоры. Подданные, которых эта сторона жизни совершенно не касалась, относились ко всему с олимпийским спокойствием.
Потом начались резкие перемены. Тот самый Эльфинстон подписал с шахом Шуджахом первый англо-афганский союзный договор, направленный, правда, не против России, а против Франции и Персии (чем насолила Шуджаху Франция, я так и не докопался). Однако вскоре Шуджаха свергли, и он окопался во владениях Ост-Индской компании, время от времени с ее поддержки устраивая вооруженные вылазки, чтобы вернуть себе власть. Интересно, что первое время он пытался дружить с англичанами, но что-то не сложилось. В сердцах он сказал английскому политическому агенту Александру Бернсу: «Я вижу, что Англия не дорожит моей дружбой. Я стучался к вам в дверь, но вы меня отвергли. Правда, Россия слишком далеко, но через Персию она может мне помочь».
Слово с делом не расходилось. По особому указанию Николая Первого поручик Ян Виткевич, адъютант генерал-губернатора Оренбургского края В. Перовского, был послан освобождать возвращавшегося в Герат из Петербурга афганского посла. Посол решал крайне серьезное дело: просил помощи против угрожавшего афганскому шаху владетеля Пенджаба (тогда еще самостоятельное государство, не завоеванное пока что англичанами).
Скромному поручику были даны самые широкие полномочия – по существу, ему предстояло за неимением подготовленных дипломатов играть роль чрезвычайного и полномочного посла.
Поручик с заданием справился блестяще. Сначала он в Бухаре вскрыл разветвленную сеть английских шпионов и проследил ее связи с резидентом Ост-Индской компании Мейсоном (похоже, он и до этого занимался у Перовского разведкой в Бухаре). Интересно, что Виткевич все время своего пребывания в Бухаре ходил там в мундире казачьего офицера – хотя людей в европейской одежде там убивали, не особенно и раздумывая. Считал, что любые маскарады недостойны чести русского офицера.
Прибыв в Кабул, Виткевич не просто провел переговоры – заключил с эмиром Достом-Мухаммедом достаточно серьезный договор о намерениях, открывавший широкие возможности как для торговых связей, так и для помощи России Афганистану через Персию.
В Лондоне деятельность Виткевича моментально расценили как «угрожающую интересам Англии». Русский посол сообщил из Лондона, что «столица Британии приходит в возбуждение при одном упоминании имени Виткевича»…
9 мая 1838 г. Виткевича нашли в номере петербургской гостиницы «Париж» на Большой Морской с пистолетом в руке и пулей в голове. Накануне того дня, когда он получил аудиенцию у императора и должен был передать Николаю все привезенные из Афганистана бумаги. Все бумаги пропали. По одним источникам, исчезли бесследно, по другим – оказались сожженными в камине (но если и так, нет никаких доказательств, что пепел принадлежал именно бумагам Виткевича). Такие вот совпадения бывают…
Самую романтическую версию самоубийства Виткевича приводит в одном из рассказов Валентин Пикуль. Якобы к Виткевичу, поляку по происхождению, ночью явился член тайного общества, к которому Виткевич когда-то принадлежал, устыдил его за службу «русским оккупантам» и велел покончить с собой.
Версия крайне несерьезная – при всем уважении к Валентину Саввичу. Виткевич и в самом деле участвовал в деятельности одного из польских тайных обществ, но ограничивался разговорами под шампанское, а потому и наказание получил мягкое – несколько лет службы солдатом на Оренбургской линии. Там, где он после получил офицерские эполеты и адъютантский аксельбант. Вот строки из записок Виткевича о путешествии в Бухару (они, в отличие от всех прочих бумаг, сохранились), где Виткевич объясняет, что ходил в казачьем мундире, а не одевался в среднеазиатский халат и не прятался под мусульманским именем: он считал «унизительным для русского, а тем более для офицера скрываться от бухарцев под чужим именем, и что хотел сделать опыт, проложить и русским свободный путь в ханство это, доселе неприступное для всякого честного человека». Как видим, сам Виткевич считал себя не польским инсургентом, а русским офицером…
Существует еще версия, что Виткевич застрелился оттого, что результаты его работы вызвали неудовольствие царя, и поручику грозила если не опала, то перевод в какой-нибудь вовсе уж захолустный гарнизон. Однако есть достоверные сведения, что Николаю крайне понравилось уже предварительное сообщение Виткевича, он собирался повысить поручика в чине и наградить орденом.
В общем, выводы делайте сами. Упомянем лишь, что английские газеты встретили известие о «самоубийстве» Виткевича прямо-таки с восторгом…
И не было никаких улик…
В одном из отечественных исторических романов очень точно передается злое бессилие, охватившее начальника Третьего отделения графа Бенкендорфа. Его подчиненный, уверенный, что это убийство и нет никаких сомнений в том, кто его совершил и похитил бумаги, рьяно предлагает: искать!
– Искать – кого? – угрюмо спрашивает Бенкендорф.
В самом деле, ни следа…
А в Афганистане назревала самая настоящая война. После миссии Виткевича русские не добились там новых дипломатических успехов и решили действовать по-другому: с русской помощью персидский шах осадил Герат. Советником у него оказался не кто-нибудь – русский посланник в Персии генерал Симович. А в Герате (вроде бы чисто случайно, мало ли что на свете случается) оказался офицер политической службы Ост-Индской компании Элдред Поттинджер. Поскольку и персы, и афганцы – вояки те еще, в конце концов штурмом Герата стал непосредственно руководить Симович, а его обороной – Поттинджер. В конце концов персы отступили (в чем вряд ли есть вина Симовича, такое уж воинство ему досталось). Когда начались дипломатические разборки, русские с честными глазами уверяли, что Симович там оказался чисто случайно, чуть ли не путешествуя к минеральным водам, а в драку ввязался исключительно по присущей военным живости характера – ну, вы же знаете этих генералов, они мимо любого сражения спокойно не проедут, чтобы не выхватить шпагу и не ввязаться в драку… Примерно то же самое говорили британцы о Поттинджере. Впрочем, взаимными претензиями друг другу глаза кололи недолго: люди были взрослые, в меру циничные, понимали, что обе стороны хороши: Симович не состоял официально на службе у персидского шаха, так ведь и Поттинджер был не более чем заезжим туристом… Договорились считать это печальным недоразумением, которые в большой политике неизбежны.
В английских газетах началась сущая истерика. Губернатор Индии Окленд выпустил целый манифест: «До тех пор, пока Дост Мухаммед остается в Кабуле у власти, нет надежды на то, что будет обеспечено спокойствие наших соседей и не пострадают интересы нашей Индийской империи».
Ему вторил премьер-министр лорд Пальмерстон: «Мы долгое время отказывались вмешиваться в дела Афганистана, но сейчас, когда русские хотят сделать афганцев русскими, мы должны позаботиться о том, чтобы они стали британцами».
Точку поставила «Таймс», одна из самых влиятельных газет Англии: «От границ Венгрии до сердца Бирмы и Непала русский дьявол неотступно преследует и терзает весь человеческий род и неустанно совершает свое злобное дело, раздражая нашу трудолюбивую и исключительно мирную империю».
Комментарии нужны?
И только много времени спустя выяснилось, что первая англо-афганская война была грандиозной провокацией, огромной фальсификацией, подготовленной тремя лидерами партии вигов: премьер-министром Мельбурном, министром иностранных дел Пальмерстоном и губернатором Индии Оклендом. Английский агент в Афганистане Александр Бернс как раз и слал в Лондон депешу за депешей, заверяя, что Дост Мухаммед может быть верным и преданным союзником Англии. Однако помянутая троица твердо решила посадить на афганский трон Шахшуда – полностью зависимую от них марионетку. И пошла на прямой подлог: Пальмерстон выпустил так называемую «Синюю книгу», куда натолкал фальшивок совершенно противоположного содержания: оказывается, Бернс только тем и занимался, что писал: худшего врага Великой Британии, чем Дост Мухаммед, еще поискать, а английское вторжение в Афганистан – единственное средство побороть русскую экспансию. Созданная парламентской оппозицией комиссия в конце концов этот подлог раскрыла, но война уже грянула…
Весной 1839 г. шестнадцатитысячный британский корпус (состоявший в основном из сипаев) вошел в Афганистан через перевал Балан. Такого слова еще не было, но это был сущий блицкриг. Англичане вступили в Кандагар, быстрым штурмом взяли хорошо укрепленную крепость Газни. Собственно, на этом война была и закончена. Афганские солдаты Доста Мухаммеда, не способные противостоять вооруженной и обученной на европейский манер армии, стали массами разбегаться, за границу бежал и сам эмир. Англичане без боя вступили в Кабул.
Это была одна из тех побед, что оказываются хуже поражений. Англичане непрочно сидели в Кабуле, а вокруг простирался Афганистан, где их в грош не ставили. Но британцы словно ослепли и оглохли от эйфории столь победоносного блицкрига. В Кабуле на троне сидел чрезвычайно довольный жизнью эмир Шахшуд. И твердил, что он лучший друг англичан, вернее и надежнее не найдешь. Офицеры английского корпуса в массовом порядке привезли в Кабул (летом – в то время райское местечко) своих детей и жен из жаркого и пыльного Индостана, чтобы отдохнули как следует. И начался отдых на всю катушку – концерты, скачки, крокет, море разливанное вина и даже катание на коньках. Афганского триумфатора Макнактона в виде поощрения назначили губернатором Бомбея, но он не стал спешить с отъездом и написал Окленду: «В Афганистане тишь, как в Беер Шиве (библейский город. – А.Б.) в дни Давидовы. Все приводит меня к выводу, что в Афганистане удивительно спокойно».
А уехал бы, остался бы жив…
Оптимизма британцам прибавил и неудачный поход генерала Перовского в Среднюю Азию. В ноябре 1839 г. он выступил из Оренбурга на Хиву, но отряд попал в снежные бури и без единой стычки с неприятелем вернулся домой, потеряв тысячу человек из пяти исключительно из-за буйства стихий. Газета «Форин куотерли ревю» огрызнулась: «Молчаливое и еще более пугающее продвижение России во всех направлениях стало теперь очевидным, и мы не знаем ни одной европейской или азиатской державы, в которую она не планирует осуществить вторжение».
Горькое похмелье грянуло неожиданно, как с ним порой частенько бывает. 1 ноября 1841 г. толпа афганских солдат, долго не получавших жалованья, осадила дом Александра Бернса, рядом с которым находилось казначейство, где, весь Кабул знал, хранилось золото английского экспедиционного корпуса. Вышедший на крыльцо Бернс клялся и божился, что немедленно расплатится, вот прямо сейчас, но, должно быть, оказался неубедителен – и толпа буквально разорвала его на куски. После чего разграбила оба дома – как легко догадаться, главное внимание уделяя казначейству.
Засевший в крепости Бала-Хисар эмир Шуджах послал было отряд солдат спасать Бернса – через густонаселенные районы Кабула, где их всех благополучно и перебили. После чего Шуджах, плохо веря в расположение к нему электората, с чувством исполненного долга бежал из столицы. Английский корпус остался в Кабуле – против всего Афганистана… Ситуация усугублялась тем, что у афганцев не было ни единого лидера, ни единого командования – только орава «полевых командиров» – племенных вождей, которые и сами плохо представляли, чего они хотят от жизни, но все знали одно: англичан надо резать. Чтобы не шлялись тут. И без них своих бандитов достаточно.
Выиграть такую войну было невозможно даже теоретически. Английские войска сели в осаду в собственном лагере – немногочисленные отряды и дозоры за его пределами афганцы старательно вырезали. Продовольствие кончалось. Афганцы выманивали английских офицеров на переговоры, а потом резали. Так погиб и бывший триумфатор Макнактон, не успевший побывать губернатором Бомбея.
Путь отступления британского корпуса до индийской границы потом назвали «дорогой скелетов». «Полевые командиры» обещали обеспечить беспрепятственный проход тем, кто оставит в заложниках семьи, а потом из снежной метели налетали «неизвестные отряды» и резали подряд всех отступавших. Шестнадцать тысяч человек отрядами и колоннами начали отход из Кабула – другого выхода все равно не оставалось…
Через неделю часовые на стенах английского форта в Джелалабаде заметили одинокого всадника на смертельно уставшей, понурившей голову лошади. Это был военный врач Уильям Брайдон, единственный из примерно шестнадцати тысяч, которые вышли из Кабула в метель. Правда, в живых остались какие-то заложники (те, что уцелели) и немногочисленные сипаи, попрятавшиеся по пещерам в горных районах.
Одной из самых знаменитых картин Викторианской эпохи (1837–1901) стало полотно леди Батлер, изображающее доктора Брайдона, одинокого всадника на заморенной лошади, названное с горькой иронией «Остатки великой армии»…
Естественно, британские газеты и парламентские радикалы лихорадочно стали искать в событиях «русский след». «Таймс» недвусмысленно обвиняла Россию, «чье нарастающее влияние на местные племена ранее вынудило нас к вмешательству, чьи тайные агенты с величайшим тщанием изучают пути проникновения и Британскую Индию. И особенно подозрительно, что первым был убит Александр Бернс, самый жесткий и последовательный противник российских агентов».
Ну, что тут скажешь? Вообще-то агенты русской разведки были в Афганистане и после Виткевича, но их было слишком мало, чтобы поднять против англичан всю страну. Сами напросились. А Бернса, вероятнее всего, прикончили первым оттого, что он больше всех остальных англичан вел дела с афганцами, был прекрасно им известен – в том числе и как человек, чьим обещаниям доверять нельзя. Вот и ответил один Александр за другого – Грибоедова (уж в разгроме русского посольства в Тегеране британский след прослеживается четко).
Летом 1842 г. британский корпус вошел в Афганистан по «дороге скелетов». Это была уже не война, а чистейшей воды карательная экспедиция. Как выразился кто-то из англичан, «для поднятия престижа». На Кабул двинулись двумя колоннами – генерал Нотт из Кандагара и генерал Поллок из Джелалабада. По пути деревни и городки не просто грабили дочиста – устроили там с широчайшим размахом резню. Вот воспоминания одного из участников похода, британского офицера Чемберлена о том, что происходило в городке Исталиф: «Ни одно существо мужского пола старше четырнадцати лет не было пощажено, а некоторые солдаты стремились выместить свою злобу на женщинах… Картина грабежа была ужасна. Каждый дом был наполнен солдатами, как европейцами, так и туземными (сипаями. – А.Б.). Мебель, одежда, товары всех сортов летели через окна на улицы и сгребались теми, кто там находился… На улицах лежали трупы старых и молодых, богатых и бедных, которые погибли, защищая свой город… Весь день саперы заняты были тем, что жгли город, а солдаты и лагерная прислуга тащили все, что плохо лежало.
То же самое происходило везде, где проходили англичане. Взяв без боя Кабул, они и там учинили жуткую резню. В знак полной и окончательной победы подняли над крепостью Бала-Хисар свой «Юнион Джек» и задумались, как жить дальше.
Собственно говоря, вариантов было немного, точнее, один-единственный – уходить. Сидевшие в Кабуле британцы не могли ни воевать против всего Афганистана, ни худо-бедно его контролировать. Эмира Шуджаха зарезал кто-то из близких родственников – явление нередкое как на Востоке, так в свое время и в Европе. Что тут поделаешь?
Пришлось скрепя сердце допустить на трон Доста Мухаммеда, и он быстро взял под контроль большую часть Афганистана (правда, Кандагар и Герат еще какое-то время оставались независимыми государствами), причем приободрившиеся гератцы выгнали из страны британского резидента майора Тодда. Англичанам оставалось лишь бессильно материться – предпринять они ничего не могли. Узнав о таких переменах, откликнулись и в Бухарском ханстве – там казнили английских агентов полковника Стоддарта и капитана Конолли. (Ну а с Бухарой по причине ее отдаленности и трудной дороги туда британцы и вовсе не могли ничего поделать.)
Лет на десять в Афганистане настала тишина – участники Большой Игры временно отступились. Правда, англичане как-то потихонечку захватили независимые Синд и Пенджаб и посадили в Кашмире своего наместника, а русские протянули линию небольших крепостей, скорее фортов через казахские степи – от Аральского моря и Сырдарьи до важного стратегического пункта Ак-Мечеть.
Так что это было не отступление, а перегруппировка фигур…
Его величество хлопок
В 1849 г., после войны с сикхами, Ост-Индская компания захватила практически всю территорию нынешней Индии (Пакистан тогда не считался самостоятельным государством). И на сто восемьдесят градусов развернула курс своей торговой политики.
Прежде определенный, не такой уж маленький доход приносил экспорт индийских тканей. Но неизмеримо большего дохода следовало ожидать, если Индия с ее многомиллионным населением превратится в гигантский рынок сбыта для английских товаров. И в первую очередь хлопчатобумажных тканей. Несколько сотен лет основой английского экспорта были шерсть и шерстяная ткань. Теперь – холопок и ткань хлопчатобумажная. Хлопок англичане получали из британских колоний: американских (будущих южных штатов США), островов Вест-Индии. Хлопок был дешевле шерсти, но это означало лишь, что продавать его можно больше. Уже в 1814 г. Англия экспортировала около 4 ярдов хлопчатобумажной ткани на каждые три внутри страны (английский ярд = 90 см), а к 1800 г. – 13 на каждые 8. Еще раньше, в 1820 г., Латинская Америка и Азия получили 80 млн британского хлопчатобумажного полотна, Европа – 128 млн, а к 1840-му – уже 200 млн).
Некоторым препятствием служило то, что Индия имела собственную крайне развитую текстильную промышленность, причем основанную вовсе не на хлопке. Но разве это препятствие для британского торгаша? Средство нашли быстро. Индийским тканям попросту закрыли доступ на английские рынки, а поскольку Ост-Индская компания имела монополию на любой экспорт из Индии, это повлияло и на все другие внешние рынки. Вдобавок было принято множество внутренних пошлин, затруднивших, да что там, практически прекративших циркуляцию индийских товаров, в первую очередь тканей, внутри страны. Индийские ткачи теперь просто не могли работать – это было бессмысленно, продать свой товар просто-напросто не удалось бы.
Среди ткачей возникла чудовищная безработица – ничего другого они просто не умели делать. Неру пишет, что ткачи умирали от голода десятками миллионов. Он всегда точен в цифрах, но все равно чисто по-человечески эти миллионы смертей не умещаются в сознании. Однако генерал-губернатор Индии лорд Бентинк в 1834 г. докладывал в Лондон: «Равнины Индии усеяны костями ткачей».
И это касалось не только ткачей – на рынке не должно было остаться никаких местных конкурентов. Неру: «Текстильное производство Индии пришло в полный упадок, что затронуло огромное количество ткачей и ремесленников. Этот процесс протекал быстро в Бенгалии и Бихаре, а в других областях распространялся постепенно, по мере распространения английского владычества и постройки железных дорог. Он продолжался в течение всего XIX столетия, разрушая также другие старые отрасли промышленности, судостроение, металлообработку, стеклодувную, бумажную промышленность и многие ремесла».
Уничтожение собственной промышленности тяжело ударило и по сельским общинам – основе индийской экономики. В 1830 г. один из высокопоставленных английских чиновников в Индии, сэр Чарльз Меткаф (умнейший человек был, без дураков) так и писал: «Сельские общины – это маленькие республики, имевшие почти все, что им необходимо, внутри себя и почти не зависящие от внешних сношений. Они, как видно, выживают там, где все остальное погибает. Этот союз сельских общин, каждая из которых образует маленькое государство в себе, в высокой степени благоприятствует их счастью и пользованию значительной долей свободы и независимости».
Вот эти-то свобода и независимость британцев категорически не устраивали. Но у них был большой опыт борьбы с собственными «маленькими государствами» – сельскими общинами длиной в несколько сот лет. Так что велосипеда изобретать не пришлось. Применили отработанные меры: лишили общину всякого контроля над землей и сельхозпродуктами, передав его крупным землевладельцам, до ужаса похожим на английских лендлордов. Об этом тот же Бентинк говорил не без цинизма: «Если требуется гарантия против широкого народного мятежа или переворота, то я полагал бы, что постоянное земельное налоговое устройство, несмотря на его провал во многих других отношениях, имеет по крайней мере то огромное преимущество, что оно создало обширную группу богатых землевладельцев, глубоко заинтересованных в сохранении английского владычества и полностью господствующих над массами народа». Яснее и не скажешь…
Кстати, о налогах. Индийцам приходилось оплачивать обучение части английской армии в самой Англии, содержание английских дипломатических и консульских представительств в Китае и Персии, полную стоимость телеграфной связи между Англией и Индией, часть расходов британского средиземноморского флота и даже, Аллах ведает почему, приемы, устроенные в честь турецкого султана в Лондоне…
Индия полностью превратилась в рынок сбыта английских товаров и аграрную страну. Любые машины и станки ввозить туда запрещалось, как и строить в Индии фабрики и заводы, не считая мелочовки вроде железнодорожных и авторемонтных мастерских.
И еще одно обстоятельство, очень важное для понимания ситуации. Прошу прощения за обширную цитату из индийского историка Шелванкара, но, во-первых, она очень многое объясняет, а во-вторых, самостоятельно, без моей книги любознательному читателю ее отыскать было бы крайне трудно. Итак, Шелванкар, «Проблемы Индии», Лондон, 1940 г.
«Индия подвергалась вторжениям и раньше, но со стороны завоевателей, которые осели в пределах ее рубежей и становились частью ее жизни (подобно норманнам в Англии или маньчжурам в Китае). Она никогда не теряла своей независимости, никогда не была порабощена. То есть она никогда не была втянута в политическую и экономическую систему, центр тяжести которой лежал за пределами ее земли, никогда не была подчинена правящему классу, который был и оставался чуждым ей по своему происхождению и характеру».
Шелванкара удачно дополняет Неру: «Раньше любой правящий класс, пришел ли он когда-то извне или был местного происхождения, принимал структурное единство индийской социальной и экономической жизни и стремился приспособиться к ней. Он индианизировался и врастал корнями в почву страны. Новые правители были совершенно иными, их родиной была другая страна, и между ними и рядовым индийцем лежала огромная, непроходимая пропасть – различие традиций, взглядов, доходов, обычаев. Первые англичане в Индии, до некоторой степени оторванные от Англии, переняли многие индийские обычаи. Но это сближение было поверхностным, и даже от него сознательно отказались с улучшением средств сообщения между Индией и Англией. Считалось, что английский правящий класс должен поддерживать свой престиж в Индии, чуждаясь индийцев, замыкаясь в своем кругу, сторонясь их, живя в своем собственном мире. Существовало два мира – мир английских чиновников и мир миллионов индийцев, и между ними не было ничего общего, за исключением взаимной ненависти друг к другу. В прошлом народы смешивались между собой или по крайней мере находили свое место в пределах системы, части которой органически зависели друг от друга. Теперь расизм был возведен в признанный символ веры, и это усугублялось тем обстоятельством, что господствующая раса обладала политической и экономической властью, бесконтрольной и не встречавшей помех.
Мировой рынок, который создавался новым капитализмом, должен был при любых обстоятельствах повлиять на экономическую систему Индии. Самодовлеющая сельская община с ее традиционным разделением труда не могла существовать более в старой форме. Но происшедшая перемена не являлась следствием естественного развития и привела к расколу всей экономической и социальной основы индийского общества. Система, опиравшаяся на общественное одобрение и контроль и являвшаяся частью культурного наследия индийского народа, была внезапно и насильственно изменена, и была навязана другая система, управляемая извне, за пределами этого общества. Индия не вышла на мировой рынок, а превратилась в колониальный и аграрный придаток английского общественного строя».
Все верно. Есть огромная разница между завоеванием и колонизацией. Вдобавок англичане стали насаждать в Индии хлопок, как гораздо позже Хрущев – кукурузу.
Объективности ради обязательно нужно отметить, что англичане сделали две очень полезных вещи. Во-первых, покончили со зловещей сектой тугов-душителей. Это служители Кали, индийской богини смерти, самой страшной богини индийского пантеона, а он включает прямо-таки неисчислимое множество богов. Прикидываясь мирным путешественником, туг бродил по дорогам. Встретив в уединенном месте одинокого путника, в две секунды душил его специальным шнурком – принося жертву богине Кали. Англичане их выловили и уничтожили.
Англичане покончили еще с одним жутковатым обычаем, о котором нисколечко не стоит сожалеть – сати. Индуисты трупы не хоронят, а сжигают. Согласно обряду сати, на погребальный костер должна была подняться и жена покойного (сплошь и рядом гораздо моложе мужа).
Англичане и этот обычай извели совершенно. То ли байка, то ли быль: когда один из ревнителей старины запротестовал против отмены сати, ссылаясь на то, что это «старый народный обычай», британский генерал ответил:
– А у нас свой народный обычай – вешать тех, кто сжигает женщин заживо!
И начали вешать. И жечь вдов перестали.