Комплекс хорошей девочки

— Как принимаются правила, — добавляет мой отец. — Мы должны кое-что подготовить к следующему сроку. Встретимся в Капитолии. На рассмотрение комитета вынесено несколько важных законодательных актов — участие в этих слушаниях было бы бесценным опытом. Посмотришь, как, так сказать, готовится колбаса.

— Звучит здорово, — говорит Престон, сияя. — Я был бы признателен за это, сэр.

Ни разу мой отец не предложил мне поехать в Вашингтон на день "возьми свою дочь на работу". Единственный раз, когда я переступила порог здания Капитолия, это ради фотосессии. Когда папу привели к присяге, меня провели в комнату с другими семьями, поставили в позу и тут же выставили за дверь. Другие неудачливые дети из Конгресса и я закончили тем, что бесновались по барам и клубам округа Колумбия, пока сын какого-то сенатора не начал избивать сопляка дипломата, и это превратилось в разборку между Секретной службой и иностранными силами безопасности.

— Жаль, что у вас с Маккензи есть только один год вместе в Гарнет, прежде чем вы снова расстанетесь. Но я знаю, что у вас все получится, — вмешивается мама.

— Вообще-то, — говорит Престон, — Маккензи присоединится ко мне в Атланте.

Я что?

— Гарнет предлагает полный онлайн план для получения степени, чтобы ей не пришлось менять колледж, — продолжает он. — Это всего лишь короткий перелет из Атланты, если ей по какой-либо причине понадобится посетить кампус.

Какого хрена?

Я таращусь на Престона, но он либо не замечает, либо ему все равно. Мои родители тоже не замечают моего растущего беспокойства.

— Это отличное решение, — говорит Престону папа.

Мама кивает в знак полного согласия.

Почему я вообще здесь, если мое участие в разговоре, в моей жизни совершенно излишне? Я не более чем украшение, предмет мебели, который они перемещают из комнаты в комнату. Это мои родители. Мой парень. Люди, которые якобы заботятся обо мне больше всего на свете.

И все же я чувствую себя совершенно невидимой. И не в первый раз.

Пока они болтают о главном блюде, не обращая внимания на мой экзистенциальный кризис, я внезапно вижу, как следующие пять, десять, двадцать лет моей жизни приближаются ко мне.

Не столько будущее, сколько угроза.

Скорее утверждение, чем возможность.

Но потом мне приходит в голову. Я больше не ребенок. Мне не обязательно быть здесь. На самом деле, меня абсолютно ничто не удерживает на этом месте. Мои мысли возвращаются к тому обеду с друзьями Престона, к тому, как девочки так спокойно относились к явным попыткам Себа заняться внеклассной фелляцией. А потом, позже, то, как Престон так легко простил меня за мою собственную неосмотрительность. Подсказки выстраиваются сами собой, и картина становится ясной.

Так чертовски ясно.

Отодвигая тарелку, я бросаю салфетку на стол и отодвигаю стул.

Моя мать поднимает взгляд, слегка нахмурившись.

— Извините, — объявляю я столу. — Мне нужно идти.

Ни секунды не колеблясь, я бросаюсь к двери, прежде чем кто-либо успевает возразить. Выйдя из ресторана, я пытаюсь замаскироваться в кустах возле стойки парковщика, торопливо вызывая такси, но мое укрытие — отстой, и Престон замечает меня в тот момент, когда выходит на улицу.

— Что, черт возьми, это было? — требует он.

Я делаю медленный вдох.

— Я не хочу с тобой спорить. Возвращайся внутрь, Прес. На сегодня все.

— Говори тише. — шикнув на меня, он хватает меня за локоть и тащит за угол, за пределы слышимости, как будто я ребенок, которого ругают. — Что, черт возьми, на тебя нашло?

Я вырываю свою руку из его хватки.

— Я больше так не могу. Ты, они — все это. Я так устала от этого, что меня разрывает от апатии. Там, внутри, я провела свой самый последний трах.

— Ты что, совсем сошла с ума? — Престон смотрит на меня в ярости. — Вот что это такое — эта истерика, гостиничный бред. Это стресс. Стресс первого года обучения начинает сказываться на тебе. Ты раскалываешься под давлением. — Он начинает кивать. — Я понимаю. Мы можем оказать тебе помощь, отправить в спа-салон или еще куда-нибудь. Я уверен, что мы сможем договориться с деканом о том, чтобы закончить твой семестр…

— Спа? — Я ничего не могу с собой поделать. Я взрываюсь, смеясь ему в лицо. В этот момент я не думаю, что он когда-либо знал меньше обо мне.

Он прищуривает глаза от моего издевательского смеха.

— Это не стресс. Это ясность. — Мой юмор угасает, я встречаюсь с ним взглядом. — Ты изменяешь мне, Престон.

Он хмурится.

— И кто тебе это сказал?

Это его ответ? Если я и сомневалась в этом раньше, то сейчас я в этом не сомневаюсь. Он даже не потрудился придумать опровержение?

— Ты хочешь сказать, что это неправда? — Я бросаю вызов. — Что ты не такой, как твой приятель Себастьян, который спит с девушками, которые не являются "подходящими женами", клянясь в своей вечной любви Крисси? Крисси, которую даже не волнует, что он спит с кем попало. — Я недоверчиво качаю головой. — Посмотри мне в глаза и скажи, что ты не такой.

— Я не такой.

Но он не смотрит мне в глаза.


Я издаю резкий смешок.

— Вот почему тебя совсем не беспокоили действия Себа, верно, Престон? Потому что ты точно такой же, как он. И знаешь, что самое смешное? Я даже не сержусь. А должна бы, — говорю я ему, потому что во мне много злости из-за того, как он неуважительно относился ко мне сегодня вечером. — Я должна быть зла. Но сегодня вечером я поняла, что мне все равно.

— Ты не можешь порвать со мной, — строго говорит он, как будто говорит мне, что я не могу есть конфеты, потому что от них у меня сгниют зубы.

— Могу. И я это делаю.

— Забудь о том, что, по твоему мнению, я сделал. Это просто внеклассная чушь…

Опять это слово.

— Это не имеет никакого отношения к нашим отношениям. Я люблю тебя, Маккензи. И ты тоже любишь меня.

В течение многих лет я путала то, что у нас было, с любовью. Я действительно люблю Престона. Или, по крайней мере, я это чувствовала, в какой-то момент. Так все и началось. Я в этом уверена. Но мы никогда не были влюблены. Я приняла скуку за комфорт, а комфорт — за романтику. Потому что я не знала, что такое настоящая страсть. Я не знала, чего мне не хватает, каково это, когда ты не можешь сдержать себя, когда желание другого человека поглощает тебя так сильно, когда твоя признательность и привязанность к нему тотальны и безусловны.

— Прекрати, Маккензи. — Теперь он взбешен. Меня могут отправить в мою комнату без десерта. — Ты закатываешь истерику, и это не мило. Возвращайся внутрь. Извинись перед своими родителями. Мы забудем обо всем, что когда-либо происходило.

— Ты не понимаешь. Я приняла решение. С меня хватит.

— Нет, это не так.

Я не хотела прибегать к ядерному варианту, но он не оставил мне выбора.

— Есть кое-кто еще.

— Какого хрена? Кто? — рявкает он, его лицо краснеет от гнева.

Мое такси подъезжает к обочине. Слава Богу.

— Тебе этого не узнать, — холодно говорю я. — А теперь я ухожу. Не ходи за мной.

Впервые за сегодняшний вечер он прислушивается.



ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ



Маккензи



Пятнадцать минут спустя я стою у входной двери Купера. Мне кажется, я знала, когда уходила с ужина, где окажусь. Я знала — когда я ушла от Купера вчера, когда я часами прокручивала в голове его слова, вспоминая наши голодные поцелуи, — что если я найду дорогу сюда снова, то это будет с определенной целью.

Когда он открывает дверь, я почти теряю самообладание. На нем футболка и рваные джинсы. Волосы влажные, как будто он только что принял душ. Его внешность, его тело, его татуировки — чистое искушение. Я ненавижу то, что ему не нужно ничего делать, ничего говорить, чтобы вывести меня из себя и запутать. Это несправедливо.

— Привет. — Я сглатываю, борясь с внезапной сухостью во рту.

Он пристально смотрит на меня, не говоря ни слова. Я ожидала гнева. Может быть, что меня прогонят с предупреждением больше не показываться в этих краях.

Это еще хуже.

— Послушай, я пришла извиниться.

— Правда? — Купер занимает весь дверной проем, сильные руки упираются по обе стороны.

— Я перешла все границы, — говорю я с раскаянием. — Мне никогда не следовало намекать, что у тебя герпес. Увековечивать клеймо ЗППП и позорить шлюх неправильно, и я сожалею.

Хотя он изо всех сил старается скрыть это, Купер не может полностью подавить ухмылку, которая появляется в уголках его рта. Он опускает руки.

— Хорошо, заходи.

Он ведет меня через пустой дом на освещенную заднюю террасу, с которой открывается вид на залив. Ни один из нас не совсем уверен, с чего начать, поэтому мы оба прислоняемся к перилам, делая вид, что наблюдаем за волнами сквозь темноту.

— Я никогда раньше никого не била, — признаюсь я, потому что это моя обязанность растопить лед, и по какой-то причине это труднее, чем я ожидала.

— У тебя неплохо получается, — сухо говорит он. — Чертовски больно.

— Если тебе от этого станет легче, моя рука все еще болела, когда я проснулась сегодня. У тебя твердое лицо.

— Это действительно заставляет меня чувствовать себя лучше, — говорит он с улыбкой в голосе. — Немного.