Комбриг

Тут мой спутник, вдруг вспомнивший слова насчет уничтожения старшего комсостава, опять ударился в мистику. Многозначительно шевеля усами, бровями и прочей лицевой растительностью, снова стал вспоминать о разных мифических личностях типа колдунов-характерников.

– Ить, ты когда шипел про то, что никто из офицерья до Германии не доберется, даже у меня нутро захолодело. А ведь ты не мне все это говорил. Только с опыта своего скажу, что ихние пруссаки никогда труса не праздновали. Но тут вдруг и угрозу проглотили, и с лица взбледнули. Так что не говори – могешь ты, Чур, какими-то чарами на людей влиять.

Я возразил:

– Несколько листиков бумаги, представляющих собой правильно составленный документ, иногда значат больше, чем вся мистика мира. А фрицы отлично разбираются в бюрократии. И понимают, в каком случае тоненький лист превращается в бронеплиту, надежно прикрывающую зад.

Буденный поморщился:

– Фу, писанина…

На что получил пояснение:

– Ты тут не фыркай, а на ус мотай. Вот будь у твоего взводного рабочий журнал, где было показано, что он проводил все занятия и инструктажи. Да с росписями сержантов о прохождении. И что бы ты делал?

Семен возмутился:

– Да толку с того журнала, если люди погибли?

Я наставительно заметил:

– Толк в том, что задокументированное проведение всей необходимой учебы снимало бы большинство вопросов к комвзводу. То есть человек сделал все, что было в его силах, чтобы выполнить свою задачу. Ну а если среди подчиненных нашелся кто-то особо тупорылый, то от этого никто не застрахован. Человеческий фактор еще никто не отменял.

Собеседник, несколько опешив, уставился на меня:

– И что? Будь тот журнал, вышло бы, что Сидоренко вообще не виноват? Но он командир! Он отвечает за своих людей!

– Почему не виноват? Виноват! Именно потому, что это его люди. Но документ бы показал, что он не только самогоном баловался, но еще и работал. То есть за то, что недоработал – понижение в должности заслужил. А вот нагайка в данном случае была бы совершенно излишней…

В общем, какое-то время мы с Михалычем спорили по поводу необходимости армейской бюрократии. А то у нас тыловики завели себе гроссбух, где ведут учет всего и вся, а вот строевики как-то вообще практически забили на документацию. Только у артиллеристов и бронеходчиков все нормально. Остальные же (невзирая на наличие писарей) просто замечательно проводят время, почти не утруждая себя мозговой деятельностью. Я с этим борюсь, но пока как-то не очень получается. С другой стороны, сильно давить тоже нельзя, ведь еще буквально девять месяцев назад эти люди были просто беспредельщиками без руля и ветрил. Вот так передавишь, а у них вновь резьба соскочит. Хотя, конечно, уже вряд ли (не зря ведь я столько времени пахал), но зачем нарываться? Так что будем действовать плавно, тихо, аккуратно. В общем, выполнять все те действия, которые необходимы при варке лягушки.

Тут Буденный что-то отвлекся и со смехом вспомнил, как я нас всех «красной сволочью» обозвал. На что я, пожав плечами, неосторожно посетовал, что это слова из песни. Спутники живо заинтересовались, какой именно. Ну и пришлось озвучить, что, сидя в контрразведке, слыхал, как казаки пели:

Над Доном угрюмым идем эскадроном.

На красную сволочь нам пуля дана.

Не падайте духом, поручик Голицын.

Корнет Оболенский, налейте вина.





На это Берг с удивлением заметил, что года полтора назад пересекался с одним поручиком Голицыным, неужели это про него песня? Но потом сам себе засомневался, так как поручика ожидал суд, потому что тот спьяну пристрелил штабс-капитана, и вряд ли бы он после этого стал героем песни. Семен же просто сплюнул, посетовав, что про каких-то корнетов песня есть, а вот про героических чуровцев до сих пор так и нет. После чего хитро глянул на меня. Ну а я что-то повелся и, ухмыльнувшись ответил:

– Про чуровцев не знаю, а вот про тебя точно есть. Усач удивился:

– Эт какая? Не слыхал…

Я же, подмигнув спутникам, заголосил:

По военной дороге шел в борьбе и тревоге

Боевой восемнадцатый год.

Были сборы недолги.

От Кубани и Волги

Мы коней поднимали в поход.





Казаки конвоя, навострив уши, максимально сблизились, ну а я продолжал:

Среди зноя и пыли мы с Буденным ходили

На рысях на большие дела.


По курганам горбатым,

По речным перекатам

Наша громкая слава прошла.





Когда вокал внезапно прекратился, ошарашенно слушающий Семен жадно затребовал:

– А дальше?

Пожав плечами, ответил:

– Дальше не помню…

Ну правильно, там ведь в тексте и про польских панов, и про псов-атаманов. Да еще и про наркома. Так что сейчас я очень вовремя остановился. Но Буденный на мои слова не очень-то повелся. Наоборот – торжествующе захохотав, он подытожил:

– Как же – «не помню»! Так и скажи, что еще не придумал! Или ты считаешь, что хучь кто-нибудь сомневается, что все те песни твои? – и видя, что я не реагирую, добавил: – Вот одно не пойму, Чур, и чего ты такой стеснительный? Другой бы об том на каждом углу кричал, а ты словно барышня-смолянка мнёшься да морщишься. Характерником тебя назвать – злишься. Стихотворцем – кривишься. Что тебе не так?

Пришлось возразить:

– Я не стеснительный. Я просто вежливый. И даже где-то деликатный. Славы не ищу…

На что в ответ снова получил смех:

– Ой, вы гляньте на него! И словечко-то какое придумал! Деликатный… Особливо когда мы на кулачках в Севастополе соленых гоняли, твоя деликатность так и перла! Или когда на немецкую лаву с одним пистолетиком впереди всех понесся, уж так деликатничал, так деликатничал… А уж насколько ты вежливый, пушшай дроздовцы расскажут.

В общем, Буденный обсасывал малоприменяемые в нашей среде слова почти до самого лагеря. А я не мешал. Радуется человек и пусть радуется. Тем более, дело мы большое провернули. Еще не до конца, но сомнений в успехе уже нет. В общем, кивал я, кивал на разные подколки, но после очередного перла Семена подпрыгнул:

– Стоп. Повтори – как ты сказал?

Буденный даже сбился:

– Я говорю, что у нас получается цельная бригада таких вот «вежливых ухорезов», наподобие тебя. А что?

Ощерившись широкой ухмылкой, я довольно гыгыкнул:

– Не… ничего. Просто мне это очень понравилось. Ну а что? Первая Краснознаменная бригада морской пехоты «Вежливые люди»! Как звучит? А?

Нет, ну в самом деле – звучит! И пусть сейчас никто (кроме Жилина) не поймет этого прикола, но достаточно того, что я его знаю. Так что нехай это понятие появится почти на сто лет раньше. Ведь вежливость – это такая вещь, что точно никому не помешает…





Глава 9




Начарт Холмогоров своей колченогой суетой сильно напоминал того гнома, который женился на великанше и теперь бегал по ее телесам, крича в перевозбуждении: «И это все мое?!» Причем в основном он крутился вокруг трех грузовиков с орудийными платформами и встроенными снарядными ящиками. Остальные, к слову сказать, от него не очень-то отставали. Там, блин, всем хватило. Даже Самурскому, нашему Айболиту, достался специально предназначенный для раненых санитарный автомобиль. Про тыловиков, просто истекающих слюной и брызгающих кипяточком при виде гор снаряжения с амуницией, я вообще молчу. Правда, всех своих сразу предупредил: нам отходит законная десятина. Не более того. А остальное придется отдать на нужды Крымского фронта. Правда, и этой десятины было выше крыши. Хотя некоторым все мало… Я вон уже наблюдал, как Михайловский лично, воровато оглядываясь (вот тебе и дворянин чуть ли не со времен Рюрика!), ныкает в свои броневики патронные ящики и какие-то пулеметные зипы. И главное, это помимо всего того, что ему уже было выделено.

А бедный Мага вообще впал в ступор. Немцы ведь злата-серебра не оставили. Исключительно строго утилитарные вещи. Поэтому несчастный «чех» не знал, за что хвататься при определении своего бакшиша и «командырской долы». Потом вроде успокоился, выбрав почти новенький «Руссо-Балт», доставшийся в свое время фрицам в виде трофея. Но когда я сказал, что машину передадим в распоряжение комфронта, горец снова озадачился до невозможности и, печально вздыхая, принялся освобождать нутро машины от уже натащенных туда ништяков.

При этом вначале у меня мелькнула мысль подарить авто Сталину. Ведь с ним надо дальше сближаться? Надо. Раз уж решили оставить в живых. Вот и будет шикарный презент. Но по более зрелом размышлении я отказался от этой мысли. Ведь насколько успел узнать Виссарионыча – чутье у него реально волчье. Моментом заподозрит в каких-нибудь тайных намерениях. Да и вообще – подобный подарок сильно смахивает на подхалимаж. Так что – нафиг! Мы сейчас с ним на равных, и нельзя давать ни малейшего повода себя хоть как-то принизить. Вот, по-моему, Жилин, как-то не так себя изначально повел (видно, от послезнания уважение к «вождю» сказалось) и теперь укорот на «дядю Джо» найти не может. А у нас пока твердый паритет в спорах. Правда, один раз чуть не подрались, но «чуть» не считается. Он тогда стакан вместе с подстаканником смял (руку при этом порезав), а я без всякого членовредительства ударом отломил уголок стола. В общем, оба показали горячность натуры и непримиримость позиций. Ну а потом как-то нормально пошло. Так что никаких подарков усатому не будет и «Руссо-Балт» уйдет в штаб фронта.

В общем, у нас было почти два дня на отбор необходимых вещей. А на третий день бригада соединилась с остальными частями Красной армии. Вернее, наш дозор перехватил посыльного, который пригласил командование бригады к Сазонову.

Комфронта расположился в бывшем штабе кайзеровской дивизии и встречал морпехов с оркестром. Вот в буквальном смысле – не успели мы подъехать к зданию, как небольшая толпа музыкантов в форме, с трубами, флейтами и барабанами всполошилась и, быстренько построившись, грянула «По улице ходила большая крокодила». Причем, блин, как раз в тот момент, когда мы стали выгружаться из машины. Не ожидая подобной засады, я чуть не упал, поэтому появившегося на крыльце Сазонова встретил тихой руганью и весьма раздраженным взглядом. Тот даже смешался на секунду, но потом, поддержав под руку, поинтересовался:

– Не ушибся? – и почти без паузы поприветствовал: – Ну, здорово, товарищ Сварогов!

Тут же крепко облапил, похлопывая по спине. А позже, отстранившись, сделав широкий мах в сторону наяривающего оркестра, добавил:

– Вот! Смотрите, как героев встречают! С музыкой, как положено!

Я, еще не отошедший от потрясения, сварливо поинтересовался:

– А что за хрень они дудят? Почему «Большая крокодила?»

Артем Михайлович удивился: