Копчёная селёдка без горчицы

Как-то раз я просматривала некоторые из этих реликтов, но обнаружила, что они посвящены преимущественно жизнеописаниям и проповедям горстки старых высохших тупиц, которые жили и умерли, пока Моцарт еще ползал в подгузнике.

Если где-то и было кладбище религиозных биографий, это было оно.

Я буду работать методично, подумала я, по одной стене за раз, сначала вершина одной стены, потом другой и так далее.

Книги о диссентерах не стояли в Букшоу на самом видном месте. Кроме того, я точно не знала, что ищу, но знала, что, вероятнее всего, найду это ближе к потолку.

Я подкатила библиотечную лестницу и полезла вверх: выше, выше, выше, я ступала все осторожнее с каждым шагом.

Такие библиотеки, подумала я, должны быть оборудованы бутылками с кислородом начиная с определенного уровня, на случай боязни высоты.

Это заставило меня вспомнить о Харриет, и меня охватила внезапная печаль. Когда-то эти книжные полки покоряла Харриет. После того как я однажды наткнулась на книгу по химии в этой самой комнате, моя жизнь изменилась.

«Перестань, Флавия, — произнес строгий голос внутри меня. — Харриет мертва, а у тебя есть дело».

Я лезла вверх, наклонив голову под неудобным углом, чтобы читать названия на переплетах книг, стоящих на нижних уровнях. К счастью, на этой высоте старые тома имели разумные, серьезные горизонтальные названия, глубоко впечатанные в корешки золотыми буквами, что производило ощущение трехмерности и позволяло довольно легко разбирать их в постоянном сумраке под потолком.

«Жизнь Симеона Хоукси», «Записки о Септуагинте», «Молитва и покаяние», «Размышления с кафедры о благочестии», «Астрономические принципы религии, природные и разоблаченные», «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», «Поликарп из Смирны» и так далее.

Прямо над этими книгами располагалась гидравлика и гидростатика — без сомнения, наследство Люциуса Протекающего де Люса. Я взяла книгу с полки и открыла. Естественно, там был экслибрис Люциуса — фамильный герб де Люсов с его именем, написанным внизу удивительно детским почерком. Ему принадлежала эта книга, когда он был ребенком?

Титульный лист был почти полностью густо исписан расчетами: суммами, углами, алгебраическими уравнениями — все они неразборчиво, торопливо, стесненно заполняли страницу. Вся книга была какая-то неровная, будто когда-то намокла.

Между страниц был засунут сложенный лист, когда я его развернула, он оказался нарисованной от руки картой — но картой, не похожей на другие, которые я когда-либо видела.

По странице были разбросаны круги разных размеров, каждый соединялся с другим линиями, некоторые из которых шли прямо к цели, в то время как другие следовали прямоугольными и кружными путями. Некоторые линии были толстыми, другие тонкими. Некоторые были одинарными, другие двойными, и несколько были заштрихованы разными способами.

Сначала я подумала, что это карта железной дороги, настолько густыми были ее пути, — может быть, честолюбивые планы расширения полустанка поблизости от Букшоу, где когда-то останавливались поезда, чтобы высадить гостей и выгрузить товары для огромного дома.

Только когда я опознала в фигуре внизу карты декоративное озеро и безошибочные очертания самого Букшоу, до меня дошло, что на самом деле это вовсе не карта, а диаграмма: план подземных коммуникаций Люциуса Протекающего де Люса.

Интересно, подумала я, но не стала останавливаться на этой мысли. Я засунула лист в карман для дальнейшего изучения и возобновила поиск книг, в которых могли содержаться какие-то упоминания о хромцах.

«Проповеди для моряков», «Божий план для Индий», «Остатки Александера Нокса, эсквайра».

И внезапно вот она: «Английские диссентеры».

Должна сказать, это было откровение.

Полагаю, я ожидала сухого, как пыль, отчета о преданных адскому огню священниках и вялых прихожанах. Но то, на что я наткнулась, оказалось найденным кладом зависти, клеветы, тщеславия, похищений, душераздирающих ночных побегов, повешений, увечий, предательства и колдовства.

Какое бы кровопролитие ни происходило в Англии в XVII–XVIII веках, в его центре оказывались диссентеры. Я взяла на заметку утащить некоторые из этих томов в спальню, почитать ужасы перед сном. Наверняка они окажутся более занимательными, чем «Ветер в ивах»,[63] прописавшийся на моем прикроватном столике с тех пор, как тетя Миллисент прислала мне его на Рождество, притворившись, что считает это историей телесных наказаний.

С «Английскими диссентерами» в руке я спустилась по лестнице, плюхнулась в обитое тканью «крылатое» кресло, которое обычно занимала Даффи, и начала листать страницы в поисках хромцов.

Поскольку примечаний не было, я вынуждена была двигаться медленно, выискивая слово «хромцы» и стараясь не очень отвлекаться на яростный религиозный текст.

Только ближе к концу книги я нашла то, что искала. Вдруг внизу страницы обнаружилась сноска, отмеченная звездочкой, похожей на раздавленного паука и напечатанной в своеобразной старомодной манере.

«Вред крещения младенцев, — гласила она, — проистекает из нововведения в изначальной практике церкви: одно из искажений второго или третьего века. Более того, оно часто становится проявлением греха или превращается в фарс, как, например, в обычае секты, известной как хромцы, окунание в проточную воду младенца, которого держат за пятку, следует понимать как не более чем диковинный, если не сказать варварский, пережиток греческого мифа об Ахиллесе».

Мне потребовалось несколько минут, чтобы вникнуть.

Миссис Мюллет была права!





27





Я понеслась вверх по восточной лестнице, сжимая «Английских диссентеров» в руке.

Я не могла сдержаться.

— Послушай, — сказала я, врываясь в спальню. Порслин сидела точно в той позе, в которой я ее оставила, и смотрела на меня как на сумасшедшую.

Я зачитала ей вслух сноску о крещении младенцев, слова беспристрастно вылетали у меня изо рта.


— И что? — спросила она без всякого интереса.

— Миссис Булл! — выпалила я. — Она лгала! Ее ребенок утонул! Фенелла не имеет к этому никакого отношения!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала Порслин.

Конечно, она не понимает! Я не рассказывала ей о стычке с разъяренной миссис Булл в Канаве. Эти жуткие, полные ненависти слова до сих пор звучали у меня в ушах.

«Цыгане! Цыгане! Убирайтесь! — кричала она на Фенеллу. — Это вы украли моего ребенка! Том, а ну иди сюда! Цыгане у ворот!»

Стараясь пощадить чувства Порслин, я в двух словах пересказала историю о пропаже младенца Буллов и яростной вспышке матери, направленной на Фенеллу.

— Подруга миссис Мюллет говорила ей, что хромцы окунают детей в воду, держа их за пятку, как Ахиллеса окунали в реку Стикс. Она не совсем так выразилась, но имела в виду именно это. Так что видишь, — торжествующе закончила я, — Фенелла не имеет к этому отношения.

— Разумеется, не имеет, — с издевкой произнесла Порслин. — Она безобидная старая женщина, а не похитительница. Не говори мне, что ты веришь этим бабкиным россказням, будто цыгане крадут детей.

— Разумеется, не верю, — ответила я, но была не совсем искренна. В глубине души я до этой самой минуты верила в то, во что вынуждают верить каждого ребенка в Англии.

Порслин снова начала обижаться, а я не хотела еще одной вспышки, ни от нее, ни, что еще хуже, от себя.

— Она — эта рыжая, да? — внезапно спросила Порслин, возвращая разговор к миссис Булл. — Та, что живет на дороге?

— Да, — ответила я. — Откуда ты знаешь?

— Я видела кое-кого похожего… поблизости, — уклончиво сказала Порслин.

— Где? — требовательно спросила я.

— Поблизости, — ответила она, уставившись мне в глаза и бросая вызов, кто кого переглядит.

Правда ударила меня по лицу, как пощечина.

— Во сне! — сказала я. — Это была она! Во сне ты видела, что она стоит над тобой в фургоне, правда?

Это абсолютно логично. Если Фенелла действительно могла видеть прошлое и будущее, а ее дочь Лунита впечатлила министерство ВВС своими силами, нет причин полагать, что Порслин не в состоянии увидеть столь неприятную женщину во сне.

— Это не походило ни на один сон, который я видела прежде, — сказала Порслин. — О, боже мой! Лучше бы я его не видела!

— Что ты имеешь в виду?

— Он не был похож на сон. Я уснула на кровати Фенеллы, даже не потрудившись раздеться. Должно быть, меня разбудил шум — где-то рядом, в фургоне.

— Тебе снилось, что ты спишь?

Порслин кивнула.

— Это и было самое ужасное. Я не шевелила ни мускулом. Лишь продолжала делать глубокие вдохи-выдохи, будто сплю, ну и на самом деле спала, естественно. О, черт! Это так сложно объяснить.

— Продолжай, — сказала я. — Я знаю, что ты имеешь в виду. Ты была в моей кровати и видела сон, что спишь в кровати Фенеллы.

Она бросила на меня благодарный взгляд.

— Не было ни звука. Я долго прислушивалась, потом подумала, что они ушли, и приоткрыла глаза — совсем чуть-чуть и…

— И?

— Лицо! Большое лицо совсем рядом, в нескольких дюймах! Чуть не касалось моего!

— Господи боже!

— Так близко, что я не могла сфокусировать взгляд, — продолжала Порслин. — Я умудрилась выдавить слабый стон, как будто мне что-то снится, слегка приоткрыла рот…

Должна признать, я была полна восхищения. Надеюсь, что, пусть даже во сне, я буду иметь достаточно присутствия духа, чтобы сделать то же самое.

— Лампа едва светила, — рассказывала она. — Свет падал сквозь волосы. Я рассмотрела только волосы.

— Которые были рыжими, — подсказала я.

— Которые были рыжими. Длинными и вьющимися. Буйными, короче. И тогда я открыла глаза…

— Да-да! Продолжай!

— И это должно было оказаться твое лицо, не так ли? Но нет! Это было лицо рыжеволосого мужчины. Вот почему я набросилась на тебя и чуть не задушила!

— Постой, — сказала я. — Рыжеволосого мужчины?