Копчёная селёдка без горчицы

— Нет, моя девочка. Как только я увидела, кто там, я отступила назад, села на берег реки и сняла туфлю. Сделала вид, что камешек попал.

По-видимому, миссис М. шла в том же направлении, что и мисс Маунтджой и вот-вот бы обогнала ее — в точности как тот человек из стишка о Сент-Ивсе.

— Отлично! — сказала я, хлопая руками от возбуждения и удивленно качая головой. — Что за суперидея!

— Не говорите «супер», дорогуша. Вы знаете, что полковник это не любит.

Я сделала жест, как будто застегиваю молнию на губах.

— О-о е-е?

— Простите, дорогуша. Не понимаю, что вы говорите.

Я расстегнула молнию.

— Кто еще? Другие хромцы, имею в виду?

— Ну, не стоило бы мне говорить, но, к примеру, этот Реджи Петтибоун. Его жена тоже. Думает, она фифа такая, в Женском институте и всякое такое.

— У ее мужа антикварная лавка?

Мисс Мюллет мрачно кивнула головой, и я поняла, что она снова переживает утрату стола из «Арми энд нейви».

— Благодарю вас, миссис М., — сказала я. — Я думаю над написанием исследования по истории Букшоу. Упомяну вас в сносках.

Миссис Мюллет поправила волосы указательным пальцем, пока я шла к кухонной двери.

— Держитесь от них подальше, помните.





17





Как у некоторых магазинов в Бишоп-Лейси, у лавки Петтибоуна был георгианский фасад с маленькой крашеной дверью, зажатой между парой створчатых окон в эркерах.

Я медленно прокатилась на велосипеде мимо, затем остановилась и небрежно двинулась к магазину с таким видом, будто только что его заметила.

Я прижалась носом к оконному стеклу, но внутренности были слишком темные, чтобы рассмотреть что-то помимо стопки старых тарелок на пыльном столе.

Без предупреждения, из ниоткуда появилась рука и повесила что-то прямо перед моим лицом — написанную от руки табличку.

«Закрыто», — гласила она, еще продолжая покачиваться, когда я бросилась к двери. Я схватила ручку, но в тот же миг пара бестелесных ладоней вцепилась в нее изнутри, отчаянно стараясь помешать мне повернуть ее и пытаясь задвинуть засов, чтобы не дать мне войти.

Но удача была на моей стороне. Мой энергичный толчок оказался сильнее, чем руки, пытавшиеся удержать ручку, и я влетела в магазин с несколько большей скоростью, чем хотелось бы.

— О, спасибо, — сказала я. — Я подумала, может, вы закрыты. Я насчет подарка, видите ли, и…

— Мы закрыты, — произнес надтреснутый металлический голос, я резко обернулась и увидела необычного маленького человечка с выражением неодобрения на лице.

Он был похож на ручку зонтика, вырезанную в форме попугая: крючковатый нос, белые волосы, плотно прилегающие и кудрявые, словно напудренный парик, и красные, будто нарисованные круги на щеках. Лицо было белым как мел и губы слишком алыми.

Он так нетвердо стоял на крошечных ногах, тревожно покачиваясь вперед-назад, что у меня возникло ощущение, будто он вот-вот упадет с насеста.

— Мы закрыты, — повторил он. — Вам следует прийти в другой раз.

— Мистер Петтибоун? — уточнила я, протягивая руку. — Я Флавия де Люс из Букшоу.

У него не было особого выбора.

— Приятно познакомиться, — сказал он, беря два моих пальца в миниатюрный кулачок и слабо пожимая их. — Но мы закрыты.

— Это все мой отец, видите ли, — продолжила я, запыхавшись. — Сегодня его день рождения, и мы хотели — мои сестры и я — сделать ему сюрприз. Он очень интересовался чем-то в вашем магазине, и мы надеялись… Простите, что я так поздно, мистер Петтибоун, но я сворачивала бинты в больнице Святого Джона…

Я позволила своей нижней губе слегка задрожать.

— И о каком предмете… идет речь?


— О столе, — выпалила я. Это первое, что пришло мне на ум, и очень хорошо, что я об этом подумала. В подобном месте наверняка дюжины столов, и я смогу хорошенько пошарить тут, пока буду выбирать подходящий.

— Не могли бы вы… описать его?

— Да, — сказала я. — Разумеется. У него четыре ножки и столешница.

Я видела, что это его не убедило.

— Стол для марок, понимаете. Отец — филателист, и ему нужно что-то, где можно разложить то, над чем он работает… под лампой. Его глаза уже не такие, как прежде, и мои сестры и я…

Он уже теснил меня к двери.

— О, минутку. Думаю, это он, — сказала я, показывая на довольно жалкий образчик мебели, притулившийся в темноте под позолоченными часами с оловянными толстопузыми лошадьми. Подойдя поближе, чтобы потрогать его, я проникла на шесть-восемь футов в глубь магазина. — О нет, этот слишком темный. Я думаю, тот был из красного дерева. Нет, постойте! Это тот, что там!

Я устремилась внутрь магазина, в тень. Петтибоун бросился на меня, словно волк на скотину, и я осознала, что теперь отрезана от выхода на свободу.

— Во что это ты играешь? — произнес он, внезапно пытаясь схватить меня за руку. Я отпрыгнула подальше.

Неожиданно ситуация стала опасной. Но почему? В лавке есть что-то, что Петтибоун не хочет мне показывать? Он подозревает, что я знаю о его темных делишках с антиквариатом?

Какой бы ни была причина его агрессивности, мне следует действовать быстро.

Справа от меня в футе от стены стоял массивный шкаф. Я скользнула за него.

На какое-то время я была в безопасности. Он слишком большой, чтобы пролезть за эту штуку. Может, я не смогу выбраться, но у меня есть секунда спланировать следующий шаг.

Но затем Петтибоун вернулся с веником. Он ткнул прутиками меня в ребра и толкнул. Но я не сдвинулась с места.

Тогда он перевернул веник и начал яростно тыкать в меня ручкой, как человек, поймавший мышь в ловушку за кухонным буфетом.

— Ай! — вскрикнула я. — Прекратите! Прекратите! Мне больно!

На самом деле мне не было больно, но я не хотела, чтобы он это знал. Я смогла продвинуться достаточно далеко вдоль стены, чтобы он не мог до меня дотянуться веником.

Когда он обошел шкаф, чтобы повторить попытку с другой стороны, я скользнула к дальнему краю.

Но я знала, что я в ловушке. Эта игра кошки с мышкой может продолжаться весь день.

Теперь шкаф начал двигаться, его фарфоровые колесики заскрипели. Петтибоун прижался плечом к углу и отодвигал его от стены.

— Ой! — завопила я. — Вы меня раздавите!

Деревянная стена перестала двигаться, и атака сменилась паузой, во время которой я слышала его тяжелое дыхание.

— Реджинальд!

Голос — женский — пронзил магазин, словно падающая сосулька. Я услышала, как Петтибоун что-то пробормотал.

— Реджинальд, иди сюда немедленно! Ты меня слышишь?

— Эй, наверху! — заорала я. — Это Флавия де Люс!

Повисло молчание, и затем голос произнес:

— Иди сюда, Флавия. Реджинальд, проведи ее.

Это прозвучало словно команда собаке.

Я выскользнула из-за шкафа, потирая локти, и бросила ему укоризненный взгляд.

Его глаза метнулись в сторону узкой лестницы с одного бока магазина, и не успел он передумать, как я двинулась туда.

Я могла бы броситься к двери, но не стала. Возможно, это мой единственный шанс изучить это место. «Взялся за гуж — не говори, что не дюж», как говаривала миссис Мюллет.

Я поставила ногу на первую ступеньку и начала медленно подниматься вверх к ожидающей меня судьбе.

Комната на втором этаже оказалась совершенным сюрпризом. Вместо череды маленьких кроличьих нор, как я представляла, здесь оказалось на удивление большое помещение. По-видимому, все внутренние стены снесли, чтобы образовать просторную мансарду такого же размера, как лавка под ней.

И какой контраст по сравнению с лавкой она являла! Никакого хаоса; за единственным исключением: в комнате вообще ничего не было.

В центре стояла огромная квадратная кровать, застеленная белым льняным покрывалом, и на ней, поддерживаемая грудой подушек, возлежала женщина с лицом, которое вполне могло быть высечено из глыбы льда. На лице и руках угадывался слабый синюшный оттенок, на первый взгляд указывающий на то, что она может быть жертвой либо одноокиси углерода, либо отравления серебром, но, разглядывая ее, я начала понимать, что ее кожа окрашена не ядом, а косметикой.

Ее кожа имела оттенок снятого молока, которое вынесли в кувшине из ледника и прикрыли кухонным полотенцем. Губы, как и ее мужа (я предположила, что попугаистый мужчина ее муж), были окрашены в поразительно красный оттенок, и, будто она была сохранившейся звездой немого кино, ее волосы спадали вокруг лица массой серебристых завитков.

Только когда я вобрала детали комнаты и ее обитательницы, я позволила своему вниманию переключиться на саму кровать — из черного дерева, с пологом, на четырех резных ножках в виде ангелов.