Князь моих запретных снов

Мы расселись за парты – а в этой комнате (которую Габриэль назвала «аудиторией») стояли небольшие одиночные парты, почти как в деревенской школе, – и мастер Шезми, неслышно прохаживаясь между нами, приступил к нашему обучению.

– Что нам известно о Долине Сна? – сказал он. – По большому счету, Долина Сна – это один из самых неисследованных объектов в пределах нашего мира. В основном потому, что Долина Сна является материей, замкнутой на Урм-аша, духа Сонной немочи, и напрямую связана со смертью, а мы до сих пор так и не знаем, что есть смерть и что с нами после нее случается. Впрочем, относительно Долины Сна одно известно точно: пространственно-временной континуум там искажен совершенно, понятия времени, к которому мы здесь привыкли, тоже нет, а души, которые увел, но не сожрал Урм-аш, там вполне телесны, и порой приходится приложить изрядное усилие, чтобы такую душу уговорить вернуться. Да, я слушаю.

Оказывается, Альберт поднял руку.

– Мастер, поясните, почему вы сказали о пространственно-временном континууме, в то время как в Долине понятия времени нет. Если нет времени, остается только пространство?

Ригерт снова улыбнулся, тепло и располагающе, а я подумала: какой, должно быть, добрый человек этот Шезми.

– Я сказал так, потому что время ассоциируется у нас с чем-то линейным. В Долине Сна это не так. В одних ее частях время обрывочно, то есть несколько часов могут пройти как несколько часов, а потом, попадая в обрыв, вы снова открываете глаза лет через сто, но не знаете об этом. А иногда время замыкается в кольцо, и тогда, проходя через одну и ту же точку траектории, душа проживает одни и те же ощущения, но даже не понимает, что это уже было много раз. Так что, разгуливая по Долине, вам нужно будет проявлять осторожность, чтобы не угодить в такую временную аномалию, потому что либо не вернетесь вообще, как случалось и раньше, либо вернетесь лет через двести-триста, когда, возможно, от этого замка останутся руины.

– Это, простите, как случилось с Флавией? – снова спросил Альберт.

Улыбка медленно сползла с лица Шезми, словно старая краска.

– Да, говорят, с ней случилось именно это. Но, поскольку никто никогда ее больше не видел в Долине, мы не можем знать наверняка. Когда мы будем выходить в Долину, вам придется проявить всю осмотрительность, чтобы вернуться. Ходить будем парами. В дальнейшем каждому из вас подберут пару, наиболее подходящую по характеру вашего дара. Эту совместимость хорошо видит мастер Шиниас.

– А как можно увидеть, что близка аномалия? – неуверенно пискнула Габриэль.

– Это просто, – Ригерт пожал плечами, – души, попавшие в аномалии, ведут себя соответственно. Если увидите человека, застывшего, как статуя, значит, его закольцевало или вообще его время превратилось в точку. И, к сожалению, вернуть его уже невозможно.

– А остальные? Выходит, они знают, сколько времени прошло? И понимают, что впереди бесконечность? – несмело спросила я.

Тибриус ар Мориш демонстративно фыркнул, словно услышал несусветную глупость.

– Если такие и есть, то для них время очень сильно замедляется, – ответил Шезми. – Даже если нет провалов, то… По сути, как мы определяем, что прошло время? Изменяется что-то вокруг нас, и изменяемся мы сами. В Долине Сна не меняется ничто и никто. Поэтому даже те, кому посчастливилось – или, наоборот, не посчастливилось остаться в области прямолинейного времени, совершенно не могут сказать, сколько этого самого времени они там провели.

И он умолк, задумавшись. Потом улыбнулся мне и продолжил:

– Давайте поговорим теперь о пространстве.

Как выяснилось, с пространством в Долине Сна дела обстояли еще веселее. Пространство, как объяснил Ригерт, было полносвязным. А это значило, что, умеючи, из любой точки Долины можно переместиться в любую другую точку, не тратя при этом время, даже то, долинное. Это очень на руку, когда привязка к чьей-то затерявшейся душе уводит непонятно куда и кажется, что искать эту душу придется годами. Нет. Настоящий сноходец может потянуться за привязкой и во мгновение ока перенестись хоть через всю Долину, и точно так же вернуться обратно к точке входа.

– Все это мы опробуем уже через несколько занятий, – пообещал Ригерт, – но напоследок я бы хотел напомнить вам еще и о хоршах.

Я невольно усмехнулась. О, в деревне любили говорить об этих тварях, говорили много и со вкусом: проклиная соседа, который украл с огорода тыкву, пугая непослушную дочь, напутствуя муженька, отправляющегося в пивнушку. Конечно, хоршей никто и никогда не видел в глаза, но, по описаниям, твари эти были жутчайшими: с когтями, раздвоенными копытами, рогами и свиным пятаком, обязательно в мохнатой волчьей шкуре и с глазами, подобными горящим углям.

– Хорши, – медленно сказал Ригерт Шезми, – наипрекраснейшие создания. Они похожи на юных дев невиданной красоты. И о них известно лишь то, что дух Сонной немочи окружил себя ими. Возможно, ему скучно, и даже князь Долины не может развеять эту скуку.

Я навострила уши. Лекция становилась все интереснее, уже второй раз за день упоминался этот загадочный князь, и вот ведь совпадение – упоминали его как раз после того, как я во сне встретила Винсента.

– Мы не знаем достоверно, какую роль исполняет князь Долины при духе, – торопливо добавил Шезми, предвосхищая наши вопросы. – Известно лишь то, что его не было там сначала. Возможно, дух Сонной немочи держит его при себе как игрушку. Возможно, как раз Урм-аш и ощущает все время, которое он существует, и ему действительно скучно.

– Разве духам свойственны чувства? – вдруг подал голос Тибриус.

– В том-то и дело, что свойственны, – как-то очень печально ответил мастер Шезми. – Так вот, хорши…

Иногда дух Сонной немочи делал хоршу из сожранной души, и можно было заподозрить, что чуть ли не большая часть хоршей – это бывшие сноходцы, потому что пожирал Урм-аш исключительно их, поглощая те частицы духа Пробуждения, что оставались в их душах. Конечно же, хорши не помнили, кем были раньше, и преданно служили своему хозяину.

Они по Долине бродили стайками, и – упаси нас Энне-аш встретить такую стайку!

Хорши имели прекрасную внешность, но ровно до тех пор, пока не хотели открыть рот. А ротики у них были такие, что, однажды увидев, можно тронуться умом: верхняя половинка черепа откидывалась, обнажая жуткие, до самого затылка челюсти с тремя рядами игольчатых зубов.

– Как коробка, крышку которой вы откидываете, – уточнил мастер Шезми. – Впрочем, есть и хорошие новости. Хоршу можно убить самым обычным оружием, если отрубить голову. Именно поэтому все сноходцы учатся обращаться с оружием.

– А кто нас будет учить? – спросил Альберт.

– Мастер Брист. Он – лучший мечник в этих краях. У вас с завтрашнего дня начинаются практические занятия.

– А можно на них не ходить? – Тибриус вальяжно развалился на стуле. – Вы же знаете, что люди моего происхождения и без того умеют справляться с клинком!

Ригерт посмотрел на него так, как смотрят на шаловливых и неразумных детей.

– Смею вас уверить, – сказал он холодно, – что ваши навыки фехтования, которым вас, как вы искренне считаете, обучили, не имеют никакой ценности в Долине Сна.





* * *


К вечеру я чувствовала себя совершенно выжатой. Это после того, как мастер Шиниас провела еще одно занятие, заставляя нас входить в особое состояние для создания привязки, а еще после того, как я просидела два часа в библиотеке, жалобно блея буквы и пытаясь читать под руководством мастера Бриста. Надо сказать, он держался молодцом, только иногда глаз дергался. И тогда я понимала, что безнадежно краснею, и путалась в буквах еще больше. Они скакали перед глазами, сплетаясь тонкими усиками и ножками совсем не в том порядке, в каком следовало, а у Орнуса Бриста снова дергался левый глаз, он сжимал губы и откидывался на спинку кресла, глядя куда-то в потолок библиотеки. И, видят духи, я старалась изо всех сил. Просто, как сказал мастер Брист, всему есть свое время, и наилучшее время для обучения грамоте – это семь лет, а не девятнадцать.


…Сидя на кровати, я болтала босыми ногами. Габриэль разбирала пышные волосы, вынимала из прически шпильки, складывая их на тумбочку. Мы обе устали за день, и даже говорить особо не хотелось. Впрочем, спать мы тоже не собирались, потому что приглашение Аделаиды оставалось в силе.

– Как он отвратителен, – задумчиво проговорила Габриэль. – Надутый индюк.

Прекрасно понимая, о ком идет речь, я лишь пожала плечами.

– Многие бы сказали, что он очень красив. Посмотри, у него густые черные кудри, яркие синие глаза…

– У тебя не хуже.

Покончив с расчесыванием, Габриэль принялась заплетать косы. Она всегда так делала на ночь, чтобы волосы к утру не спутались.

Я покачала головой.

– Он аристократ.

– Я тоже, – она вздернула носик, – но это не значит, что следует вести себя как свинья. Жаль, что это не он сегодня получил в лоб помидором.

Я невольно поежилась, вспоминая полный ненависти взгляд ар Мориша.

– Он не успокоится, пока не сделает мне гадость, – сказала тихо, – а я не знаю, как защититься. И Альберт мне не поможет, потому что он не обязан рисковать ради меня.

Габриэль вздохнула. Пожалуй, она прекрасно понимала все мои опасения и соглашалась с тем, что Альберт в самом деле не обязан. Вот совсем.

Я сунула руку в карман, нащупала там хрустальный кулон. Интересно, как там Винсент? Все ли у него хорошо? Почему-то думалось о нем с теплом, и это тоже было новым и необычным. Раньше думать было не о ком.

В этот миг в дверь тихонько постучали. Габриэль сорвалась с кровати и, стремительно бледнея, понеслась открывать.

– Альберт!

Я кивнула и слезла с кровати, ныряя ступнями в туфельки. Габриэль лишь приоткрыла дверь, но сквозь щель виднелись светлые волосы, стянутые в хвост, и ворот темной рубашки.

– Вечер добрый, – раздался низкий голос, – мы идем?

– Конечно, идем! – Габриэль только что не подпрыгивала на месте.

Я покачала головой. Интересно, Альберт замечает, что с ней что-то не так, когда он рядом?

Он, завидев меня, чуть заметно поклонился и улыбнулся так по-доброму, что душа запела.

– Ильса, и тебе доброго вечера.

Затем, галантно поддерживая нас под локоток, вывел в коридор и тихо притворил дверь.

– Куда идти?

Аделаида показывала сегодня куда. Ее комната в самом деле была как раз напротив той самой уборной, где убили Мелли, и мы двинулись туда на цыпочках, стараясь не шуметь. Остановившись у нужной двери, Габриэль постучалась. Через некоторое время тихо скрипнули петли, в коридор упал сноп красноватого света.

– Пришли, – удовлетворенно пробасила Аделаида. – Ну проходите.

Наверное, все комнаты учениц были одинаковые. Две кровати, две тумбочки, платяной шкаф, стол со стульями. Аделаида расставила подсвечники, и теперь золотые огоньки острыми коготками царапали сумрак. В камине полыхали угли. А на столе расстелена скатерть из беленого льна, и там нас уже поджидал тонко нарезанный окорок, куски творожного сыра, ломти белого хлеба и большая закупоренная бутыль из темно-коричневого стекла.

– Нам не хватает кружек, – заметил Альберт.

Аделаида развела руками.

– Извиняюсь, только две. Моя и бедняги Мелли. Но, боюсь, никто не захочет пить из кружки убитой.

– Я сейчас принесу, у меня все есть, – сказал Альберт и выскользнул за дверь.

А мы расселись вокруг стола, кто на стул, кто на край пустующей кровати.

В комнате было светло, я сидела и рассматривала девушек. Габриэль была воплощением элегантности и изящества, в то время как Аделаида, с волосами, накрученными на бумажные полоски, очень сильно напоминала пышный и румяный пирог. Она вовсе не была жирной, просто… очень внушительная дама в теле. При этом лицо широкое и круглое, как тарелка, на которой нас ждало угощение, а взгляд – умный и хитрый.

Альберт вернулся очень быстро, он принес три невысоких глиняных стакана, а еще сверток из коричневой бумаги.

– Девушки, это вам. Не мог удержаться, чтоб не угостить.

Я невольно потянулась к свертку, отдернула руку, понимая, что на меня сейчас зашикают, но все молчали и спокойно ждали, давая мне возможность снять обертку.

Внутри оказалась картонная коробка, а когда я сняла крышку, Аделаида не сдержала восхищенного вздоха.

– Зефир! Откуда?

– Сегодня мой багаж наконец приехал, – объявил Альберт. – Угощайтесь. Ильса, ты когда-нибудь такое пробовала?