Комплекс хорошей девочки

Бывшая Эвана была настоящим дьяволом в нашей компании. Мы все время от времени экспериментировали с запрещенными веществами, нарушали несколько законов, но Джен была на другом уровне. Если это было глупо и был шанс умереть, ей нужны были секунды. И Эван был прямо там, рядом с ней. Якобы она ушла, чтобы собраться с мыслями. Новое место, новая жизнь. Кто знает, правда ли это? Если кто-то из девушек все еще разговаривает с ней, они не поднимают эту тему. И это все, что нужно Эвану для доказательства того, что Женевьеве Уэст наплевать на то, что она вырвала его гребаное сердце.

— Ты все еще любишь ее? — спрашиваю я его.

Он снимает рубашку, чтобы вытереть пот с лица. Затем он встречается со мной взглядом.

— Я даже не думаю о ней.

Да именно. Я знаю это выражение. У меня было такое же выражение лица каждый день, когда нашего отца не было рядом. Каждый раз, когда наша мама уходила от нас на недели или месяцы. Иногда он забывает, что я единственный человек в мире, которому он не может лгать.

Мой телефон вибрирует, на мгновение отвлекая меня от дерьма моего брата. Я проверяю экран, чтобы найти сообщение от Mac.

Маккензи: “Мой профессор биологии только что поделился с классом, что у него есть собака по кличке миссис Паддлс. Я предлагаю украсть это имя и никогда не оглядываться назад.”

Я не могу сдержать смешок, заставляя Эвана пристально смотреть на меня поверх горлышка своей бутылки с водой.

— А как насчет тебя? — в его голосе проскальзывает язвительность.

— А как насчет меня?

— Каждый раз, когда я оглядываюсь, ты пишешь сообщение клону. Вы двое становитесь ужасно милыми.

— Я так и думал, что это была гениальная идея. Она не бросит своего парня ради какого-то придурка, который ей не нравится.

— Что ты пишешь? — требует он.

— Ничего важного. — Это не ложь. В основном мы спорим об именах и о том, как дрессировать нашу собаку. Мак предоставила себе частичную опеку и право на посещение. Я говорю ей, что она может скинутся на щенячьи прокладки и корм. Она требует больше фотографий.

— Угу. — Он читает меня прищуренными глазами. — Ты не испытываешь чувств к богатой сучке, не так ли?

— Хей. — Эван может швырять в меня сколько угодно дерьма, но его гнев не имеет никакого отношения к Мак. — Она ничего тебе не сделала. На самом деле, она была очень мила. Так что как насчет того, чтобы следить за своим языком?

— С каких это пор тебя это волнует? — Он подходит ко мне, заглядывая мне в лицо. — Она одна из них, помнишь? Клон. Из-за ее титулованного парня-говнюка тебя уволили. Не перепутай, на чьей ты стороне.

— Я на нашей стороне, — напоминаю я ему. — Всегда.

Нет ничего сильнее, чем моя связь с братом. Девушка этого не изменит. У Эвана просто заноза в заднице из-за всех, кто ходит в Гарнет. Для него они — враги. Это отношение разделяют большинство детей, выросших здесь, и я их не виню. Я не помню, когда в последний раз клон делал что-то, кроме как использовал нас или издевался над нами.

Когда дело доходит до этого, Мак — продукт того, откуда она родом, такой же, как и я. Это не значит, что если бы мы не были разными людьми — если бы мы происходили из схожего окружения, жили похожей жизнью, — я не мог бы представить, что она мне нравится. Она умная, забавная, чертовски сексуальная. Я был бы идиотом, если бы не признал этого.

Но мы не другие люди, и это не какая-то другая жизнь. В Заливе мы играем теми картами, которые нам сдали.



ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ



Маккензи



Я двадцать минут думала, что это урок биологии по средам, прежде чем поняла, что сегодня пятница, и я на самом деле сижу на лекции по медиакультуре. Теперь эти клипы "Настоящих домохозяек" на экране имеют гораздо больше смысла. Я думала, что, может быть, это нервные галлюцинации.

По правде говоря, последние несколько дней я была не совсем в порядке. Колледж наводит на меня скуку, и мое недовольство бизнесом растет. Меня расстраивает, как мало работы с приложениями теперь, когда я делегировала большую часть своих обязанностей другим людям. Мне нужен новый проект, что-то большое и сложное, в которое я могла бы вонзить зубы.

Что еще хуже, я борюсь с постоянным ощущением, что кто-то заглядывает мне через плечо. Хожу по лезвию ножа. Каждый раз, когда мой телефон звонит, это выброс эндорфинов, за которым следует прилив адреналина, чувство вины и тошнота в животе. Я наркоман, жаждущий дозы, несмотря на то, что знаю, что это убивает меня.

Купер: “Как насчет Мокси Криминальный авторитет?”

Я: “ Мне нравится Джимми Чу.”

Купер: “Она девушка!”

Я: “ Я все еще думаю, что она Дейзи.”

Купер: “ Маттли Крю.”

Это какая-то извращенная прелюдия. Ссоры из-за имен щенков как форма флирта, каждый раз, когда мы вызываем другого на очередной предмет одежды, чтобы снять его в метафорической игре в покер на раздевание. Это стало уже чересчур. Но я не могу остановиться. Каждый раз, когда он пишет мне, я говорю, что это в последний раз, затем задерживаю дыхание, набираю ответ, нажимаю отправить и жду следующего сообщения.

Почему я так поступаю с собой?

Купер: “Чем ты сейчас занимаешься?”

Я: “Занятия. ”


Купер: “Зайдешь после? Мы возьмем Муна Заппу на прогулку по пляжу.”

Почему я это делаю? Потому что Купер выворачивает меня наизнанку, путается в голове. Я просыпаюсь в холодном поту от непрошеных снов о его скульптурном теле и его проникновенных глазах. Как бы мне ни хотелось это отрицать, он начинает мне нравиться. Что делает меня ужасным человеком. Отвратительной, ужасной подружкой. Тем не менее, я ничего не предпринимаю. Я способна проявлять самоконтроль. Разум над материей и все такое.

Я: “Буду через час.”

Для нашей собаки, говорю я себе. Чтобы убедиться, что он хорошо о ней заботится. Ага.

Самоконтроль, задница.

Час спустя я стою у его входной двери, и это чертовски неловко. Я не знаю, я это или он, или оба, но, к счастью, наш щенок служит столь необходимым отвлечением. Она запрыгивает мне на колени, и следующие несколько минут я полностью сосредотачиваюсь на том, чтобы погладить ее, почесать за ухом и поцеловать в ее милый маленький носик.

Только когда мы оказываемся на некотором расстоянии от его дома, Купер толкает меня локтем в плечо.

Я оглядываюсь.

— Ха, что?

— Что-то случилось? — спрашивает он. Пляж пуст, поэтому Купер спускает собаку с поводка и бросает ей небольшой кусок палки, чтобы она принесла его.

Это несправедливо. Он только что снял рубашку, и теперь я вынуждена наблюдать, как он расхаживает с голой грудью, а пара поношенных джинсов свисает с его бедер. Независимо от того, куда еще я пытаюсь отвести свои глаза, они возвращаются к аппетитной V-образной форме, которая исчезает за его поясом. У меня действительно слюнки текут, как у одной из глупых собак Павлова.

— Извини, — говорю я. Я беру палку у собаки, когда она приносит ее мне, затем снова бросаю ее ей. — Отвлеклась на колледж.

Нам не требуется много времени, чтобы измотать щенка и отправиться обратно в дом Купера. Он надевает рубашку, выцветшую футболку Billabong, такую тонкую, что она облегает каждый мускул его идеальной груди. Становится все труднее и труднее не думать о совсем не дружеских мыслях. А это значит, что мне определенно пора уходить.

И все же, когда он спрашивает, не хочу ли я чтобы он подвез меня обратно в общежитие, я нахожу способ отказаться, не говоря "нет". Вместо этого мы оказываемся в его студии, отдельно стоящем гараже в стороне, где хранятся пилы, станки и множество других инструментов. На стенах висят стеллажи из необработанного дерева. Пол покрыт опилками. В дальнем конце помещения я замечаю несколько предметов готовой мебели.

— Это ты сделал? — Я провожу руками по журнальному столику, стулу, узкой книжной полке. Там также есть комод и пара прикроватных тумбочек. Все выполнено в разной отделке, но все они имеют современную прибрежную эстетику. Чисто и просто. Элегантно.

— Что-то вроде фриланса, — говорит он с явной гордостью. — Это все восстановленное дерево. Вещи, которые я нахожу. Я разбиваю его на основные формы, затем перепрофилирую, показываю, каким он должен был быть.

— Я впечатлена.

Он пожимает плечами, отмахиваясь от комплимента, как будто я просто проявляю вежливость.

— Нет, я серьезно. Купер, у тебя настоящий талант. Ты мог бы заработать на этом серьезные деньги. Я знаю дюжину маминых подруг, которые обчистили бы это место, как будто это распродажа сундуков Saks, швыряя в тебя деньгами.

— Да, хорошо. — Он прячет лицо, убирая инструменты и переставляя свой верстак, как будто ему нужно чем-то занять руки. — Без капитала, необходимого для того, чтобы уволиться с моей работы, у меня нет времени на производство того объема, который мне нужен, чтобы превратить его в какой-либо устойчивый бизнес. Я продаю кое-что здесь и там. Зарабатываю немного дополнительных денег, которые мы сможем использовать для ремонта дома. Это просто хобби.

Я кладу одну руку на бедро.

— Ты должен позволить мне что-нибудь купить.

Прежде чем я успеваю моргнуть, он подходит и набрасывает на осколки салфетку. Он не смотрит мне в глаза, предупреждая:

— Не стоит.

— Не стоит делать что? — говорю я безучастно.

— Не делай этого. В ту секунду, когда ты начинаешь смотреть на меня как на проект, это — он делает жест между нами — перестает работать. Мне не нужна твоя помощь. Я показал тебе это не для того, чтобы вытянуть из тебя деньги.

— Я знаю. — Я хватаю его за руку, заставляя посмотреть на меня. — Это не благотворительность. Тебя не жалко, Купер. Я считаю это инвестицией в нераскрытый талант.

Он тихо фыркает.

— Серьезно. Когда ты станешь известным, я расскажу всем, что была первой. Богатые девушки любят быть законодателями моды.

Он изучает меня, его темные глаза изучают. В нем есть сила, естественная аура, которая одновременно притягательна и опасна. Чем больше я говорю себе держаться на расстоянии, тем ближе меня затягивает.

Наконец, появляется неохотная улыбка.

— Гребаные клоны.

— Хорошо. Подумай о справедливой цене за журнальный столик и стулья. Мебель, которая у нас в общежитии, все равно отвратительная. Мы с Бонни собирались кое-что купить, но отвлеклись на учебу.

Я подпрыгиваю, чтобы сесть на ближайший рабочий стол, поджав под себя ноги. Я знаю, что должна уйти, но мне слишком нравится общество этого парня.

Это становится настоящей проблемой.

Купер все еще наблюдает за мной, выражение его лица не поддается расшифровке. Его взгляд отрывается от моего, когда он получает сообщение. Он достает свой телефон, и все, что он читает, заставляет его смеяться про себя.

— Что тут смешного?