Когда герои падают[=When Heroes Fall]

По какой-то причине у меня сдали нервы, хотя рационально я понимала, что Себастьян не собирается высмеивать меня за бесчисленные страхи, которые не давали мне спать по ночам и делали сон почти невозможным.

Он мой брат.

Это должно что-то значить.

Только Жизель научила меня, а может, и я ее, что это не так уж много значит.

Впрочем, так было не всегда.

Когда я была совсем маленькой, у меня было много друзей в нашем районе, скопления шумных детей, чьи мамы собирались вместе на крыльце дома, болтая, пока развешивали белье на веревке и время от времени возились с различными кастрюлями на плите. Это было тогда, когда я была слишком мала для настоящей памяти, поэтому я часто задавалась вопросом, сколько из этих туманных образов я придумала, чтобы успокоить себя, когда стала старше.

К моменту рождения Жизель мы с мамой уже не были частью этого сплоченного сообщества итальянских матерей и их детей. Они знали нас такими, какими нас сделал Симус.

Посторонние, которым нельзя доверять; семья, чьи слова были нехорошими.

В таком месте, как Неаполь, где почти все были бедны, а правила Каморра, ваше слово было единственной валютой, которая действительно имела значение.

И Симус лишил нас этого.

Поэтому, когда родилась Жизель, рыжая, как я, в море темноволосой молодежи, с маленькими веснушками на щеках, доставшимися ей от нашего отца-ирландца, я сразу же полюбила ее. Я глубоко почувствовала, или настолько глубоко, насколько может чувствовать четырехлетний ребенок, что Жизель — это мой дар от Бога. Я постоянно просила маму подержать ее, покормить, расчесать хрупкий, шелковистый клубок ее вьющихся волос цвета пламени. Я ворковала с ней по-итальянски, придумывала милые стишки и рассказывала истории об иностранных принцессах-сестрах, которые однажды могут стать королевами.

Это было так давно, но даже сейчас, сидя в квартире Данте с Себастьяном под руку, будучи юристом в пятерке лучших фирм с собственным великолепным домом в Грамерси-парке, почти настолько далеким от прошлого, насколько это вообще возможно, я ощущала боль тех эмоций, как скрытое эхо в моей груди.

Я всегда хотела любить Жизель, но жизнь, как это часто бывает, сговорилась против меня, разрушая все хорошее, что было, между нами.

Я задавалась вопросом, существует ли более разрушительный клин для связи между двумя сестрами, чем любовь к одному мужчине.

Неудивительно, что любовь и внимание двоих стали нашей гибелью.

Мои мысли были о ней, о нашей семье, поэтому я начала с этого.

— Ты помнишь меня, когда мы были маленькими? — спросила я, протягивая руку, чтобы взять его за руку, потому что внезапно мне понадобилось утешение, и прикосновение к нему было единственным способом найти его. Он обхватил мои пальцы и сжал. — Расскажи мне о Елене, которую ты помнишь.

Себастьян не смеялся и не дразнил, как обычно. Вместо этого он внимательно рассматривал меня.

— Ты была для нас как второй родитель. Симуса никогда не было рядом, а мама работала в ресторане в городе, или в депрессии лежала в своей комнате, или искала отца. Ты всегда командовал нами, готовила нас к школе, следила, чтобы мы были чистыми, делали домашние задания и ложились спать до девяти. — он покачал головой. — Тогда это раздражало, но с тех пор мы с Козимой часто об этом говорим. Как мы благодарны и как нам повезло, что ты держала наши носы в чистоте.

— Каморра хотела тебя, — сказала я, вспоминая других мальчиков, которых вербовали в качестве мальчиков на побегушках и посыльных уже в одиннадцать лет.

Себ кивнул, его глаза были отстраненными, пока он играл с моими пальцами.

— Как бы изменилась моя жизнь.

— Этого не случилось.

— Нет, — согласился он, пригвоздив меня к месту всей тяжестью своего взгляда. — В основном из-за тебя. Ты всегда несла всю тяжесть этих ужасов за нас. Я очень долго не благодарил тебя за это.

Я пожала плечами.

— Я могу быть назойливой.

Когда он засмеялся, я не смогла сдержать улыбку, которая расползлась по моему лицу. Я устала, и боль была приглушена лекарствами, но моя матка сжималась так, что казалось, будто в нее вонзили осколок стекла.

Но я ничего не почувствовала, когда впервые за долгое время рассмешила брата.

— Ты можешь, — легко согласился он с той уверенной беспечностью, которой я всегда восхищалась. — Но у тебя были причины быть не такой, какой ты должна быть.

— Мой терапевт не любит, когда я оправдываюсь, — пробормотала я несколько раздраженно.

Он усмехнулся.

— Терапевты обычно этого не делают.

— Ты был?

Я была потрясена возможностью того, что мой непогрешимый, обходительный брат нуждается в терапии. Это казалось таким видом принудительного самоанализа, к которому вынуждены обращаться только глубоко несчастные люди.

Он пожал плечами.

— Секреты, не забыла? Ты многого обо мне не знаешь.

— Секрет за секрет? — предложила я.


В его упрямом лице читалась неохота, но, когда я отметила, что это он сказал, что секреты разъедают нашу семейную жизнь, он согласился.

— Ты, очевидно, знаешь о Саванне Майерс, э-э, Ричардсон, — поправил он, имея в виду женщину, с которой он встречался недолго несколько лет назад. Я часто дразнила его за то, что ему нравятся женщины постарше, возможно, беззлобно, поэтому сейчас я просто держала его за руку и слушала с открытым лицом. — Я встретил ее, когда работал водителем в службе лимузинов в Лондоне, когда только переехал туда. Она была гламурной и элегантной, такой, какой я ее никогда не видел. Я влюбился в нее еще до того, как прикоснулся к ней.

Было трудно слушать, как в его голосе пульсирует душевная боль. Себастьян обычно был полон солнечного света и обаяния, смеха и легкой привязанности, поэтому видеть его затравленным казалось чем-то еретическим.

Он глубоко вдохнул сквозь зубы, сел немного прямее и посмотрел на меня мрачным взглядом.

— Именно через Сэвви я познакомился с Адамом.

Я моргнула.

Он продолжил.

— Когда он появился на одном из моих шоу, я думал, что он ударит меня за то, что я приставал к его жене. Но он этого не сделал. Вместо этого он сделал мне предложение. — его свободная рука двигалась в воздухе, как взволнованная птица. — Он был сильным, красивым, успешным, но в нем было что-то, что влекло меня.

Призывало его, как волчья песня в ночи. Так же, как что-то в Данте, в этой его жизни, звало меня.

Я сжала его руку в знак понимания.

— Я прожил с ними год, пока все не ухудшилось, — сказал он, его глаза погрузились в прошлое. — Я пытался последовать за Савви в Америку, но ты знаешь, чем это обернулось.

Я знала. Весь мир знал. Красивая пара, которыми были знаменитый актер Адам Майерс и его красивая жена Саванна, пережила тяжелый развод. Почти сразу после этого Саванна переехала в Америку и вышла замуж за медиамагната Тейта Ричардсона.

— Себ, мне так жаль, — прошептала я. — Я потеряла только одного человека, которого любила, и казалось, что мой мир опустился на дно. Не могу представить, как можно потерять двоих.

Он не отрицал, что любил их обоих, но он напряженно пожал плечами, явно чувствуя себя неловко.

— Знаешь, — сказала я медленно, мягко поддразнивая его. — Бо был моим лучшим другом в течение пяти лет, и, по его словам, он «такой же гей, как и все». Я бы никогда не осудила тебя за то, что ты любишь мужчину.

— Значит за женщину постарше, — спросил он с укором.

Я пожала плечами.

— Ты копаешь. Я копаю. Так было всегда. Думаю, я должна поблагодарить тебя за быстроту ума, благодаря которой я стала хорошим адвокатом.

— Не за что, — сказал он великодушно. — Козима может подозревать, но Жизель и мама не знают об Адаме. Никто не знает.

Почему то, что Себастьян доверил мне такой секрет, значило гораздо больше, чем деньги или успех, о котором я мечтала долгие годы?

— Я не скажу ни одной душе. — пообещала я, а затем придумала слово, которое мы использовали в детстве, когда боялись в темноте, когда мафиози за дверью приходили за нашим отцом. — Insieme, Себастьян.

Insieme означало «вместе».

Мы вчетвером против всего мира.

Против мафии и Симуса, даже против забывчивости нашей бедной, измученной матери.

Где-то по дороге мы это потеряли.

— Insieme, cara mia [96] , — повторил он с ухмылкой кинозвезды, которую я видела на рекламных щитах и обложках журналов в последние несколько лет. — Теперь твоя очередь.

Было легко приложить скальпель к моим собственным ранам, услышав, насколько глубокими его раны.

— Мне сделали операцию, чтобы попытаться решить проблемы с фертильностью.

— Ох, Лена, — пробормотал он, придвигаясь ближе, нежно обхватывая меня за плечи и обнимая сбоку. — Это хорошие новости, да?

— Должны быть. У меня остался только один яичник после внематочной беременности, и мы волновались, что придется удалить второй из-за нескольких больших кист, но Моника сказала, что его удалось сохранить. Моника, моя старая подруга и один из лучших женских врачей в городе, считает, что я смогу забеременеть естественным путем или с помощью ЭКО, когда буду готова.

— Ты будешь замечательной мамой, — мгновенно ответил он. — Ты была замечательной для нас, а ты была всего лишь ребенком.

Я погрузилась в его похвалу, как в горячую ванну, мои тело, кровь и кости согрелись от его слов.

— Спасибо, — сказала я с сентиментальностью. — Иногда, в последнее время, я задавалась вопросом. — я замешкалась. — Ты встречался с ней?

Он понял, не уточняя, кого я имею в виду.

— Да, она прекрасна, — сказал он мне, мягко, но твердо. — Они уже называют ее Дженни. У нее рыжие волосы, как у Джиджи, только немного светлее твоих, но голубые глаза Синклера. Она еще почти ничего не умеет делать, ну, кроме как пукать и улыбаться, есть и спать, но она милая крошка.

Я знала, что она будет милой и прекрасной, как Жизель в детстве. Я ожидала, что эти слова прорвутся сквозь меня, как ураган, разрушив ветхие стены, которые я возвела вокруг этой боли. Вместо этого я ощутила лишь глубокое чувство потери.

— Я не знаю, что я буду чувствовать, когда встречу ее, — призналась я. — Трудно представить себе ненависть к ребенку.

— Тебе и не нужно, — мягко предложил он. — Но я думаю, мы все понимаем, как тебе тяжело, Лена. Человек, которого ты считала любовью всей своей жизни, оставил тебя ради твоей сестры. Это похоже на что-то из маминого сериала.