Комната из листьев

– Сэр, может быть, я и заблуждаюсь, но туда не поеду! – заявила я.

Пустые слова, продиктованные отчаянием. Он не хуже моего понимал, что я просто сотрясаю воздух. Ему не было нужды спрашивать: «И что же будете делать?».

В любом случае, мысли его занимало не то, как поступит его жена. Взглядом он шнырял по ковру, высматривая непонятно что.

– На мне висит небольшой долг, – наконец произнес мистер Макартур. – Деньги, что я занял до перевода в шестьдесят восьмой полк. Ни один джентльмен не смог бы жить на один фунт и шесть пенсов в день.

– Небольшой долг, – повторила я, таким же небрежным тоном, какой был у него. Но замерла в ожидании. Небольшой долг. Двадцать фунтов? Пятьдесят? Двадцать фунтов – это половина годового жалования энсина. Долг в пятьдесят фунтов поглотит даже жалование лейтенанта. Я стала прикидывать в уме, сколько денег придется откладывать каждую неделю, в течение какого времени, скольких лет, чтобы погасить долг в двадцать фунтов.

– Пара сотен, – добавил он. – Пара сотен, может чуть больше.

Пара сотен. Сами по себе эти слова были знакомы, но в голове не укладывались, будто я услышала иностранную речь. Двадцать фунтов еще можно было представить – монеты, рассыпанные на деревянном столе. Пара сотен – это уже совсем другая песня. Пара сотен никак не соотносились с жалованием младшего офицера.

Мистер Макартур облизнул губы и отвел взгляд.

– Ну, может, пятьсот.

«Должно быть, насмехается», – подумала я. Но он не шутил. Стоял понурившись, опустив веки с короткими ресницами. Я никогда не видела мужа сконфуженным, но сейчас он явно был смущен.

Все мои доводы против поездки в Новый Южный Уэльс за долю секунды утратили всякий смысл: не в моей власти было что-либо изменить. Считай не считай, а долг мужа слишком велик: такой суммы с жалования военного в мирное время не отдать, сколько ни откладывай еженедельно.

Я всегда полагала, что патент на офицерский чин моему мужу купил отец, но теперь поняла, что деньги на его приобретение он, вероятно, занял. Эта сумма, а также те деньги, что он регулярно одалживал в придачу к своему жалованию в один фунт и шесть пенсов в день, вполне могли бы составить пятьсот фунтов. Неудивительно, что сапоги его пошиты из самой лучшей кожи, что он приносил конфеты в подарок миссис Кингдон! Неудивительно и то, что он с такой безудержностью стремился в гарнизон, расположенный в более выгодном месте, чем Гибралтар!

Сейчас мой муж, прокашлявшись, отошел к окну и, словно отгородившись от меня, стал смотреть на улицу, будто там происходило нечто интересное. Глядя на его плечи, я догадалась, что он ожидал крика, выплеска ярости, слез. Но имело ли смысл рвать и метать? Гнев – непозволительная роскошь. Равно как и слезы. Подобно тому, как палец мистера Кингдона полз по карте, повторяя изгибы реки, что текла в океан, я следовала за словами «пятьсот фунтов» туда, куда они вели.

– Понятно, – проронила я.

В каком-то смысле это было облегчение. Теперь не нужно было искать доводы, которые убедили бы его отказаться от переселения в Новый Южный Уэльс. Что бы я ни сказала и ни сделала, это никак не изменило бы чудовищного факта. Пятьсот фунтов. Мой муж был прав. Новый Южный Уэльс – единственно приемлемое решение. Более высокий чин и наличие перспектив имели важное значение, и обеспечить их могла только служба в новом полку.

Смущение его прошло, а вместе с ним исчезла и потребность отгораживаться от меня спиной. Он отвернулся от окна и принялся энергично расхаживать по комнате, словно готов был пешком идти до самого Нового Южного Уэльса.

– Ангел мой, подумайте об этом с математической точки зрения, – сказал он. – В Гибралтаре шансы преуспеть равны нулю. В неизведанности Нового Южного Уэльса такие шансы есть – однозначно выше нуля. И один шанс – от нуля до бесконечности – добиться грандиозного успеха!

– Да, мистер Макартур, – отвечала я. – Из-за цифр мы попали в затруднительное положение. Какое счастье, что благодаря этим же цифрам можно выпутаться из него.

Мой муж перестал расхаживать и впился в меня взглядом.

– Дорогая, – сказал он. – Я понимаю. Вы думаете о своей дорогой матушке.

– Не о матушке! О себе, мистер Макартур! О себе и о ребенке!

Но он, словно не слыша меня, продолжал свою блестящую речь:

– Дражайшая Элизабет, посудите сами: если вам суждено удалиться от знакомых мест – а как жена военного вы не могли этого не ожидать, – какая разница, уедете вы за двести миль или за две тысячи? Расстояние здесь уже не имеет значения: что так, что эдак, все одно.

Я видела, что он собирается разразиться очередной цветистой фразой.

– То же самое Провидение Господне будет охранять вас и в Новом Южном Уэльсе, и солнце, что светит вашей матушке и вашему дедушке, позволит и вам греться в его ободряющих лучах.

Слушая пафосный вздор мужа, я догадалась, что он боится, как и я. Человеку, который твердо знает, что делает, незачем изъясняться столь витиевато.

– Да, дорогой, – согласилась я. – Только сами вы не столь уверены в том, что говорите.

Он заморгал, очнувшись от своих солнечных грез. Заморгал, обнажая свой страх. Затравленный взгляд существа, загнанного в угол.

– А-а, – произнес он. – Ну да.

На миг на него снизошел покой, покой человека, признавшего свое поражение. Стыдно сказать, но я испытывала к мужу более теплые чувства, зная, что ему страшно так же, как и мне самой.

Я взяла его за руку, но, оказалось, это ошибка. Он вздрогнул, отдернул руку. Как мне представлялось, физический контакт с близким человеком, который разделяет твой страх, дарует утешение. Он же это расценивал как проявление слабости. Взяв мужа за руку, я дала понять, что заметила его страх, а этого он допустить не мог.



Я сказала Энн, что она, если желает, может возвращаться в Бриджрул. Там она, я надеялась, найдет свое будущее – встретит парня, за которого выйдет замуж, или устроится горничной еще в какую-нибудь семью. Голосом я пыталась не выдать своего уныния. Меня и саму удивило, что мне так горько расставаться с ней.

Глаза Энн забегали. Я видела, что она оценивает варианты, пытается просчитать, как сложится ее дальнейшая жизнь.

– Энн, я тебя не тороплю, – сказала я. – Обдумай все как следует. Тебе предстоит принять важное решение.

– Нет, мэм, – отвечала она. – Я уже решила. Еду с вами.

– О! – воскликнула я с нескрываемым облегчением в голосе.

Однако я была не вправе воспользоваться ее неведением.


– Ты уверена? – спросила я. – Полгода на корабле, а что потом – вообще одному богу известно. Будут и опасности, и голод. Невзгоды, какие пока даже трудно вообразить.

Энн улыбнулась, словно знала, что я считаю ее слишком глупой, не способной принять в расчет все возможные испытания.

– Спасибо, мэм, – поблагодарила она. – За то, что не сулите золотые горы. Только в Бриджруле мне ловить нечего. Я, пожалуй, рискну.

Энн, я поняла, ожидала нечто подобное – если не Новый Южный Уэльс, тогда Гибралтар. Заранее взвесила все «за» и «против». Я могла не сомневаться на ее счет. Она оказалась более дальновидной, нежели я когда-либо была, быстро сообразила, что для нее более выгодно. Возможно, случится так, что Новый Южный Уэльс не оправдает ее ожиданий, но она, по крайней мере, не вслепую устремлялась навстречу своему будущему.

Я была вдвойне благодарна тому, что Энн едет с нами, потому как опасалась, что у меня могут возникнуть дальнейшие проблемы. Говорили, что женщина не может забеременеть, пока кормит грудью, но я была почти уверена, что снова ношу под сердцем ребенка. Если я не ошиблась, второе дитя родится на исходе нашего путешествия, среди льдов и бурных вод Южного океана. В сравнении с каторжным судном в том свирепом море грязный постоялый двор в Бате мог бы показаться сущим раем.

Я взяла Энн за руки, удивляясь тому, что у меня в глазах стоят слезы и мне хочется крепко ее обнять.

– О, – произнес мистер Макартур, когда я сообщила ему о второй беременности. – Что ж, вы станете первой женой офицера, которая родит на новом континенте!

– От такой чести я охотно бы отказалась.

Уловив язвительность в моем тоне, он удивленно взглянул на меня.

– Это то, что нам предстоит, – добавила я. – В любом случае выбора нет. И я сделаю то, что должна. Только, мистер Макартур, не рассчитывайте, что я буду на седьмом небе от счастья.

По ночам с тяжестью на душе я думала о предстоящем невообразимом путешествии, о своем спутнике жизни, что спал рядом. Его рука подергивалась во сне, словно он щелкал кнутом, подгоняя коня.



Я написала маме в Сток-Климсленд: «Дорогая мама, посудите сами: если нам предстоит жить в разлуке, здесь уже неважно, разделяют нас двести миль или две тысячи. То же самое Проведение Господне будет охранять меня и там, в Новом Южном Уэльсе. Солнце, что светит мне, позволит и вам греться в его ободряющих лучах».





На борту «Нептуна»


Мы еще только добрались до Плимута, где собирались загрузить судно провизией, когда Энн принесла мне новость: мистер Макартур вызвал на дуэль мистера Гилберта, капитана нашего корабля.

– Глупости, дорогая, – я отмахнулась, – над тобой подшутили!

Энн в ответ лишь пристально посмотрела на меня. Я поняла, что мне следует не на смех ее поднимать, а выслушать, пересилив свое нежелание. Эту новость сообщил ей корабельный кок, а того в свою очередь просветил слуга мистера Гилберта: дуэль на следующий день, за верфью Олд-Ган.

Это правда, что мистер Гилберт был неотесанный мужлан, и только мы покинули русло Темзы, между ним и мистером Макартуром произошла ссора – как всегда, из-за задетой чести; они, естественно, не разговаривали друг с другом. Однако мистер Гилберт был Господь Бог в маленьком мирке «Нептуна», и следующие полгода наши жизни должны были полностью находиться в его руках. Только безумец рискнул бы ввязаться в драку с человеком, наделенным столь огромной властью. Что бы это ни было за оскорбление, я уверила себя, что мистер Макартур найдет способ замять инцидент.

Но вечером следующего дня Энн пришла ко мне в каюту и сообщила следующее: от сержанта она только что узнала, что мистер Макартур и капитан Гилберт стрелялись на дуэли. Пуля мистера Гилберта прошла мимо, а вот пуля, выпущенная мистером Макартуром, продырявила капитану рукав, просвистев всего в полудюйме от него.

Личико Эдварда, которого я держала на руках, страдальчески сморщилось, будто он понял, что натворил его отец. Вместе с сыном я следом за Энн вышла на палубу. Мистер Макартур стоял внизу на набережной в окружении группы мужчин. Слов его я не могла разобрать, но по манерам и поведению было ясно, что он торжествует. Он качал головой, словно усмехался, отходил назад на шаг-два, чтобы броситься вперед на воображаемого обидчика, поднимал перед собой руку и загибал пальцы, словно вел счет оскорблениям или победам. Издалека казалось, что он исполняет танец – отступает, выдвигается, поворачивается то одним боком, то другим, наклоняется, выбрасывает вперед руку в величавом жесте.

Во мне что-то замедлилось, будто кровь загустела. Со стороны я смотрела на Элизабет Макартур, наблюдавшую за своим мужем. С того вечера, когда я отдалась ему за изгородью, моя жизнь ускользнула от меня, превратилась в нечто столь близкое, что отчетливо не разглядеть. Теперь, стоя у ограждения палубы, я, казалось, удалилась оттуда, где была, и в это беспредельное замершее мгновение увидела всю правду.

Мой муж был человек настроения, опрометчивый, импульсивный, холодный, неприступный, эгоистичный, постоянно жил в состоянии самообмана. Это я давно усвоила и думала, что имею полное представление о его характере. Как выяснилось, я глубоко заблуждалась. Мой муж был куда хуже. Неуравновешен до безрассудства, что представляло угрозу для окружающих. Из-за незаживающей раны, прятавшейся в самой глубине души, у него было извращенное самоощущение, и порой некое безумное побуждение, вгонявшее его в состояние слепого неистовства. Оно затмевало и его коварный разум, и понимание человеческой природы.

Моя жизнь и жизнь младенца у меня на руках были привязаны к утлому суденышку чести моего мужа, которая в его глазах была важнее, чем люди, чье существование зависело от него. Тех, кто его окружал, мистер Макартур воспринимал как вещи, коими нужно распоряжаться – да, заботливо, пуская в ход обаяние, лесть, улыбки, если это был лучший способ добиться поставленной цели. Но все остальные люди для него были не более значимы, нежели башмак или ложка. Нельзя задеть чувства башмака. Незачем беспокоиться о том, что ложка пострадает от последствий, к которым приведут твои действия.

Я чувствовала, что Энн наблюдает за мной, чувствовала ее жалость. Но посмотреть ей в глаза не могла себя заставить. Ей прекрасно были известны все мои обстоятельства. Но то, что я увидела, чему теперь каким-то образом должна была противостоять, причиняло очень острую боль. Обсуждать это было выше моих сил.

– Поблагодарим Всевышнего, управляющего всем сущим, за то, что не произошло ничего более ужасного, – произнесла я. – И будем надеяться, что удовлетворение получено.

– Ваша правда, мэм, – отозвалась Энн, и мы наконец-то обменялись взглядами.



Спустя некоторое время мистер Макартур пришел в каюту. Он вибрировал, как натянутая струна. Ликовал, поздравлял себя. Его пуля задела Гилберта! А Гилберт, подлый трус, промахнулся! Говорили, что его отзовут с корабля и капитаном назначат другого!

Вступать с ним в полемику было бесполезно, я бы ничего не добилась. С таким же успехом можно спорить с лающей собакой. Тем не менее я не сдержалась. Сказала:

– Да, и этому новому капитану доложат, что на борту судна есть задиристый пассажир, готовый вызвать на дуэль капитана корабля. Не вижу повода для радости, мистер Макартур!

Он бросил на меня презрительный взгляд, как бы говоря: «Да что вы в этом понимаете!». На его губах заиграла самодовольная ухмылка, плечо дернулось, словно он хотел пожать им, но передумал.

– Сэр, не разумнее ли было бы не настраивать против себя человека, который имеет над нами столь огромную власть?

Я услышала, как мой голос пронзительно взвился от ярости, перешел на крик, но мне было плевать, что меня могут услышать посторонние.

– Невзирая на то, какие фокусы вы можете проделывать со своими проклятыми пистолетами?

Ухмылка на его губах не дрогнула.