Когда герои падают[=When Heroes Fall]

— Я спросил, какие правила ты пытаешься установить в моем доме?

— Ах. — да, правила. Нам нужно много-много правил. Я прочистила горло и заставила себя повернуться к нему лицом, чтобы он думал, что меня не трогает его обнаженный торс и мощные бедра, обтягивающие его черные спортивные шорты. — Правило номер один — никаких прикосновений».

— Нет, — просто ответил он, покачав головой так, что я заметила, что его волосы еще не покрашены, а густые шелковистые пряди слегка спадают на лоб. — Я итальянец. Мои люди итальянцы. Мы прикасаемся.

— Но не я, — возразила я.

— Ты просишь тигра сменить полоски только потому, что дружеский поцелуй в щеку от земляка доставляет тебе дискомфорт? — спокойно возразил он, снова заставив меня почувствовать себя эгоистичной и немного глупой. — Никто не прикоснется к тебе без твоего согласия, Елена. Даю слово, что в этом доме ты в безопасности. Но, в свою очередь, я прошу тебя быть доброй к людям, которые живут здесь и навещают меня.

— Я всегда вежлива, — сказала я, но он задел старый синяк.

Я могу быть грубой. И эта отдача была во мне, и иногда я была так жестока, что от этого не было возврата.

Иногда я не хотела этого, как в случае с Жизель и Дэниелом.

Но даже тогда, маленький голосок, зародившийся в глубине сознания, где я его давно оставила, шептал, что, возможно, я не хочу, чтобы они тоже меня ненавидели.

— Думаю, ты хочешь быть такой, — мягким голосом согласился он. Я чувствовала на себе его взгляд, теплый, почти нежный, касающийся моей щеки. — Но женщины в моей семье очень дружелюбны. Они могут посчитать твой сдержанный характер грубостью.

Я скривила губы под зубами, ощущая себя уязвленной.

Данте вздохнул и шагнул еще ближе, тепло его тела обдало меня.

— Елена, я не хочу сказать, что ты грубая, просто я хочу, чтобы ты поладила с людьми в этом доме. Ты меня понимаешь?

Я пожала плечами, снова посмотрев в окно. Ночные часы всегда заставляли меня чувствовать себя более меланхоличной, мрачные мысли в моей голове уходили в тень.

— Я здесь не для того, чтобы заводить друзей, но я понимаю. Мне не нравятся напоминания об Италии, но я постараюсь быть… теплее.

Уголком глаза я заметила яркую вспышку улыбки Данте и не смогла побороть порыв взглянуть на нее во всеоружии, словно это было само солнце, и я хотела погреться в его лучах.

— Я ценю это, — искренне сказал он. — Я знаю, что ты не хочешь быть здесь, и можешь ненавидеть меня за это, но так будет лучше. Это необходимо.

Я не была согласна с этим, но я уже сражалась с Ярой и Данте, и в бархатной тишине ночи, в кои-то веки, мне не хотелось снова спорить.

— Правило номер два: я не хочу, чтобы было широко известно, что я живу здесь. Если кто-нибудь узнает, я могу лишиться лицензии на адвокатскую деятельность, и… — я пыталась найти слова, чтобы выразить, что означала бы для меня такая трагедия, и в конце концов остановилась на итальянском пожатии плечами. — Я не смогу оправиться от этого.

— Договорились, — согласился Данте, протягивая руку, чтобы взять меня за руку, словно для встряски, но вместо этого он просто свободно держал ее в своих руках. Я чувствовала толстую мозоль на его ладонях. — Фактически, Адриано отвезет тебя на работу утром в моем городском авто. Окна тонированные, машина в гараже. Туда можно попасть прямо из квартиры. Ни у кого не должно быть причин видеть, как ты выходишь из здания.

Конечно, преступник все продумал, чтобы не попасться.

— Правило третье, — продолжила я, сверкнув глазами. — Моя личная жизнь превыше всего. Никакого шпионажа в моей комнате и навязчивых вопросов.

Я закладывала основу для следующей недели, когда у меня запланирована операция с Моникой.

— На следующей неделе мне предстоит операция, и я буду отсутствовать на работе несколько дней. Я бы хотела иметь возможность восстановиться у себя дома, — попросила я с приятной, как я надеялась, улыбкой.

Судя по хмурому лицу Данте, это было не так. Он скрестил руки на груди, мышцы под бронзовой кожей вздулись, как намотанный канат.

— Операция серьёзная?

— Нет, — мгновенно ответила я, надеясь рассказать как можно меньше подробностей.

— Тогда нет, ты останешься здесь, — решил он, кивая, как король, дарующий свою милость подданному. — Бэмби присмотрит за тобой, если тебе что-нибудь понадобится, пока ты отдыхаешь, а в остальное время тебя никто не потревожит.

— Бэмби? — спросила я, не в силах оставить это имя в покое.

— Женщина, которая готовит и убирает для меня, — объяснил он, его глаза снова заплясали, когда он прочитал мою реакцию. — Ее зовут Джорджина, но у нее большие глаза и мягкость Бэмби. Ее не называли никак иначе с шести лет, когда умерла ее мать.

Я покачала головой на итальянцев и их прозвища, но не была рада остаться с Данте после операции. Не было никакого обширного последующего ухода, кроме отдыха, потому что операцию делали лапароскопически, но оставаться с незнакомым человеком после столь интимной процедуры было слишком уязвимо.

— Пожалуйста, Данте, — начала объяснять я, но тут его озарило выражение лица, которое остановило меня на полуслове. — Что?

— Звук «пожалуйста» из твоих уст звучит даже лучше, чем проклятия, — пробормотал он, подойдя ближе, чтобы поднести большой палец к краю моего рта.

Я втянула воздух, надеясь, что он не услышал, и отступила назад.

— Я бы предпочла остаться в моем доме.

— Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала, — легко возразил он, будто мое мнение не имело ни малейшего значения.

— Ах, — прорычала я в разочаровании. — Ты всегда такой упрямый?

— Не всегда. — его ухмылка была широкой и мальчишеской, слегка изогнутая между щеками слабая ямочка на подбородке стала еще глубже. — Ты уже закончила со своими правилами?


Я колебалась, беспокоясь, что что-то забыла. Грудь Данте продолжала отвлекать меня. Я только что заметила заросли черных волос под его пупком и более глубокую тень рельефных мышц, идущих от бедер к паху.

— Пока, — продолжила я, изо всех сил стараясь не проглотить язык. — Мы заключим соглашение?

Я была слишком эстетичной, чтобы не ценить красоту во всех ее проявлениях, даже таких языческих, как Данте.

— Можешь называть это как хочешь. Игра. Сделка. Но не забывай, с кем ты имеешь дело, м? Я не кто иной, как дьявол, и я возьму тебя за все, чего ты стоишь. Когда я покончу с тобой, твои драгоценные правила будут разорваны в клочья, как и одежда вокруг твоих ног.

Он плавно шагнул вперед, уменьшая оставшееся, между нами, пространство до одного пульсирующего двух сантиметров воздуха между нашими телами. Его аромат, яркий, как цитрус и перец, ворвался в мой нос, когда я была вынуждена откинуть голову назад, чтобы взглянуть на его угольно-темный взгляд. Я не вздрогнула, но мне захотелось, когда его рука поймала мою и поднесла ее ко рту. Его слова были горячим дыханием на моей коже.

— Я вижу страх в твоих глазах. Я чувствую это по твоему пульсу. Чего ты боишься, Елена? Что мое зло может отравить твои мысли… или твое тело? Ты так уверена, что заключить со мной данное соглашение так разумно?

Нет.

Нет, вообще-то я была совершенно уверена, что это ужасная идея. Но он говорил так, словно у меня был выбор, а у меня его не было. По крайней мере, не такой, с которым могла бы смириться моя гордость. Моя жизнь была разрушена до основания, когда Дэниел оставил меня, и только одна мечта все еще жила в пепле этого пожара, пульсируя в безумном ритме.

Я хотела стать известным на всю страну адвокатом.

Это дело, о котором писали в газетах и говорили в новостях, уже принесло мне известность в нужных кругах. Если бы мы действительно смогли выиграть вопреки всему, я стала бы одним из самых востребованных адвокатов в городе, во всей этой чертовой стране.

В моих жилах текла грешная кровь отца, и я не могла больше ни секунды притворяться, что я выше своей жадности и эгоизма.

Я хотела успеха, денег, славы.

Я хотела, чтобы меня видели, знали и слышали.

Я хотела всего этого.

И Данте Сальваторе был единственным мужчиной, который мог удовлетворить эти низменные желания.

Поэтому я медленно, презрительно моргнула на опального капо мафии и прижала свою руку в его руке еще ближе к его губам, как королева, предлагающая своему слуге поцеловать ее кольцо.

— Это тебе следует бояться. Ты просто еще этого не знаешь, — пообещала я, решив держать его на расстоянии всеми силами, пока я использую его дело для своей карьеры.

Его глаза были темными, как только что вспаханная земля, плодородными злобой, когда они смотрели на меня, и с легким движением его губ против моих пальцев он согласился на мои условия.

Вот так я заключила сделку с дьяволом Нью-Йорка.

— Отлично, теперь о моих правилах, — ярко заявил он, оттаскивая меня за захваченную руку от окна и тренажеров к черным матам, разложенным в конце комнаты. — Ты должна повиноваться мне, Елена. Я не буду требовать от тебя многого, но, если я отдаю приказ, ты должна его выполнить. — когда я открыла рот для возражений, он закрыл мне ее ладонью, останавливая. — Нет. Это не подлежит обсуждению. На данный момент ты в логове зверя, и хотя здесь для тебя безопаснее, но все же опасно. Если я говорю тебе что-то делать, то это в основном для твоей же безопасности. — поддавшись детскому порыву, я провела языком по его ладони. Он отстранился, недоверчиво глядя на свою влажную руку. — Ты только что лизнула меня?

Я пожала плечами, желание хихикать бурлило у меня в горле.

— Ты не дал мне сказать.

Он моргнул, глядя на меня один раз, а затем откинул голову назад и рассмеялся так сильно, что схватился за живот, пытаясь сдержать смех. Я наблюдала за ним, наслаждаясь видом всех этих мышц, сокращающихся от смеха, вызванного мной

Мне было приятно заставить кого-то смеяться.

Заставить его смеяться.

Это был приятный звук, вот и все, и не часто я расслаблялась настолько, чтобы заставить кого-то смеяться подобным образом.

Когда он пришел в себя, он наклонил голову и посмотрел на меня с мягкой улыбкой, украсившей его румяный рот. Это было какое-то интимное выражение, от которого у меня заболел живот.

— Какая ты интересная женщина, Елена Ломбарди, — сказал он тем же тоном, тихо и спокойно, будто делился мудростью.

Румянец грозил охватить мои щеки, поэтому я отодвинулась на маты, как бы проверяя их.

— Я решил, что ты мне нравишься, — сказал мне Данте, будто я спрашивала или заботилась о его мнении.

— Ты меня не знаешь, — возразила я, начиная растягиваться для тренировки, желая физически напрячься, чтобы избавить свое тело от этой… избыточной энергии, бурлящей в крови, как газировка.

— Ох, я бы так не сказал. Я начинаю, и это путешествие, которое я обнаружил, доставляет мне удовольствие, — сказал Данте, двигаясь к стене и включая свет.

Я была рада, когда он удалился из поля зрения, чтобы я могла пригнуть голову и сделать несколько спокойных вдохов.

Почему это было самым приятным, что мне говорили за многие годы?

— Теперь о моем втором правиле, — начал Данте, переходя обратно на маты той вальяжной, спортивной походкой, от которой у меня пересохло во рту.

Он остановился в нескольких шагах от меня и скрестил руки, оценивая. Я старалась не ерзать под его пристальным взглядом. Я занималась пять раз в неделю, поэтому мое длинное стройное тело было подтянуто, а изгибы были незначительными и явно отсутствовали в отличие от моей матери и двух сестер.

— Я слышал от Марко, — когда он, наконец, перестал смеяться, — Что ты вывела Адриано из строя, приставив нож к его горлу. Это правда?