Когда наши миры сталкиваются

Бинго, это моя лучшая подруга!

— Все гораздо сложнее, — начинаю я объяснять. — Что-то случилось, что нас сблизило, и я не собираюсь рассказывать тебе об этом, так что, пожалуйста, уважай это. Мы просто продолжали говорить, попытались быть друзьями и какое-то время это работало. Это действительно работало, но мне все больше хотелось быть рядом с ним. Нас постоянно что-то сближает, и это выходит из-под моего контроля. Я знаю, как глупо это звучит для тебя, но я так чувствую. Мне даже показалось, что он тоже это почувствовал.

— Подруга, он ночевал у тебя дома? Где были твои родители? — вскрикивает Вайолет, и ее глаза расширяются от волнения. Она подпрыгивает на сиденье, как ребенок.

— Из всего, что я только что сказала, ты сосредоточилась на том, что он остался на ночь? Ты же не серьезно.

— Ладно, что тогда происходит? — любопытная натура Вайолет не дает ей сосредоточиться ни на одном вопросе.

— Абсолютно ничего. Он не разговаривает со мной с понедельника. Я сказала ему, чтобы он перестал играть со мной в игры, и с тех пор мы не разговаривали.

— Ты спятила? Это Грэм Блэк, будущий бейсболист высшей лиги, и ты сказала ему отвалить? — кричит Вайолет. Пара позади оборачивается и смотрит на нас. — Девчонки отдали бы все на свете за несколько минут, а ты всю ночь спишь рядом с ним. Это неслыханно, Кен. Это легендарно, серьезно. Думаю, мне стоит попросить у тебя автограф.

— Перестань валять дурака и, пожалуйста, успокойся. Я знаю, кто он, но это не дает ему права быть придурком.

— Справедливо, и кстати, откуда эта ругань? Я имею в виду, мне нравится огонь, но это совсем не похоже на тебя, — смеется Вайолет. — Итак, ты пойдешь завтра на бейсбол?

— Не думаю. Крейг попросил меня прийти, но мне кажется, что я должна держаться от него подальше.

— Ты пойдешь болеть за Крейга, хотя на самом деле все время будешь смотреть на питчерскую горку. Это интересно! — Вайолет закатывает глаза так, как только может. — Как это возможно, что два самых горячих парня в школе пытаются залезть к тебе в штаны?

— Я уже говорила тебе. Кто-то мутит воду, потому что это не имеет никакого смысла. — Мы обе смеемся, потому знаем, что это правда.

К столу подходит официантка, чтобы принять заказ. Вайолет, будучи другом, немедленно бросает эту тему. Остальная часть обеда проходит за разговорами о Дэне. Она по-прежнему утверждает, что они просто «друзья». Лицо подруги светится, когда она говорит о нем. В очередной раз убеждаюсь, что что между ними есть что-то большее, она просто не хочет в этом признаваться. Вайолет никогда не встречается с кем-то долго. Если она заинтригована кем-то, она будет падать к его ногам в течение недели, но не дольше. Но с Дэном она встречается уже два месяца, что впечатляет, учитывая ее принципы здоровых отношений.

После ужина Вайолет высаживает меня у дома и отказывается заходить, чтобы посмотреть фильм. По тому, как она усердно проверяет экран своего телефона каждые пять секунд, очевидно, что на ночь у нее другие планы. Я не возражаю. Она заслуживает того, чтобы пойти и повеселиться. К тому же я хочу забраться в постель, выключить свет и читать книгу, пока не засну, не думая об одном бейсболисте.

И я делаю именно это. По крайней мере, до тех пор, пока на ночном столике не начинает жужжать телефон. Я просыпаюсь от глубокого сна, протягиваю руку в сонном тумане, протирая глаза ото сна. Дыхание покидает мои легкие, когда включаю свой телефон. Как только вижу сообщение, сразу жалею, что не проигнорировала его. Теперь пути назад нет. Я не могу притвориться, что этого не было.



Глава 24



Грэм



Сегодня еще хуже, чем в понедельник. Мой отец снова взялся за дело, уничтожая каждый дюйм этой семьи. Должно быть, они на кухне. Звук его голоса эхом разносится по коридору. Я пытаюсь убежать наверх, прежде чем он узнает, что я дома. Но отец ловит меня прежде, чем я успеваю подняться по лестнице. Он делает большие шаги ко мне, пока не оказывается в нескольких дюймах от моего лица. Я чувствую запах виски в его дыхании, его любимый напиток. Один только запах заставляет мой желудок сжиматься.

— Ты хорошо отработал на тренировке? В последний раз, когда я видел тебя на подаче, ты выглядел как любитель. Так ты не добьешься внимания скаутов3, сынок! — запинаясь, кричит он.

Заплетание становится его обычным языком. Мне удается сдержать смех, когда он называет меня сыном. Звучит как шутка, человек передо мной – не мой отец. Он не был им в течение длительного времени. Еще большая шутка – он критикует мою игру. Последний раз он был на игре, наверное, в прошлом году. Алкоголь делает его бредовым.

— Я сейчас не в настроении, — раздраженно огрызаюсь я.

Знаю, что мое отношение только разозлит его, но после этой недели мне все равно. Я целеустремленно смотрю ему прямо в глаза, бросая вызов.

— Не в настроении? Не в настроении? Ты знаешь, отчего я не в настроении? от твоего плохого отношения, — говорит он, выплевывая слова. Я крепче сжимаю свою бейсбольную сумку, чтобы не вырубить его, как всегда мечтаю.

Мама идет по коридору с обычным испуганным выражением на лице. В последнее время это выражение появляется на ее лице все чаще. Она хватает отца за руку с решимостью остановить его нападение. Он толкает ее к шкафу в прихожей, и она ударяется о его бронзовые ручки. Звук столкновения сгущает воздух. Я протягиваю руку, чтобы помочь ей подняться с пола. На ее лице появляется знакомое выражение. Она боится, какую отметину оставит его нападение на этот раз. К счастью, в этот раз синяк останется у нее на спине – его легко будет скрыть.

Я предвижу удар прежде, чем чувствую, как его кулак касается моих ребер. Стреляющая боль распространяется по всей грудной клетки, заставляя меня растянуться на холодном кафельном полу. У меня не получается остановить ругань, а значит я заслуживаю еще одного хорошего удара. У отца в голове полный пиз*ец.

Когда началось насилие? Я помню, как отец однажды сказал, что если я заплачу, пролью слезы, то получу дополнительный удар. Мне было одиннадцать. Я был маленьким одиннадцатилетним ребенком, который не мог сопротивляться, когда все во мне кричало, чтобы я делал именно это. Моя мать всегда успокаивала меня, объясняла, что он не хотел, что это ее вина. Я ей верил. Когда стал старше, она предупредила меня, что если я дам сдачи, то отец отыграется на ней. Я никогда не понимал, почему она просто не может оставить его или, по крайней мере, рассказать кому-нибудь, что происходит с нами за закрытыми дверями. Это могло бы спасти от многой боли, многих разрушений.

Большинство людей будут спорить, что я должен дать ему то, что он заслуживает, но когда смотрю на свою мать, прислонившуюся к двери, понимаю, почему это никогда не было вариантом для меня. Я сильный, намного сильнее физически, чем она думает. Удар стоит того, чтобы спасти мою мать от той боли, которую он причиняет мне сейчас.

После еще нескольких пинков отец отрывает меня от матери. Как только я отхожу в сторону, он хватает ее за руку. Ее лицо искажается гримасой от его сильной хватки. Ей придется носить длинные рукава в течение недели, чтобы скрыть синяки. Она следует за ним по лестнице в спальню, не сказав мне ни слова. Я стараюсь выпрямиться, отчего боль только усиливается, но я заставляю себя подняться с пола. Стоя в коридоре, слушаю, как мама пытается успокоить отца. Скоро он погрузится в свой обычный пьяный сон. Сегодня он больше не причинит вреда. Я бы никогда не оставил ее, если бы знал, что он проснется, чтобы причинить ей вред.

Боль от его нападения напоминает мне, почему я должен увидеть ее. Она меня понимает. Она видит меня. Выезжая с подъездной дорожки, отправляю ей сообщение.

«Ты нужна мне, Кен. Открой окно».

Я еду к ней домой на автопилоте. Все, что могу видеть, это выражение лица отца, когда он толкает мою маму на пол, как будто она простой кусок мусора, который нужно выбросить. Вот почему я держусь подальше от отношений. Не хочу быть таким человеком, как мой отец. Не хочу быть таким, кто не заслуживает преданности кого-то вроде моей матери.

Я паркуюсь на дороге у ее дома, иду к окну ее спальни, как настоящий сталкер, чтобы попытаться исправить все свои ошибки. Их очень много. Я стою перед ее окном, видя лишь тусклый свет от ее прикроватной лампы. Легонько стучу в окно и вижу тень, когда девушка садится в постели. Кеннеди медленно поворачивается к окну и наклоняется, чтобы открыть его. В проеме виден только ее силуэт.

— Привет, — шепчу я в открытое окно.

У нее такое забавное выражение лица. Кеннеди явно не понимает, почему я стою у окна ее спальни так поздно ночью. В ее глазах пустота, которая пугает меня больше всего. Может быть, уже слишком поздно. Я опоздал.

— Привет, — шепчет Кеннеди себе под нос.


Она уходит, оставив окно открытым. Я воспринимаю это как приглашение следовать за ней в ее комнату. Девушка возвращается на кровать, когда я закрываю окно.

— Что тебе нужно, Грэм? — требует она, накрываясь одеялом. От ее хмурого взгляда мне хочется вылезти в окно.

— Мне просто нужно с тобой поговорить. Мне нужно было увидеть тебя, — признаюсь шепотом, стоя как можно дальше от нее.

— Почему ты шепчешь? — ее улыбка касается глаз. Кеннеди изо всех сил старается не рассмеяться, даже прикрывает рукой свой идеальный рот.

— Твои родители... разве их здесь нет? — Я смущенно качаю головой.

— Нет. Они вернутся только в воскресенье, — объясняет она. Я сажусь на кровать рядом с ней, провожу руками по волосам и издаю низкий мучительный стон. — Что случилось? — голос Кеннеди полон беспокойства, когда она резко садится, чтобы посмотреть на меня.

Инстинктивно хватаюсь за ребра, пытаясь подавить боль, которая разливается по всему телу. Кеннеди наклоняется ближе, и я чувствую тонкий аромат ее духов. Она хватается за мою футболку, поднимает ее, обнажая мои ушибленные ребра, проводит рукой по тому месту, куда он ударил. У меня перехватывает дыхание.

— Я в порядке... правда. — От одного ее прикосновения мое дыхание замедляется, а сердце учащенно бьется. Ее кожа горячая на ощупь. Не думаю, что когда-нибудь привыкну к этому чувству.

— Грэм Блэк, ты не в порядке! Ты видел свои ребра?! Что с тобой случилось?

Мне следует быть с ней честным. Она заслуживает этого.

— После тренировки по бейсболу я пошел к Крейгу играть в покер до позднего вечера. Когда вернулся домой, он был уже не в состоянии пить. Он начал орать на меня из-за бейсбола, и я начал спорить с ним. Думаю, мама услышала крики и попыталась прийти мне на помощь, но он оттолкнул ее. Он не бил меня, пока я не помог ей подняться, — объясняю я, не задумываясь.

Выражение лица Кеннеди говорит само за себя. Она жалеет меня за то, что мой отец сделал со мной. Мне не нужна ее жалость. Я не знаю, чего я хочу от нее, но что бы она ни дала, я знаю, что возьму это без вопросов. Сейчас я бы с радостью взял то, чего никогда не заслуживал.

— Хорошо, — улыбается она, откидывая одеяло с кровати.

Я понимаю, что она имеет в виду. Начинаю думать, что Кеннеди не волнуют все мои ошибки. Когда она смотрит на меня, то видит кого-то другого, того, кого не замечают все остальные. Она ведет себя так как будто ничто из этого дерьма не имеет значения.

— У меня не было возможности принять душ, и я сомневаюсь, что ты хочешь, чтобы я лежал на твоих восхитительных розовых простынях, — поддразниваю я ее, пытаясь поднять настроение. Неловкий смех наполняет комнату. Это будет второй раз, когда я буду спать в ее постели. Кроме того, во второй раз я буду спать в кровати с девчонкой без предвзятого представления о том, что собираюсь трахаться.

— Ты можешь принять душ. Я положила твою зубную щетку в ящик, а полотенца в шкаф, — объясняет Кеннеди, откидываясь на подушку. Мне неприятно признавать, но я нахожу какую-то болезненную радость в том, что в ее личном пространстве есть что-то, что я могу назвать своим, как будто я принадлежу ей.

Я ничего не говорю, но когда встаю с кровати, вижу намек на ее милую улыбку. Принимаю душ, беру полотенце и зубную щетку. Стягиваю спортивные штаны и пытаюсь стянуть футболку, но не могу поднять руки, не испытывая стреляющей боли в боку.

— Кеннеди, ты можешь подойти? — Я кричу достаточно громко, чтобы заглушить звук льющегося душа. Она входит и видит, что на мне нет ничего, кроме боксеров и футболки.

— Что случилось? — спрашивает она, стараясь не смеяться, когда видит, как искривлена моя рука, завернутая в футболку. Песня ее смеха резко обрывается, когда ее глаза скользят по моему почти обнаженному телу. Она прикусывает нижнюю губу, заставляя себя смотреть куда угодно, только не на меня. Все ее попытки терпят провал, так ее взгляд все равно застывает на моих боксерах. Ее красивые глаза, выпученные из орбит, вызывают у меня какой-то болезненный трепет.

— Эм... ты можешь помочь мне снять рубашку? — Я не могу остановить улыбку, когда мягкий румянец ползет по ее шее и щекам.

— Да, хорошо, — говорит Кеннеди шепотом.

Она подходит к тому месту, где я стою, и останавливается, когда мы оказываемся лицом к лицу, как в понедельник утром. На этот раз у нее другой взгляд. Ее глаза горят с такой интенсивностью, что наше дыхание становится поверхностным. Ее губы приоткрываются, когда она смотрит на меня сквозь длинные ресницы. Я не знаю, что такого в Кеннеди. Я постоянно в панике, когда она рядом. Ни одна девушка никогда не заставляла меня нервничать, но всякий раз, когда Кеннеди смотрит на меня, я забываю свое имя.

Кеннеди не сочится сексом и сдержана, но смотрит на меня так, как будто просит любить ее всеми способами, которые я знаю. С каждой секундой ее глаза темнеют и в этот момент я понимаю, что сделаю все, что она попросит. После этого ничто для нас не вернется к нормальному.

Кеннеди тянется к подолу моей футболки. Она скользит пальцами по боксерам, не теряя со мной зрительного контакта. Поднимает ткань, осторожно вытаскивая мои руки из рукавов. Мне удается сдержать дрожь. Девушка сбрасывает рубашку мне за спину, проводя руками по моей груди, но не убирает их, как я предполагаю. Вместо этого она наклоняет голову, чтобы лучше рассмотреть мои синяки на свету.

— Насколько сильно болит, Грэм? — ее голос звучит хрипло и чертовски сексуально. — И не смей мне лгать, потому что я видела, как ты морщился, когда пошевелился! — Она смотрит на меня с беспокойством, все еще проводя пальцами по моей ушибленной грудной клетке.

— Это не имеет значения. Я пришел сюда не за этим, — объясняю я.

— Тогда зачем ты здесь?

Я прочищаю горло.

— Я плохой парень, но когда ты рядом, мне хочется быть тем человеком, каким ты меня описала. Я хочу быть тем, кто достоин быть в твоей жизни. — Я протягиваю руку, чтобы заправить прядь волос ей за ухо. Это самое честное, что я когда-либо говорил.

— Я думала, мы просто будем друзьями, — шепчет она. В ее голосе слышится тревога. Я знаю, что это совсем не то, чего она хочет от меня, так же как это не все, что я хочу от нее.

— Я солгал тебе. Я не могу быть твоим другом. Я не знаю, как быть твоим другом.

— Я... я не... — она пытается что-то сказать, но я обрываю ее прежде, чем успеваю убедить себя, что совершаю колоссальную ошибку. Я хватаю ее за талию, усаживаю на туалетный столик в ванной, борясь с болью в ребрах. Не теряя зрительного контакта с ней, делаю шаг и оказываюсь между ее ног, чтобы быть как можно ближе к ней. Мой нос касается ее носа. Я откладываю поцелуй, не будучи уверенным, хочет ли Кеннеди, чтобы я сократил между нами это крошечное расстояние. Заправляя пряди всегда распущенных волос за уши, она наклоняется ко мне. Ее глаза мерцают, когда она протягивает руку, чтобы коснуться моего лица, где оставался едва заметный след синяка.

— Ты поцелуешь меня или нет, Грэм? — выдыхает Кеннеди. Черт возьми, эта девушка невероятна.

— Я хочу поцеловать тебя. Тебе просто нужно сказать мне, когда остановиться, потому что я уверен, что смогу целовать тебя вечно, — шепчу я.

Я не спеша наклоняюсь. Мои губы нависают над ее губами с нежностью, о которой я и не подозревал.

То, что начинается как нежное и невинное, быстро перерастает в сильное и страстное. Кеннеди целует меня так, словно это ее единственный шанс. Я провожу рукой по ее спине, пока не касаюсь края ее майки прямо над поясом шорт. Зная, что Кеннеди неопытна, понимаю, что должен притормозить, прежде чем все зайдет намного дальше. Мой член нетерпеливо подталкивает меня двигаться дальше. Я слышу тихий стон между нашими поцелуями, заставляющий меня становиться тверже.

Кеннеди проводит рукой по моей спине, пока не достигает пояса моих боксеров. Это только делает меня более осведомленным о том, как мало ткани между нами. Я даже не думаю, что Кеннеди знает, что делает, когда игриво проводит пальцем по внутренней стороне резинки. Мне нужно быть к ней поближе, поэтому я отстраняюсь. Кеннеди краснеет, как только понимает, что сделала. Для нее это неловко, но не для меня.