Копчёная селёдка без горчицы

— Здесь нет колодцев, — ответила я. — Просто много старых подвалов.

— Ты уверена?

— Конечно, я уверена. Я здесь сто раз была.

Что было ложью: до экзекуции в погребе я приходила сюда только однажды, с Доггером, когда мне было пять лет, мы искали пару алебастровых ваз XVIII века, спрятанных в начале войны, чтобы уберечь их от возможных мародеров.

Высоко подняв подсвечник, я двинулась в один из черных коридоров. Порслин могла только пойти за мной или остаться на месте во мраке среди редких электрических лампочек.

Не стоит и говорить, что она пошла за мной.

Я уже сформулировала теорию, что эти отпечатки оставил Бруки Хейрвуд — покойный Бруки Хейрвуд, но не стоило сообщать об этом Порслин, которая, наверное, умрет от страха при одной мысли о том, чтобы идти по следу мертвеца.

Но что, черт возьми, Бруки мог делать в подвалах Букшоу?

«Браконьеры знают все короткие пути», — однажды сказал отец и, вероятно, снова был прав.

Когда мы прошли под низкой каменной аркой, я мысленно вернулась к ночи, когда застала Бруки шныряющим в нашей гостиной. Трудно поверить, что это было лишь пять дней назад.

Я до сих пор четко помнила наш странный разговор, закончившийся предупреждением Бруки насчет взломщиков, которые могут положить глаз на отцовское серебро. «В наше время таких много, с тех пор как война закончилась», — сказал он.

И потом я открыла французскую дверь и дала ясно понять, что хочу, чтобы он ушел.

Нет, постой-ка! Сначала я отперла дверь!

Дверь была заперта, когда я вошла в гостиную. И не было ни единой разумной причины для Бруки закрывать ее за собой, если он вломился в дом с террасы. Он бы предпочел держать ее наготове на случай быстрого побега, если он будет застигнут.

Разумно, следовательно, предположить, что Бруки вошел в дом каким-то другим путем, например через погреба.

И вот теперь я вижу отпечатки — довольно четкие следы рыбацких резиновых сапог, подтверждающие мое предположение.

— Пошли, — сказала я Порслин, почувствовав, что она заколебалась. — Держись поближе ко мне.

Вроде бы я услышала слабое хныканье, но, возможно, мне показалось.

Мы миновали последнюю электрическую лампочку и оказались в сводчатом проходе, по обе стороны которого стояли горы разваливающейся мебели. Здесь отпечатки — след был уже не один, но все они были оставлены одной и той же парой обуви, — показывали, что в Букшоу заходили не один раз. Самые свежие отпечатки были очень четкими, тогда как более старые смягчились под непрестанным воздействием пыли.

— Что это? — вскрикнула Порслин, больно вцепившись мне в плечо.

Впереди проход блокировал какой-то занавешенный предмет.

— Не знаю, — ответила я.

— Я думала, ты здесь сто раз была, — прошептала она.

— Да, — сказала я, — но не в этом проходе.

Пока она не начала задавать мне лишних вопросов, я приблизилась, взялась за крой ткани и сдернула покров.

Поднялись клубы пыли, ослепив нас обеих, мы закашлялись, будто оказались посреди песчаной бури.

— Уфф! — заныла Порслин.

— Это всего лишь пыль, — сказала я, хотя я тоже задыхалась.

И тут свеча замигала и погасла.

Я выругалась про себя и полезла в карман.

— Подержи, — сказала я, найдя в темноте ее руки и прижимая ее пальцы к подсвечнику. — Сейчас зажгу.

Я покопалась в кармане. Гадство!

— Невезуха, — сказала я. — Похоже, я оставила спички в кладовой.

Я почувствовала, что подсвечник сунули обратно мне в руки. Спустя краткий миг послышался шаркающий звук, и ярко вспыхнула спичка.

— Хорошо, что я сообразила захватить их, — произнесла Порслин, поднося спичку к фитилю. Когда пламя стало выше и ровнее, я увидела предмет, который был прикрыт простыней.

— Посмотри! — сказала я. — Это же портшез!

Эта штука напоминала ранний закрытый автомобиль, у которого украли колеса. Деревянные панели покрашены в светло-зеленый цвет с вручную нарисованными цветами по углам. Золотой медальон на двери — это герб де Люсов.


Внутри портшеза ирисовая бумага была ободрана и свисала длинными языками на зеленый бархат сиденья.

Портшез странно пах чем-то несвежим, и это были не только мыши.

Подумать только, кто-то из моих предков сидел в этом самом паланкине и его носили другие люди по улицам какого-нибудь города в XVIII веке!

Я ужасно хотела забраться внутрь и почувствовать себя частью семейной истории. Просто посидеть, и ничего больше.

— Это принадлежало женщине, — произнесла Порслин медленным незнакомым голосом, очень напоминавшим заклинание. — Шелковое платье… напудренный парик… набеленное лицо и черная мушка, словно звездочка, на щеке. Она хочет…

— Прекрати! — закричала я, резко оборачиваясь к ней. — Я не желаю играть в твои дурацкие игры!

Порслин стояла абсолютно неподвижно, черные глаза дико сверкали на белом лице. Она вся покрылась пылью, огненное платье Харриет стало пепельно-оранжевым в свете мерцающей свечи.

— Посмотри на себя, — сказала она голосом, в котором мне послышалось обвинение. — Только посмотри на себя!

Я не могла отделаться от мысли, что я в обществе призрака моей матери.

В этот момент из коридора впереди донесся металлический лязг, и мы обе подпрыгнули.

Звук был такой, будто железо ударилось о железо, будто цепи протащили сквозь прутья клетки.

— Пойдем, — сказала Порслин, — давай уберемся отсюда.

— Нет, постой, — возразила я. — Я хочу выяснить, что там.

Она выхватила подсвечник у меня из руки и поспешила назад к лестнице.

— Либо пошли со мной, либо оставайся тут в темноте.

Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.





29





Огненный цвет начал становиться ярче, как только я засунула ткань в сосуд.

— Видишь? — сказала я. — Работает.

— Что это за штука? — спросила Порслин.

— Средство для сухой чистки, — ответила я, аккуратно тыкая в платье Харриет стеклянной палочкой и нежно помешивая. — Четыреххлористый углерод на самом деле.

Я не могла произнести это название, не вспомнив с удовольствием, что это вещество было впервые синтезировано в 1839 году французом по имени Анри Виктор Реньо, обойщиком, получившим четыреххлористый углерод с помощью реакции между хлором и хлороформом. Одним из первых применений его изобретения было обеззараживание бочек для продуктов, в которых обитали разнообразные неприятные насекомые; позже его стали использовать для зарядки огнетушителей.

— Отец пользуется им, чтобы тщательно рассмотреть водяные знаки на почтовых марках, — объяснила я.

Я не стала упоминать, что недавно стянула бутылочку из его серванта для эксперимента с комнатными мухами.

— Взгляни на платье. Видишь, какое оно теперь чистое? Еще несколько минут, и оно станет как новенькое.

Порслин, закутанная в мой старый халат, взирала с благоговейным ужасом.

Я переоделась в чистое платье и оставила грязное отмокать в лабораторной раковине. Позже я повешу его над газовой лампой сушиться.

— Вы, де Люсы, очень странные, — сказала Порслин.

— Ха! Меньше двух часов назад ты думала, что по крайней мере две из нас — благовоспитанные юные леди.

— Это было до того, как ты показала мне подвалы.

Я обратила внимание, что наш краткий поход в комнату ужасов переменил ее мнение.

— К вопросу о подвалах, — сказала я ей, — меня не так легко испугать, но меня немного нервируют эти выдумки о леди — хозяйке портшеза.

— Это не выдумки. Я сказала тебе, что видела.

— Видела? Ты хочешь, чтобы я поверила, что ты видела женщину в напудренном парике и шелковом платье?