Книга Страшного суда
Часть 53 из 106 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Леди Имейн кашлянула (скорее, рыкнула), и отец Рош опомнился. Отдав книгу Кобу, облаченному в засаленный подризник и пару слишком больших кожаных башмаков, он преклонил колени перед алтарем. Потом забрал книгу обратно и принялся читать поучения.
Киврин повторяла их про себя вместе с ним, на латыни, под эхо параллельного перевода.
— Кого узрели вы, о пастухи? — декламировал отец Рош на латыни, переходя к респонсорию. — Ответствуйте, кто сошел на землю.
Он вдруг замолк, морща лоб и глядя на Киврин.
Забыл, поняла она и тревожно посмотрела на Имейн, в надежде, что та не заметит незавершенности. Однако та испепеляла отца Роша взглядом, сведя обтянутые шелковым апостольником скулы.
Рош по-прежнему смотрел на Киврин, морща лоб.
— Ответствуйте, кто вам явился, — произнес он, и Киврин облегченно вздохнула. — Поведайте, кого узрели вы.
Неверно. Она прошептала одними губами следующую строку, внушая ему повторять за ней. «Узрели мы новорожденного Христа». Рош, казалось, не замечал, хотя смотрел на Киврин в упор. «Увидел я...» Он снова запнулся.
«Узрели мы новорожденного Христа», — отчетливее зашептала Киврин. Леди Имейн обернулась.
— И ангелов, поющих Господу хвалу, — продолжал Рош, и снова неверно. Леди Имейн перевела свой негодующий взгляд на него.
Обо всем этом наверняка будет доложено епископу. И о свечах, и о неаккуратном подоле и бог весть еще о каких недочетах и прегрешениях.
«Ответствуйте, что зрели вы», — подсказала Киврин, и священник будто опомнился.
—Ответствуйте, что зрели вы, — произнес он четко и ясно. — И о рождении Христа поведайте. Узрели мы новорожденного Христа и ангелов, поющих Господу хвалу.
Он перешел к «Исповедую...», и, хотя Киврин продолжала шептать слова про себя, отец Рош больше не сбивался. Она слегка успокоилась, но не сводила с него глаз, когда он направился к алтарю читать «Молим тебя, Господи...»
Под стихарем у него чернел подризник — оба одеяния изначально довольно тонкой работы, судя по всему. Рошу они были малы — когда он склонился над алтарем, из-под края подризника показались добрых сантиметров десять его поношенных коричневых чулок. Наверное, облачение досталось от предшественника — или с барского плеча капеллана Имейн.
Священник в реформистской церкви накинул синтетический полиэстровый стихарь поверх коричневого свитера с джинсами. Он заверил Киврин, что всенощная будет проведена строго по канону, хоть и в послеполуденный час. Текст антифона восходит к восьмому веку, а ужасающе подробно выписанные стояния крестного пути — копии туринских. Однако церковь располагалась в бывшем канцелярском магазине, роль алтаря исполнял складной столик, и снаружи карильон на Карфаксе домучивал «Полночью ясной...»
— Господи, помилуй, — произнес Коб, молитвенно складывая руки.
— Господи, помилуй, — подхватил отец Рош.
— Христе, помилуй, — проговорил Коб.
— Христе, помилуй, — звонко откликнулась Агнес.
Киврин прижала палец к губам, прошипев «тс-с-с». Господи, помилуй. Христе, помилуй. Господи, помилуй.
На экуменической службе тоже читали «Господи, помилуй» — наверное, священник-реформист выторговал у викария в обмен на передвинутую всенощную, но священник из Церкви Тысячелетия отказался в этом участвовать и только смотрел на всех с холодным неодобрением. Как леди Имейн.
Отец Рош вроде бы освоился. Прочитал без запинки Великое славословие и Песнь ступеней, затем перешел к Евангелию.
— Initium sancti Envangelii secundum Luke [21], — произнес он и начал, спотыкаясь, читать на латыни. — «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле...»
Викарий в церкви Святой Марии читал то же самое. Только, по настоянию Церкви Тысячелетия, в общенародном переводе, который начинался так: «Днесь посудили политиканы устроить перепись для всех налогоподатчиков...» И все равно это было то же Евангелие, которое сейчас старательно зачитывал отец Рош.
—«И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» — Отец Рош поцеловал Библию. — Per evangelica dicta deleantur nostra delicta [22].
Дальше по порядку предполагалась проповедь. В большинстве деревенских приходов священники проповедовали только по большим праздникам, да и то вся проповедь сводилась к катехизису — перечислению семи смертных грехов и семи деяний милосердия. Полная проповедь скорее всего будет на торжественной литургии, рождественским утром.
Однако отец Рош вышел в центральный проход, который снова почти весь заполнился сельчанами, подпирающими колонны и друг друга в попытках встать поудобнее, и начал речь:
— Во дни, когда Христос сошел с небес на землю, Господь послал нам знаки, возвещающие его прибытие. И дни кончины века тоже будут отмечены знаками. Будут глады и моры, и нечистый возьмет власть над всея землей.
«Ох нет, — подумала Киврин, — только не надо про дьявола на вороном коне».
Она оглянулась на Имейн — та клокотала от ярости. Впрочем, старухе, по сути, все равно, что он скажет: она лишь выискивает, к чему придраться, чтобы наябедничать епископу.
Леди Ивольда смотрела сурово, остальные стояли со скучающе покорным видом, в который проповедь повергает всех прихожан во все века. На прошлое Рождество в церкви Святой Марии слушатели сидели с тем же выражением лица.
Темой для проповеди в том году послужила борьба с мусором, и декан Крайст-Чёрч начал ее так: «Христианство родилось в хлеву. Значит ли это, что ему суждено закончить свои дни в выгребной яме?»
Но все это было не важно. Стояла полночь, в церкви Святой Марии имелся каменный пол и настоящий алтарь, и, если закрыть глаза, исчезала ковровая дорожка, и зонтики, и лазерные свечи. Киврин убрала тогда пластиковую подставку и встала коленями прямо на камни, пытаясь вообразить, каково оно в Средневековье.
Мистер Дануорти предупреждал, что действительность не сравнится ни с какими предположениями. И оказался прав, конечно. Во всем, кроме службы. Киврин представляла ее именно так — каменный пол и «Господи, помилуй» вполголоса, запах ладана вперемешку со свечным жиром, и холод.
— Господь придет с огнем и мором, и все падут под ними, — вещал отец Рош, — но даже в последние дни Господь не оставит нас своим милосердием. Он пошлет нам утешение и радость и примет нас в чертог свой.
Примет в чертог. Киврин снова подумала о мистере Дануорти. «Не нужно вам туда. Все будет не так, как вам видится». И он не ошибся. Он никогда не ошибается.
Но даже ему, волновавшемуся о разбойниках, оспе и кострах, не пришло в голову, что Киврин элементарно потеряется. Что за какую-нибудь неделю до стыковки она так и не найдет место переброски. Она посмотрела на Гэвина; рыцарь, стоя по ту сторону от прохода, глядел на Эливис. Надо будет как-то отловить его после службы.
Отец Рош вернулся к алтарю, переходя к причастию. Агнес привалилась к Киврин, и та обняла ее покрепче. Бедняжка, совсем засыпает. Встала до зари, потом вся эта дикая беготня... Сколько, интересно, будет длиться причастие?
В церкви Святой Марии вся служба заняла час с четвертью, и то у доктора Аренс посреди оффертория запищал пейджер. «Роды, — прошептала она Киврин и Дануорти, пробираясь к выходу. — Надо же как кстати».
«Интересно, они тоже сейчас в церкви?» — подумала Киврин, но тут же опомнилась — там Рождество уже позади. Они его отмечали через три дня после ее перемещения в прошлое, пока она лежала больная. Там сейчас — какое? — второе января, рождественские каникулы почти на исходе, и все украшения уже сняли.
В церкви становилось душно, свечи забирали весь воздух. Позади шаркали и переминались с ноги на ногу, отец Рош исполнял обряды согласно канону, а Агнес наваливалась на Киврин все сильнее. Когда добрались до «Свят, свят, свят», она опустилась на колени с нескрываемым облегчением.
Киврин попыталась представить второе января в Оксфорде — в магазинах новогодние распродажи, карильон на Карфаксе нем как рыба. Доктор Аренс наверняка в лечебнице — разбирается с послепраздничными расстройствами желудка, а мистер Дануорти готовится к зимнему триместру. Хотя нет. Она снова увидела его за стеклянной перегородкой. «Ему не до того, он занят беспокойством обо мне».
Отец Рош, подняв чашу, преклонил колени и поцеловал алтарь. На мужской половине снова началось шарканье и перешептывание. Киврин повернула голову. Гэвин со скучающим видом откинулся на пятки. Сэр Блуэт спал.
И Агнес тоже. Она уже совсем легла на Киврин, ясно было, что на «Отче наш» ее не разбудить. Киврин и пытаться не стала. Когда все поднялись, она просто прижала малышку к себе покрепче и устроила поудобнее. У нее самой заныло колено — видимо, попало в ямку между двумя камнями. Киврин подсунула под него сложенный подол плаща.
Отец Рош положил в чашу кусок хлеба, сказал слова о крови и теле Христовых, и все снова опустились на колени под «Агнца Божьего».
— Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis, — читал нараспев отец Рош. — Агнец божий, взявший на себя грехи мира, помилуй нас.
Агнус деи. Агнец божий. Киврин с улыбкой посмотрела на Агнес. Та спала без просыпа, всем весом навалившись на Киврин и приоткрыв рот, но маленький кулачок, державший колокольчик, так и не разжался. «Агнец мой», — подумала Киврин.
Стоя на коленях на каменном полу церкви Святой Марии, она представляла себе и свечи, и холод, но никак не леди Имейн, только и дожидающуюся, когда отец Рош ошибется. Не Гэвина с Эливис, не Розамунду. И не отца Роша с разбойничьим лицом и в прохудившихся чулках.
Даже за сотню лет — за семь сотен лет и тридцать четыре года — она не смогла бы представить себе Агнес, с ее щенком, с ее капризами — и с зараженным коленом. «Я рада, что я здесь, — подумала Киврин. — Несмотря ни на что».
Отец Рош перекрестил собравшихся чашей и, выпив вино, возгласил: «Dominus vobiscum» [23]. Люди за спиной зашевелились. Основная часть службы подошла к концу, народ потянулся к выходу, чтобы не устраивать столпотворения. Очевидно, на выходе расступаться перед домочадцами владельца поместья уже не предполагалось. И подождать с разговорами хотя бы до порога тоже. Киврин едва расслышала слова завершения.
— Ite, missa est [24], — произнес отец Рош, едва перекрывая общий гомон. Леди Имейн, не дожидаясь даже, пока он опустит поднятую для благословения руку, промаршировала прочь с таким видом, будто направлялась прямиком в Бат, докладывать епископу.
— Нет, вы видели сальные свечи у алтаря? — спросила она у леди Ивольды. — А ведь я нарочно ему прислала восковые и наказала зажечь.
Леди Ивольда, покачав головой, бросила недобрый взгляд на отца Роша, и обе возмущенные старухи вышли, а за ними по пятам — Розамунда.
Девочка явно искала способ возвращаться отдельно от сэра Блуэта — и придумала неплохо. За спинами старух и Розамунды сомкнулась шумная хохочущая толпа. Пока сэр Блуэт, пыхтя и кряхтя, поднимется на ноги, они будут уже у ворот поместья.
Киврин сама едва могла встать. Нога затекла, а Агнес спала как убитая.
—Агнес, — позвала Киврин. — Просыпайся, пора домой.
Сэр Блуэт, снова побагровев от натуги, все-таки поднялся и подошел взять Эливис под руку.
— Ваша дочь заснула, — заметил он.
— Да.
Они пошли к выходу.
— Ваш супруг не приехал, как обещал.
— Нет, — услышала Киврин. Эливис крепче ухватилась за руку Блуэта.
Снаружи зазвонили колокола, все разом, наперебой, без складу и ладу, зато ликующе и празднично.
— Агнес, — расталкивая девочку, позвала Киврин. — Пора звонить в колокольчик.
Малышка не шевельнулась. Киврин попыталась взвалить ее на плечо. Руки девочки безвольно повисли у Киврин за спиной, и колокольчик коротко тренькнул.
— Ты ведь всю ночь ждала, когда можно будет позвонить, — приподнимаясь на колено, продолжала Киврин. — Просыпайся, агнец.
Она оглянулась в поисках подмоги. Церковь почти опустела. Коб ходил от окна к окну, гася своими исцарапанными пальцами фитили свечей. Гэвин с племянниками Блуэта в задней части нефа опоясывались мечами. Отца Роша нигде не было. Наверное, это он, забравшись на колокольню, устроил такой радостный развеселый трезвон.
Затекшую ногу закололо иголками. Киврин подвигала ею в тонком башмаке, потом попробовала наступить. Ощущения не ахти, но стоять можно. Тогда она взвалила Агнес повыше и хотела подняться. Нога зацепилась за подол юбки, и Киврин полетела вперед.
Ее подхватил Гэвин.
— Сударыня Катерина, госпожа Эливис послала меня помочь вам, — произнес рыцарь, без малейших усилий забирая у нее Агнес и перекидывая себе на плечо. Киврин, прихрамывая, пошла за ним к выходу.
— Спасибо! — поблагодарила она, когда запруженный людьми церковный двор остался позади. — Я боялась, у меня руки отвалятся.
—Да, она девчушка крепкая.
Бубенчик соскочил у Агнес с запястья и упал на снег, звякнув в унисон большим колоколам. Киврин подобрала его. Узел затянулся до микроскопических размеров, а растрепанные концы ленты превратились в тонкую бахрому, но как только Киврин взяла бубенец в руки, узел разошелся. Она завязала его бантиком на руке Агнес.
—Я всегда рад выручить даму из беды, — ответил Гэвин.
Киврин повторяла их про себя вместе с ним, на латыни, под эхо параллельного перевода.
— Кого узрели вы, о пастухи? — декламировал отец Рош на латыни, переходя к респонсорию. — Ответствуйте, кто сошел на землю.
Он вдруг замолк, морща лоб и глядя на Киврин.
Забыл, поняла она и тревожно посмотрела на Имейн, в надежде, что та не заметит незавершенности. Однако та испепеляла отца Роша взглядом, сведя обтянутые шелковым апостольником скулы.
Рош по-прежнему смотрел на Киврин, морща лоб.
— Ответствуйте, кто вам явился, — произнес он, и Киврин облегченно вздохнула. — Поведайте, кого узрели вы.
Неверно. Она прошептала одними губами следующую строку, внушая ему повторять за ней. «Узрели мы новорожденного Христа». Рош, казалось, не замечал, хотя смотрел на Киврин в упор. «Увидел я...» Он снова запнулся.
«Узрели мы новорожденного Христа», — отчетливее зашептала Киврин. Леди Имейн обернулась.
— И ангелов, поющих Господу хвалу, — продолжал Рош, и снова неверно. Леди Имейн перевела свой негодующий взгляд на него.
Обо всем этом наверняка будет доложено епископу. И о свечах, и о неаккуратном подоле и бог весть еще о каких недочетах и прегрешениях.
«Ответствуйте, что зрели вы», — подсказала Киврин, и священник будто опомнился.
—Ответствуйте, что зрели вы, — произнес он четко и ясно. — И о рождении Христа поведайте. Узрели мы новорожденного Христа и ангелов, поющих Господу хвалу.
Он перешел к «Исповедую...», и, хотя Киврин продолжала шептать слова про себя, отец Рош больше не сбивался. Она слегка успокоилась, но не сводила с него глаз, когда он направился к алтарю читать «Молим тебя, Господи...»
Под стихарем у него чернел подризник — оба одеяния изначально довольно тонкой работы, судя по всему. Рошу они были малы — когда он склонился над алтарем, из-под края подризника показались добрых сантиметров десять его поношенных коричневых чулок. Наверное, облачение досталось от предшественника — или с барского плеча капеллана Имейн.
Священник в реформистской церкви накинул синтетический полиэстровый стихарь поверх коричневого свитера с джинсами. Он заверил Киврин, что всенощная будет проведена строго по канону, хоть и в послеполуденный час. Текст антифона восходит к восьмому веку, а ужасающе подробно выписанные стояния крестного пути — копии туринских. Однако церковь располагалась в бывшем канцелярском магазине, роль алтаря исполнял складной столик, и снаружи карильон на Карфаксе домучивал «Полночью ясной...»
— Господи, помилуй, — произнес Коб, молитвенно складывая руки.
— Господи, помилуй, — подхватил отец Рош.
— Христе, помилуй, — проговорил Коб.
— Христе, помилуй, — звонко откликнулась Агнес.
Киврин прижала палец к губам, прошипев «тс-с-с». Господи, помилуй. Христе, помилуй. Господи, помилуй.
На экуменической службе тоже читали «Господи, помилуй» — наверное, священник-реформист выторговал у викария в обмен на передвинутую всенощную, но священник из Церкви Тысячелетия отказался в этом участвовать и только смотрел на всех с холодным неодобрением. Как леди Имейн.
Отец Рош вроде бы освоился. Прочитал без запинки Великое славословие и Песнь ступеней, затем перешел к Евангелию.
— Initium sancti Envangelii secundum Luke [21], — произнес он и начал, спотыкаясь, читать на латыни. — «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле...»
Викарий в церкви Святой Марии читал то же самое. Только, по настоянию Церкви Тысячелетия, в общенародном переводе, который начинался так: «Днесь посудили политиканы устроить перепись для всех налогоподатчиков...» И все равно это было то же Евангелие, которое сейчас старательно зачитывал отец Рош.
—«И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» — Отец Рош поцеловал Библию. — Per evangelica dicta deleantur nostra delicta [22].
Дальше по порядку предполагалась проповедь. В большинстве деревенских приходов священники проповедовали только по большим праздникам, да и то вся проповедь сводилась к катехизису — перечислению семи смертных грехов и семи деяний милосердия. Полная проповедь скорее всего будет на торжественной литургии, рождественским утром.
Однако отец Рош вышел в центральный проход, который снова почти весь заполнился сельчанами, подпирающими колонны и друг друга в попытках встать поудобнее, и начал речь:
— Во дни, когда Христос сошел с небес на землю, Господь послал нам знаки, возвещающие его прибытие. И дни кончины века тоже будут отмечены знаками. Будут глады и моры, и нечистый возьмет власть над всея землей.
«Ох нет, — подумала Киврин, — только не надо про дьявола на вороном коне».
Она оглянулась на Имейн — та клокотала от ярости. Впрочем, старухе, по сути, все равно, что он скажет: она лишь выискивает, к чему придраться, чтобы наябедничать епископу.
Леди Ивольда смотрела сурово, остальные стояли со скучающе покорным видом, в который проповедь повергает всех прихожан во все века. На прошлое Рождество в церкви Святой Марии слушатели сидели с тем же выражением лица.
Темой для проповеди в том году послужила борьба с мусором, и декан Крайст-Чёрч начал ее так: «Христианство родилось в хлеву. Значит ли это, что ему суждено закончить свои дни в выгребной яме?»
Но все это было не важно. Стояла полночь, в церкви Святой Марии имелся каменный пол и настоящий алтарь, и, если закрыть глаза, исчезала ковровая дорожка, и зонтики, и лазерные свечи. Киврин убрала тогда пластиковую подставку и встала коленями прямо на камни, пытаясь вообразить, каково оно в Средневековье.
Мистер Дануорти предупреждал, что действительность не сравнится ни с какими предположениями. И оказался прав, конечно. Во всем, кроме службы. Киврин представляла ее именно так — каменный пол и «Господи, помилуй» вполголоса, запах ладана вперемешку со свечным жиром, и холод.
— Господь придет с огнем и мором, и все падут под ними, — вещал отец Рош, — но даже в последние дни Господь не оставит нас своим милосердием. Он пошлет нам утешение и радость и примет нас в чертог свой.
Примет в чертог. Киврин снова подумала о мистере Дануорти. «Не нужно вам туда. Все будет не так, как вам видится». И он не ошибся. Он никогда не ошибается.
Но даже ему, волновавшемуся о разбойниках, оспе и кострах, не пришло в голову, что Киврин элементарно потеряется. Что за какую-нибудь неделю до стыковки она так и не найдет место переброски. Она посмотрела на Гэвина; рыцарь, стоя по ту сторону от прохода, глядел на Эливис. Надо будет как-то отловить его после службы.
Отец Рош вернулся к алтарю, переходя к причастию. Агнес привалилась к Киврин, и та обняла ее покрепче. Бедняжка, совсем засыпает. Встала до зари, потом вся эта дикая беготня... Сколько, интересно, будет длиться причастие?
В церкви Святой Марии вся служба заняла час с четвертью, и то у доктора Аренс посреди оффертория запищал пейджер. «Роды, — прошептала она Киврин и Дануорти, пробираясь к выходу. — Надо же как кстати».
«Интересно, они тоже сейчас в церкви?» — подумала Киврин, но тут же опомнилась — там Рождество уже позади. Они его отмечали через три дня после ее перемещения в прошлое, пока она лежала больная. Там сейчас — какое? — второе января, рождественские каникулы почти на исходе, и все украшения уже сняли.
В церкви становилось душно, свечи забирали весь воздух. Позади шаркали и переминались с ноги на ногу, отец Рош исполнял обряды согласно канону, а Агнес наваливалась на Киврин все сильнее. Когда добрались до «Свят, свят, свят», она опустилась на колени с нескрываемым облегчением.
Киврин попыталась представить второе января в Оксфорде — в магазинах новогодние распродажи, карильон на Карфаксе нем как рыба. Доктор Аренс наверняка в лечебнице — разбирается с послепраздничными расстройствами желудка, а мистер Дануорти готовится к зимнему триместру. Хотя нет. Она снова увидела его за стеклянной перегородкой. «Ему не до того, он занят беспокойством обо мне».
Отец Рош, подняв чашу, преклонил колени и поцеловал алтарь. На мужской половине снова началось шарканье и перешептывание. Киврин повернула голову. Гэвин со скучающим видом откинулся на пятки. Сэр Блуэт спал.
И Агнес тоже. Она уже совсем легла на Киврин, ясно было, что на «Отче наш» ее не разбудить. Киврин и пытаться не стала. Когда все поднялись, она просто прижала малышку к себе покрепче и устроила поудобнее. У нее самой заныло колено — видимо, попало в ямку между двумя камнями. Киврин подсунула под него сложенный подол плаща.
Отец Рош положил в чашу кусок хлеба, сказал слова о крови и теле Христовых, и все снова опустились на колени под «Агнца Божьего».
— Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis, — читал нараспев отец Рош. — Агнец божий, взявший на себя грехи мира, помилуй нас.
Агнус деи. Агнец божий. Киврин с улыбкой посмотрела на Агнес. Та спала без просыпа, всем весом навалившись на Киврин и приоткрыв рот, но маленький кулачок, державший колокольчик, так и не разжался. «Агнец мой», — подумала Киврин.
Стоя на коленях на каменном полу церкви Святой Марии, она представляла себе и свечи, и холод, но никак не леди Имейн, только и дожидающуюся, когда отец Рош ошибется. Не Гэвина с Эливис, не Розамунду. И не отца Роша с разбойничьим лицом и в прохудившихся чулках.
Даже за сотню лет — за семь сотен лет и тридцать четыре года — она не смогла бы представить себе Агнес, с ее щенком, с ее капризами — и с зараженным коленом. «Я рада, что я здесь, — подумала Киврин. — Несмотря ни на что».
Отец Рош перекрестил собравшихся чашей и, выпив вино, возгласил: «Dominus vobiscum» [23]. Люди за спиной зашевелились. Основная часть службы подошла к концу, народ потянулся к выходу, чтобы не устраивать столпотворения. Очевидно, на выходе расступаться перед домочадцами владельца поместья уже не предполагалось. И подождать с разговорами хотя бы до порога тоже. Киврин едва расслышала слова завершения.
— Ite, missa est [24], — произнес отец Рош, едва перекрывая общий гомон. Леди Имейн, не дожидаясь даже, пока он опустит поднятую для благословения руку, промаршировала прочь с таким видом, будто направлялась прямиком в Бат, докладывать епископу.
— Нет, вы видели сальные свечи у алтаря? — спросила она у леди Ивольды. — А ведь я нарочно ему прислала восковые и наказала зажечь.
Леди Ивольда, покачав головой, бросила недобрый взгляд на отца Роша, и обе возмущенные старухи вышли, а за ними по пятам — Розамунда.
Девочка явно искала способ возвращаться отдельно от сэра Блуэта — и придумала неплохо. За спинами старух и Розамунды сомкнулась шумная хохочущая толпа. Пока сэр Блуэт, пыхтя и кряхтя, поднимется на ноги, они будут уже у ворот поместья.
Киврин сама едва могла встать. Нога затекла, а Агнес спала как убитая.
—Агнес, — позвала Киврин. — Просыпайся, пора домой.
Сэр Блуэт, снова побагровев от натуги, все-таки поднялся и подошел взять Эливис под руку.
— Ваша дочь заснула, — заметил он.
— Да.
Они пошли к выходу.
— Ваш супруг не приехал, как обещал.
— Нет, — услышала Киврин. Эливис крепче ухватилась за руку Блуэта.
Снаружи зазвонили колокола, все разом, наперебой, без складу и ладу, зато ликующе и празднично.
— Агнес, — расталкивая девочку, позвала Киврин. — Пора звонить в колокольчик.
Малышка не шевельнулась. Киврин попыталась взвалить ее на плечо. Руки девочки безвольно повисли у Киврин за спиной, и колокольчик коротко тренькнул.
— Ты ведь всю ночь ждала, когда можно будет позвонить, — приподнимаясь на колено, продолжала Киврин. — Просыпайся, агнец.
Она оглянулась в поисках подмоги. Церковь почти опустела. Коб ходил от окна к окну, гася своими исцарапанными пальцами фитили свечей. Гэвин с племянниками Блуэта в задней части нефа опоясывались мечами. Отца Роша нигде не было. Наверное, это он, забравшись на колокольню, устроил такой радостный развеселый трезвон.
Затекшую ногу закололо иголками. Киврин подвигала ею в тонком башмаке, потом попробовала наступить. Ощущения не ахти, но стоять можно. Тогда она взвалила Агнес повыше и хотела подняться. Нога зацепилась за подол юбки, и Киврин полетела вперед.
Ее подхватил Гэвин.
— Сударыня Катерина, госпожа Эливис послала меня помочь вам, — произнес рыцарь, без малейших усилий забирая у нее Агнес и перекидывая себе на плечо. Киврин, прихрамывая, пошла за ним к выходу.
— Спасибо! — поблагодарила она, когда запруженный людьми церковный двор остался позади. — Я боялась, у меня руки отвалятся.
—Да, она девчушка крепкая.
Бубенчик соскочил у Агнес с запястья и упал на снег, звякнув в унисон большим колоколам. Киврин подобрала его. Узел затянулся до микроскопических размеров, а растрепанные концы ленты превратились в тонкую бахрому, но как только Киврин взяла бубенец в руки, узел разошелся. Она завязала его бантиком на руке Агнес.
—Я всегда рад выручить даму из беды, — ответил Гэвин.