Копчёная селёдка без горчицы

Или она заглянула в мое будущее?

Слишком много вопросов и недостаточно фактов.

Мои плечи вздрогнули, но я встряхнулась и продолжила делать заметки.





ИЗГОРОДИ


Это место вызывает чувства, которые нелегко объяснить. Для моего предка Люциуса де Люса, должно быть, это было похоже на Великий Потоп, когда реку отвели из русла, чтобы образовать декоративное озеро. До того здесь был тихий изолированный лесок, куда Никодимус Флитч и хромцы приходили, чтобы проводить крещения и гулянья. Позже цыгане приспособили его под привал во время своих странствий. Харриет поддерживала их, но после ее смерти отец это запретил. Почему?





РЫБА


1) Когда я застала Бруки врасплох в гостиной Букшоу, помимо алкоголя он (или его корзина для рыбы) вонял рыбой.



2) Также чувствовался рыбный запах в фургоне, когда я нашла избитую Фенеллу на полу. К тому времени, как следующим утром я нашла здесь спящую Порслин, вонь исчезла — но вернулась снова сегодня, на этот раз снаружи фургона. Вопрос: Запахи могут уходить и появляться? Как актеры в пьесе?



3) Мисс Маунтджой тоже пахла рыбой — рыбьим жиром, судя по огромным запасам этой гадости, которые она хранит в Ивовом особняке.



4) Бруки был убит (я полагаю) ложкой для омаров, которую вонзили ему через нос в мозг. Ложкой для омаров из Букшоу. (Внимание: омар — не рыба, а ракообразное, но тем не менее…) Его тело повесили на статую Посейдона, бога морей.



5) Когда мы нашли Бруки лицо его было белым, как рыбье брюхо, — не то чтобы это значило что-то еще помимо того, что он провисел на фонтане некоторое время. Возможно, всю ночь. Наверняка тот, кто это сделал, сотворил свое дело под покровом ночи, когда шансы быть замеченным минимальны.



Вероятно, есть люди на земле, которые в этот самый момент испытали бы соблазн пошутить: «Да, это дело с душком».

Но я к ним не отношусь.

Как знает любой химик, достойный своего хлорида кальция, не только рыба пахнет рыбой. Экспромтом я могу припомнить несколько веществ, которые издают вонь тухлой макрели, среди них пропиламин.

Пропиламин (открытый великим французским химиком Жан-Баптистом Дюма) — третий из спиртовых радикалов, что может звучать действительно скучно, если не подумать вот о чем: если взять спирт и нагреть его с аммиаком, происходит замечательная трансформация. Это словно игра в атомные музыкальные стулья,[39] когда у водорода, участвующего в образовании аммиака, один или несколько стульев (то есть атомов) занимают радикалы спирта. В зависимости от того, когда и где умолкает музыка, может образовываться большое количество новых веществ под названием амины.

С помощью некоторой доли терпения и бунзеновской горелки в лаборатории можно произвести кое-какие поистине омерзительные запахи. В 1889 году, например, в Германии пришлось эвакуировать целый город Фрайбург, когда химики допустили утечку тиоацетона. Говорили, что даже в нескольких милях от эпицентра людей тошнило от запаха и лошадям становилось плохо на улицах.

Как жаль, что меня там не было, чтобы посмотреть на это!

Если другие субстанции, например более простые алифатические кислоты, можно легко подвергнуть воздействию, чтобы получить любой запах — от прогорклого масла до потной лошади или от гниющей канализации до бутсов игрока в регби; эти низшие амины — дефектные дети аммиака — обладают совершенно уникальным и любопытным признаком: как я сказала, они воняют тухлой рыбой.

Фактически пропиламин и триметиламин могут, без преувеличения, носить титул принцев вонищи, и я это точно знаю.

Поскольку мать природа дала нам так много способов воспроизведения этих дурнопахнущих чудес, я знаю, что она любит хорошую вонь так же сильно, как и я. Я с любовью вспоминала тот раз, когда получила триметиламин (для очередной безвредной проказы в отряде девочек-скаутов), выделив его с помощью соды из целой корзины гусиных лапок (Chenopodium olidum), ужасно пахнущего растения, в изобилии произрастающего на Трафальгарской лужайке.

Что снова привело меня к Бруки Хейрвуду.

Одно, в чем я была вполне уверена, так это вот в чем: что загадка смерти Бруки будет решена не камерами, записными книжками и рулетками у фонтана Посейдона, а скорее в химической лаборатории.

И сделать это должна буду я.

Я продолжала думать о загадках, пока съезжала по перилам в вестибюль. Детские стишки-загадки были такой же частью моего детства, как и любого другого.

Thirty wild horses upon a red hill

Now they tramp, now they champ

Now they stand still.[40]






«Зубы!» — бывало, кричала я, потому что Даффи мухлевала и шептала ответ мне на ухо.

Это, разумеется, происходило в те времена, когда мои сестры еще не начали меня ненавидеть.

Позже был более мрачный стишок:

One's joy, two's grief,

Three's marriage, four' a death.[41]





Ответом была «сорока». Мы видели, как четыре птицы уселись на крышу во время пикника на лужайке, и сестры заставили меня выучить эти строчки наизусть перед тем, как подпустили меня к моей порции клубники.

Тогда я еще не знала, что такое смерть, но от этого стишка у меня появились ночные кошмары. Полагаю, что именно эти короткие строки, которые я выучила в раннем детстве, приучили меня разгадывать загадки. Недавно я пришла к выводу, что детские стишки-загадки — базовая форма детективной истории. Это тайна, избавленная от всего, за исключением существенных фактов. Возьмите вот эту, например:

As I was going to St. Ives,

I met a man with seven wives.

Each wife has seven sacks

Each sack has seven cats

Each cat has seven kits.

Kits, cats, sacks, wives

How many were going to St. Ives?[42]





Обычный ответ был, разумеется, «один». Но когда ты начинаешь думать об этом, понимаешь, что здесь кроется что-то намного большее. Если, например, случится так, что рассказчик стихотворения обгонит человека со странствующим зверинцем, действительное количество — включая мешки — достигнет почти трех тысяч!

Все зависит от того, как вы смотрите на вещи.

Миссис Мюллет пила чай у окна. Я угостилась стимулирующим пищеварение печеньем.

— Хромцы, — приступила я, нырнув с головой. — Вы сказали, что они пустят мою кровь на колбасу. Почему?

— Держитесь от них подальше, мисс, я вам уже говорила.

— Я думала, что они исчезли?

— Они ничем не отличаются от других людей. Так что их не узнаешь, если кто-то не скажет.

— Но как я могу держаться от них подальше, если я не знаю, кто они?

Миссис Мюллет понизила голос и оглянулась через оба плеча.

— Вот эта Маунтджой, к примеру. Бог знает, что творится у нее на кухне.

— Тильда Маунтджой? Из Ивового особняка?

Я не могла поверить в свое везение!

— Та самая. Ну да, не далее чем сегодня утром я видела ее в Канаве — она в Изгороди шла, как пить дать. Они до сих пор ходят туда делать кое-что с водой — отравлять ее, насколько я знаю.

— Но постойте, — заметила я. — Мисс Маунтджой не может быть из хромцов, она ведь посещает Святого Танкреда.

— Чтобы шпионить, скорее всего! — фыркнула миссис Мюллет. — Она сказала моей подруге миссис Уоллер, что это из-за органа. У хромцов ведь нет органов, видишь ли. «Люблю звук хорошего органа», — сказала она миссис Уоллет, а та передала мне. Тильда Маунтджой родилась и воспитана как хромец, так же как и ее родители. Это в крови. Не важно, в какие коллекционные тарелки она вкладывает свои шестипенсовики, она хромец с головы до пят, ты уж мне поверь.

— Вы видели ее в Канаве? — уточнила я, мысленно делая заметки с сумасшедшей скоростью.

— Собственными глазами. С тех пор как миссис Ингльби угодила в беду, мне приходится все ноги стаптывать ради яиц. Аж к Роулингам ходить, хотя я должна сказать, что их желтки лучше, чем у Ингльби. Уж не знаю почему. Естественно, если уж я дошла туда, нет смысла брести кружным путем назад, не так ли? Так что я иду по Канаве, несу яйца и все такое и срезаю дорогу через Изгороди. Тут-то я ее и увидала, прямо около булловских костров, там она и была, на расстоянии броска камнем впереди меня.

— Она с вами заговорила?