Когда герои падают[=When Heroes Fall]

Мафиозный «лорд» смеется в лицо своим преступлениям.

Я усмехнулась, прочитав заголовок в Нью-Йорк Таймс над нечеткой черно-белой фотографией смеющегося Данте Сальваторе, которая все же смогла передать всю глубину его красоты. Это сделало его похожим на кинозвезду, играющего очаровательного преступника, за которого зрители должны были болеть в шоу HBO. Новое прозвище, которое они дали ему, «Лорд Мафии», оказалось, очаровательным и цивилизованным, что привлекло бы миллионам американцев.

Именно таково было намерение Данте.

Хотя статья осуждала его преступный характер, не было сомнений, что ему удалось хотя бы немного склонить общественное мнение в свою пользу.

Репортер, чьи работы я читала с момента моего прибытия на американские берега, и которого я знала как упрямого, редко снисходительного журналиста, даже допустил, что Данте Сальваторе, хотя и был сложен как дикий зверь, все же сохранил некоторую грацию, которую зародило в нем воспитание в качестве второго сына лорда.

Я закатила глаза, отбросив газету на стул рядом с собой, затем ущипнула себя за нос, ненадолго облегчая головную боль, зарождающуюся в глазах.

Это был долгий день с обвинительным заключением, но мы добились того, что намеревались сделать.

Судья Хартфорд согласился на залог.

В размере десяти миллионов долларов.

Наличными.

Для мафиози из Нью-Йорка такая сумма не должна стать проблемой. Данте находился под следствием, а это означало, что он должен доказать, что его деньги под залог поступили с законного бизнеса, но Яра сообщила мне, что у Данте более чем достаточно денег от его законных предприятий, чтобы немедленно внести залог.

Кроме того, он будет находиться дома, прикованный к своей квартире высокотехнологичным браслетом, отслеживающий каждое его движение.

Невозможно было не думать о нем как о диком звере, запертом в клетке, безумно бродящем, с каждым днем становящимся беспокойным, его свирепость раздувается, заполняя каждый сантиметр этого тесного пространства.

По всей видимости, это был мега-особняк, но Данте был человеком с бесконечным тестостероном. Я не сомневалась, что оказавшись в четырех стенах, он превратится в свое самое низкое «я».

Мне не нравилось сотрудничество с ним.

Почти так же, как я не ожидала встречи с доктором Тейлором.

— Елена? — ласково сказала сама доктор, открывая дверь в роскошную комнату для приемов, где я сидела в тонком кашемировом больничном халате на смотровом столе. — Как мы сегодня?

— Тревожно, — призналась я, хотя ничто в моей прямой осанке или тщательно сцепленных руках не указывало на буйство нервов, бушующих в животе. — Мне кажется, я ждала вечность, чтобы узнать, что со мной не так.

Суровое лицо доктора Тейлор, славянское и ширококостное, смягчилось искренней улыбкой, когда она села на кресло на колесиках и открыла мою медицинскую карту.

— Это нормально, уверяю вас. Тогда позвольте мне сразу перейти к делу. У меня есть хорошие новости. У вас имеется сочетание различных аномалий, из-за которых вам сложно достичь фертильности и оргазма. Десять лет назад мы даже не заметили бы этих проблем, не говоря уже о том, как их лечить. Однако в наши дни, с нашими передовыми технологиями и хирургической практикой, я считаю, что мы сможем вылечить вашу первичную аноргазмию и значительно повысить ваши шансы однажды зачать ребенка.

Я моргнула, когда моя грудь болезненно сжалась, а глаза пронзил жар. Я не дышала, мои губы не могли произнести слов, которые я хотела сказать, вероятно, потому что из-за моего шока, я даже не знала, что сказать.

Слава Богу.

Не могу в это поверить.

Вы уверены? Пожалуйста, пусть это не будет очередной жестокой шуткой.

Меня можно вылечить?

Вместо этого я беззвучно сидела, судорожно сглатывая комок в горле, глядя на сцепленные руки.

На самом деле было глупо, что я должна испытывать такие эмоции из-за потенциального обретения способности к оргазму после целой жизни секса без истинного удовольствия. Господь знал, секс — это еще не всё. Он был вряд ли и, вероятно, вполне объяснимо, учитывая мою историю болезни, это было всего лишь каплей в море.

Но он представлял собой гораздо большее.

Жизнь женщины, которая не может достичь оргазма из-за серьезных проблем с фертильностью, отчасти из-за внематочной беременности, случившейся пять лет назад, была психологически невыносима.

Несмотря на то, что я годами отвергала свою итальянскую культуру, она все еще оставалась достаточно повсеместной, оставляя чувство стыда за то, что я не могла соответствовать итальянскому идеалу женщины: выйти замуж, родить бесконечное количество детей, чтобы удовлетворить папу Римского или мафию, какую бы религию ни исповедовал мой народ, и воспитывать их в этой вере.

Затем был простой и сокрушительный факт, что мой жених бросил меня ради другой женщины после того, как в течение нескольких недель крутил с ней безумный роман. Это стало еще мучительнее, когда недавно у них родился ребенок.

Маленькая девочка.

Однажды утром я подслушала, как Козима разговаривает по телефону с Жизель, и, очевидно, у маленькой Женевьевы были прекрасные голубые глаза Дэниела.

Боль пронзала меня каждый раз, когда я думала о новой семье Даниэла, проходя через позвоночник так, что я чувствовала, что могу сломаться пополам.

Учитывая всё это, я решила позволить себе почувствовать агонию облегчения, прожигающую меня, и слезы, которые она вызвала.

Доктор Тейлор подалась вперед, положила руку мне на колено и нежно улыбнулась.


— Не думаю, что когда-нибудь думала, что увижу тебя такой растроганной.

Я рассмеялась сдавленным уродливым смехом.

— Отличные навыки ухаживания за пациентом, Моника.

Она тоже засмеялась.

— Я делаю все возможное для своих друзей. Тебе нужен минутка?

— Нет, нет. — я откинула плечи назад и пристально посмотрела на нее. — Расскажи мне о процедуре и позволь заглянуть в свой календарь, давай запишемся.

— Есть риски, — предупредила она. — У тебя эндометриоз и значительные миомы. Мы говорим о двух процедурах, выполняемых одновременно.

С моих губ сорвался горький кашляющий смешок.

— Конечно, они есть, и, зная свою удачу, я должна знать худший исход. Но, честно говоря, Моника, это лучшие новости, которые у меня были за последнее время… — я подавила неожиданную волну рыданий, вырывающихся из горла, и продолжила: — Приятно знать, что есть шанс.

— Тебе придется продолжить терапию, — напомнила она мне. — Есть и психические препятствия для решения подобных проблем, и доктор Мэдсен, кажется, думает, что это помогает.

Я думала, что терапия — это пустая трата моего драгоценного времени, и мне не особенно нравился доктор Мэдсен, но я только кивнула, слишком обрадованная, чтобы продолжать свою обычную борьбу.

Моника улыбнулась мне, выражая радость, которая имитировала чувство, раздувающееся в моем животе.

— В конце концов, Елена, ты познаешь плотское наслаждение, и, надеюсь, однажды ты познаешь радость материнства. Тебе может потребоваться дополнительная гормональная терапия для зачатия, потому что я беспокоюсь о твоем уровне эстрогена, но естественное зачатие должно стать вполне реальной возможностью.

Я проглотила комок запутанных эмоций в горле и коротко кивнула ей. Я хотела надеяться, но если жизнь и научила меня чему-то, так это тому, что надежда — скользкая штука, и как только ты обретаешь ее, она вновь ускользает, неуловимая и жестокая.

Когда-то у меня было все, о чем я когда-либо мечтала: работа, дом, мужчина, но не было сексуальной кульминации, не было шанса осуществить свою мечту стать матерью. Это казалось слишком дорогой ценой, чтобы поменять одно на другое, и я не могла не испытывать горечь при мысли, что у меня не может быть всего этого.



Раньше я любила свой таунхаус. Это был трехэтажный кирпичный дом в стиле греческого возрождения, расположенный в элитном районе Грамерси-Парк. Мы с Дэниелом купили его вместе после того, как проходили мимо него каждый вечер в течение нескольких недель. В то время, когда он только набирал обороты в своей девелоперской фирме Faire Developments, а я сдавала экзамен на адвоката, это было в самом верху нашего ценового диапазона и совершенно непрактично. Нас было двое, еще несколько лет до создания семьи, но Дэниель видел, как мне он нравится. Он знал, как я мечтала о красивом месте, которое можно было бы назвать домом с тех пор, как я была маленькой девочкой, прятавшейся в гниющем доме цвета выжженной солнцем мочи в Неаполе.

Он был из тех мужчин, которые готовы нагнуть спину, чтобы дать своей женщине все, чего желает ее сердце.

Потерять такого человека… ну, прошло тринадцать месяцев, а я все еще ощущала эхо его утраты в моей пустой груди и в некогда любимых пустых комнатах моего таунхауса.

Я почувствовала, как меня пронзила вибрация одиночества, когда открыла элегантную черную дверь своего дома и вошла в прохладный интерьер нейтральных тонов. Ключи легли в фарфоровую складную защелку на столике из слоновой кости, мои тщательно ухоженные туфли-лодочки Лабутен в шкафу рядом с ними, а над ними висело мое кашемировое пальто.

Вокруг меня царила тишина, когда ноги в чулках ступали по темному деревянному полу в гостиную.

Я долго думала о том, чтобы завести кошку, чтобы живое существо тосковало по моей компании, но также быстро я отбросила эту идею. Я работала с семи утра до восьми или девяти вечера. В конце концов, кошка обиделась бы на меня, как и большинство людей, и я не думала, что выдержу еще один отказ.

В тот день тишина давила на меня тяжелее, чем обычно, поэтому я сделала то, что делала всегда, чтобы разрушить тишину и напомнить себе, что я жива, даже если некому было это видеть.

Я пересекла комнату по диагонали и направилась к роялю в дальнем углу, поверхность которого блестело, как масляное пятно. Мое сердце застучало в ушах, когда я вытащила табурет и уселась на мягкий край. Металлический привкус адреналина ударил по языку, а длинные пальцы задрожали, когда я сняла клап[2] и отодвинула его назад.

Мое тело жаждало этого, как наркоманы жаждут следующей дозы.

Возможно, мазохистски, я не часто поддавалась принуждению играть.

Мои братья и сестры добились творческих карьер, возможно, вопреки всему, но я была прагматична, чтобы предаваться праздным мечтам, когда мы были бедны и окружены падальщиками-капо с момента нашего рождения. Я направила мысли на лучшее применение, но моя душа — жалкая, мечтательная штука — не позволяла мне надолго оставаться в стороне от музыки.

Я сделала глубокий вдох, пытаясь игнорировать воспоминания, которые угрожали меня утопить, когда коснулась кончиками пальцев холодной слоновой кости и начала играть.

Я инстинктивно закрыла глаза, когда Somewhere Else моего земляка Дарио Крисмана перетекла из моих рук в блестящее музыкальное зрелище передо мной. Это была одна из первых сложных песен, которую горбатая старушка с проворными, молодыми пальцами, научившая меня всему, что я знала о фортепиано, синьора Донати, заставила меня выучить. Это вызвало во мне отклик, мысль о том, что где-то еще есть место, которое однажды мне будет позволено посетить.

Пока я не повзрослела, ослепительно яркие и зловоние улицы Неаполя были всем, что я знала. Однажды Кристофер взял меня с собой на юг, в Сорренто. Я помнила цвета сахарной ваты в домах, чистоту улиц и кристально голубую воду, не омраченную мутью и грязью торгового порта. Но воспоминания были омрачены тем фактом, что Кристофер, на восемнадцать лет старше меня, овладел моим девичьим шестнадцатилетним возбуждением и сделал его податливым в своих теплых, лапающих руках.

В те выходные я лишилась девственности и вернулась, чувствуя себя окрыленной как путешествием, так и своим плотским опытом. Лишь позже, когда Кристофер стал жестоким, но более того, когда Козима, наконец, вытащила нас из Неаполя и от него, я поняла, какой кошмар символизировало для меня это красивое место — Сорренто.

От горя мое горло превратилось в деформированное опухшее месиво, воздух застрял в узком канале, пока я не почувствовала, что могу задохнуться.

Я потеряла так много себя, прежде чем по-настоящему узнала, кто я есть на самом деле.

Было странно оплакивать свою жизнь, но когда я сидела за пианино и изливала свою переполненную душу на клавиши, музыка сладко и ноюще звучала в ушах, я произносила короткую молитву, чтобы однажды восстановить некоторые из этих драгоценных фрагментов. Чтобы я не была такой пустой и хрупкой, готовой расколоться на острые куски, которые могут пронзить любого, кто осмелится поднять их.

Когда последние звуки движения растворились в воздухе, в комнате раздались отрывистые хлопки.

— Belissimo, Елена! (в пер. с итал. «Прекрасно») — похвалил Данте Сальваторе под громкие аплодисменты, стоя и прислонившись к дверному косяку между моей гостиной и прихожей. — Кто знал, что у тебя на кончиках пальцев такая красота?

Я моргнула, пытаясь отвлечься от своего мечтательного самоанализа в настоящее, безумно гадая, что осужденный мафиози делает в моем доме.

Он нашел время, чтобы улыбнуться; долгое, медленное растягивание его полных губ в захватывающей сердце улыбке, от которой на его щеках образовались складки, а у больших темных глазах мелкие морщинки. Это была улыбка прирожденного чародея. Он предполагал, что это подействует на меня так же, как я была уверена, что это действовало на женщин бесчисленное количество.