Князь моих запретных снов

– Тряпка, – выплюнул мастер, – ты – пустота. Хоть бы девочку пожалел.

– Она умрет быстро, не беспокойся, – негромко сказал Винсент, так, чтоб я услышала.

Не знаю, зачем я смотрела на все это. Но почему-то, помимо воли, подняла голову, встретила взгляд Ригерта. Он кивнул мне… А в следующий миг Винсент попросту загнал нож ему под ребра, по самую рукоятку.

И я не выдержала.

– Нет! Нет!!! Винсент, почему-у-у?

Что-то происходило. Мгновения как будто застыли. Я лишь успела заметить, как из меня и из убитого Ригерта выплеснулось нечто темное, вверх, до самого потолка. Это было похоже на то, как чернила льют в воду, что-то бурлящее, необъяснимое… И оно вмиг втянулось в Винсента. Он улыбнулся, поворачиваясь ко мне, какой-то вымученной, похожей на оскал улыбкой. А в следующее мгновение я уже летела в пустоту, меня толкала непреодолимая сила, и где-то далеко за спиной – нечеловеческий вопль:

– Ты-ы-ы-ы! Ты как посмел?

Потом меня с головой накрыло темнотой. Снова, уже в который раз.





Глава 8

Любимая мамочка




Высоко над головой застыл беленый потолок лекарской. По нему разбегались трещины, и их рисунок напоминал мне раскинувшего лапки паука-сенокосца. Раздавленного. Как и я сама.

Я помнила, как пыталась подняться с пола – и не могла. А потом кто-то увидел меня, распластанную, сбежались наставники, и мастер Брист завернул меня в плащ и на руках куда-то долго нес, а я боялась лишний раз пошевелиться, потому что жутко болело плечо, и руки, и спина, а во рту было так сухо, что казалось, я перед этим жевала горячий песок. Потом воспоминания обрывались, и снова я помнила себя уже на койке в лекарских палатах. Фелиция подсовывала мне под голову пухлую руку, заливала в рот какую-то едкую дрянь, которую я не могла глотать, но Фелиция быстро сообразила, что к чему, и попросту зажимала мне нос, и тогда сглатывать получалось само собой.

– Ну, что ж ты, пей, – мягко увещевала она, – самое плохое позади… Теперь главное – не скатываться в сны.

А я смотрела на потолок, где беспомощно и жалко замер паучок. Лучше на потолок, чем на Фелицию. У нее на запястье была какая-то болячка, она лопалась и сочилась гноем и сукровицей, а сама Фелиция по-прежнему смотрела на меня, как мясник на коровью тушу.

Мне ничего не хотелось. Ни есть, ни пить. Внутри образовалась пустота, как будто из меня выдернули нечто очень важное, и я невольно шарила пальцами по простыне, пытаясь нащупать… Во имя Всех! Мне не хватало его руки, его сильных пальцев, которые для меня были такими нежными. Его голоса, его запаха.

Пустота внутри, вот о чем следовало бы подумать.

Как будто раньше там была любовь, а потом ее не стало.

А может быть, такое случается, когда человек, которого хорошо знаешь, поворачивается к тебе совершенно новой и неприглядной стороной, и ты не знаешь, что теперь с этим делать. Принять его – или забыть навсегда, вычеркнуть из своей жизни, раздавить сами воспоминания? Так, как он раздавил то, что позволило нам встретиться.

Я не понимала, что со всем этим делать, и оттого было очень больно, я часами таращилась на трещины в потолке. Невозможно принять то, что Винсент вот так, запросто, убил мастера Шезми. Невозможно… верить в то, что он может получать удовольствие, причиняя боль другим. И тем не менее это было так.

…Ко мне приходили постоянно, я очень редко была одна. Первым пришел мастер Брист, подвинул себе стул и приказал:

– Рассказывай.

Он сидел и кивал, пока я размеренно излагала все, произошедшее со мной… с нами в Долине Сна, начиная от этой злополучной парной практики. Потом погладил меня по голове большой и теплой рукой и ушел. Через полчаса пришел Кодеус Клайс и потребовал то же. Пришлось рассказывать и ему. Мастер Клайс сидел еще долго и молчал, задумавшись. А мне было все равно, что он решит. Куда больше, чем ар Мориш, меня волновало то, что я, похоже, потеряла то светлое, что грело меня все эти дни в замке Бреннен.

– Мы его недооценили, – наконец подытожил Клайс. Он сидел в косых лучах солнца, и оттого глаза казались совершенно красными. – Мы считали его просто слизняком. Ни у кого не возникало даже предположения, что он зайдет так далеко.

– Кто – он? – слабо прошептала я.

– Ну кто, кто, герцог несостоявшийся, – сквозь зубы процедил Клайс. А потом взорвался: – Идиот! Я теряю уже второго сноходца!

«Почему – второго?» – сонно думала я.

– Мастер Брист придет ко мне еще раз? – тихонько спросила я, чтобы разбавить повисшую тишину.

Клайс окинул меня хмурым взглядом.

– Брист уехал из замка, ему нужно кое-что выяснить. Но, думаю, когда он вернется, многое станет ясным. Заодно и то, почему у тебя такая совместимость дара с этим недоумком. Всему должно быть здравое объяснение.

Он помолчал еще и поднялся со стула.

– Выздоравливай. И знаешь что? Пожалуй, я распоряжусь, чтобы кто-то дежурил рядом с тобой по ночам…

– Это связано с князем Долины? – вяло удивилась я.

– Нет, – Клайс сжал губы, – это связано с тем, Ильсара, что убийца все еще не найден, и он все еще в замке. А ты совершенно одна в лекарской. А такой дар, как у тебя…

Умолк и, кивнув на прощание, быстро вышел.


Потом… приходили многие. Габриэль, которая сидела рядышком, держала меня за руку и тихо плакала вместе со мной. Аделаида, которая пыталась меня расшевелить большой сдобной булкой с маком. Альберт, который очень деликатно пытался расспросить, что же произошло, но ничего не добился – мне не хотелось больше говорить о случившемся. Приходили и другие ученики, приносили что-то вкусненькое – кто печенье, кто зефир. Но все эти прекрасные вещи на языке неизменно обретали вкус пепла, смешанного с землей, а я все пыталась понять, отчего так болит душа и должна ли я принять Винсента таким, каков он на самом деле: чудовищем, качающим силу из страданий других.

Я пыталась – и не могла. В сердце кто-то выкромсал дыру, истекающую кровью. Я бы все отдала, лишь бы увидеть его снова. И все бы отдала, чтобы больше не видеть никогда.

Дни катились чередой. Наверное, мне становилось чуть лучше, но как-то медленно и неохотно. Фелиция недовольно хмыкала, заставляя меня принимать на ночь снадобье, чтоб ничего не снилось. И мне не снилось – ни разу, за исключением одной ночи.

Как это случилось, сама не знаю.

Я снова провалилась в привычное для меня место. Там были розовые кусты, но дома за ними не оказалось: обугленные развалины. Я ходила и трогала обгорелые бревна в надежде услышать хоть что-нибудь. А потом меня словно швырнуло совсем в другой сон, и я… увидела…

Совершенно обнаженное тело, подвешенное к потолку. Струйки крови, стекающие по светлой коже, они частыми каплями падали на пол, собираясь в лужицу. А перед телом стояла девушка в нарядном платье.

– Дай мне сдохнуть, – сказал Винсент.

– Э нет, – Флавия хихикнула и потерла руки, – ты об этом просишь, но еще никогда не хотел жить так сильно. За все надо платить, Винс. И за то, что ослушался, – тоже.

– Если ты не остановишься, я умру. И ты останешься совсем одна, – его едва различимый шепот заставлял меня корчиться от боли в том странном сне.

– Не оставляй меня! – крикнула Флавия и всхлипнула, совсем как девочка. – Не оставляй! Прости, прости меня!

Картинка сменилась другой. Теперь Винсент лежал на кушетке, укрытый теплым одеялом, а она стояла на коленях в изголовье и вливала ему в рот вино из серебряного кубка.

– Пей. Пей же! Иначе действительно умрешь, а я боюсь быть одна, ты же знаешь.

Я не понимала, что значили эти кошмары.

Дух Сонной немочи мстит Винсенту за то, что он меня вытолкнул в мир живых?

Но если Урм-аш имеет такую власть над Винсентом, он уже никогда не выберется из Долины…

Я проснулась в слезах и с чувством, что видела то, что не предназначалось для моих глаз и ушей.

Ох, Винсент. Зачем, почему мы встретились?

И, самое главное, как тебе помочь?

Потом я снова задремала, а когда открыла глаза, рядом с кроватью сидел Ригерт Шезми. Живой. Весь в бинтах. С повязкой на одном глазу. Но – такой же живой, как и я.

– Ильсара, – сказал он. Голос по-прежнему слабый и хриплый. – Мне сказали, что ты как-то плохо поправляешься. Надо стараться, девочка. После того, что мы с тобой видели, мы просто обязаны вернуться в строй.

– Вы… – пробормотала я. – Но ведь… он вас зарезал. Ударил ножом! Я… я видела!

Ригерт усмехнулся грустно, глядя на меня здоровым глазом.

– Ударил, да. Надо очень хорошо разбираться в предмете, чтобы ударить так, как он это сделал: по ребрам, много крови, очень больно, но… не смертельно, Ильса, видишь? Ты так и не поняла, что произошло? Он причинил боль мне, причинил ее тебе. Ему хватило полученной силы для того, чтобы передавить волю своего хозяина и вышвырнуть нас из той аномалии, из которой мы бы сами не выбрались.

Я промолчала. Происходящее казалось совершенно нереальным, а радость от того, что Ригерт Шезми жив и, судя по всему, весел и доволен жизнью, – подозрительно блеклой и вялой.

Так вот, значит, что на самом деле сделал Винсент. Тогда понятно, почему чудовище-Флавия так на нем отыгрывалась.

Ригерт наклонился вперед, к моему лицу.

– Что у тебя с ним, Ильсара? Не хочешь рассказать?

– С кем? – мяукнула я, чувствуя, как стремительно краснею.

– Князь Долины дважды оставил мне жизнь. И оба раза ты была рядом. Я не дурак, Ильса, хотя ты можешь считать меня таковым… ну, потому что никто из нас не верил в то, что у ар Мориша хватит масла на такую гадость… Девочка, что у тебя общего с чудовищем?

В первое мгновение я онемела, а потом поняла, что стремительно краснею, даже щеки защипало. Так всегда бывало, когда к ним приливала лишняя кровь. Ригерт Шезми молчал и внимательно смотрел на меня, а я… прикусила губу. Я не знала, что ему ответить.

Сказать, что не принимала снадобье и провалилась в снах к князю Долины?

Что он со мной занимался, учил читать, писать и считать? Рассказывал истории королевств? Научил видеть и ценить красоту, что вокруг нас? Приходил в мою комнату, и мы убегали к морю, и он меня целовал?

Слишком сладкая тайна, чтобы ей делиться с кем-то еще, и воспоминания, словно прикосновения перышком к обнаженной коже, такие трепетные, легкие и будоражащие кровь. Мое тело… оно помнило. Обжигающие прикосновения, его объятия, когда между нами лишь одежда. Ту предательскую слабость, от которой подгибаются ноги, и ту уверенность, когда знаешь, что он не даст упасть, удержит, крепко прижимая к себе.

А еще Винсент запретил рассказывать о нас, потому что это было слишком опасно для всех. В том числе для тех, кто ненароком узнает.

Я мотнула головой и торопливо заморгала, прогоняя прочь непрошеные слезы.

– Ильса, – едва слышно проговорил Ригерт, – девочка… я просто боюсь за тебя. Я… ничего не навязываю, но ты пойми…

Похоже, все мои мысли были написаны у меня на лбу, и наставник с легкостью их читал. Что ему ответить?