Книга двух путей

И хотя Мерит уже подросток, на стенах ее спальни нет фото певицы Сиа или рэпера 21 Savage. Я вижу винтажные рисунки насекомых Адольфа Филиппа Милло и увеличенные снимки эпидермальных клеток лука и элодеи канадской. После того как Брайан помог Мерит в четыре года сделать в кухонной раковине вулкан из пищевой соды, девочка решила пойти по стопам отца и стать ученым.

В ее спальне горит свет, а сама Мерит спит, лежа поверх покрывала. Книга – «Девушка из лаборатории», – выпавшая из рук дочери, валяется на полу. Я кладу книгу на прикроватный столик и собираюсь выключить лампу, но Мерит внезапно поворачивается на другой бок и, сонно моргая, смотрит на меня.

– Ты вернулась, – шепчет она.

Интересно, что на самом деле сказал дочери Брайан и слышала ли она, как мы ссоримся.

Верх ее пижамы задрался, обнажив пухлый валик над резинкой штанов. Я кусаю губы. Мерит не нравится ее внешность, и дело здесь не только в том, что ей четырнадцать, но и в том, что она дочь стройных родителей. В мусорной корзине я обнаруживаю что-то скомканное фиолетового цвета – блузка, которую я подарила дочери на день рождения. Развернув подарок, Мерит приклеила на лицо улыбку, но я видела, как она обвела пальцем этикетку: «Подростковый XXL». «Мама, – сказала она, – я все-таки не такая огромная». Я чувствовала себя ужасно. Но разве не было бы еще хуже, если бы я купила блузку меньшего размера, а она оказалась бы мала?

«По крайней мере, я не забыла о дне рождении дочери», – думаю я.

– Посидишь со мной, пока я буду засыпать? – просит Мерит.

В другой вселенной я не имела бы возможности сказать «да».

Я глажу Мерит по волосам, воспринимая ее просьбу как очередную награду за свое решение вернуться, среди которых и перемена настроения дочери в мою пользу, и прощение за подаренную блузку, и скорбный, виноватый взгляд Брайана из-за того, что чуть было не произошло, но все-таки обошлось.

И даже хлопнув дверью, я снова возвращаюсь туда, откуда ушла.



В детстве я любила читать некрологи и как-то даже спросила у мамы, почему люди умирают в алфавитном порядке. В ответ мама лишь молча сплюнула на пол, потому что говорить о смерти означало приглашать ее в дом. Мама была ирландкой, причем очень суеверной, то есть обладала двойной дозой упрямства. Она прикалывала английские булавки к моей одежде от сглаза, запрещала свистеть в доме, а если мы с братом, уже выйдя за дверь, почему-то возвращались, заставляла смотреться в зеркало, чтобы от нас не отвернулась удача. Я никогда не слышала, чтобы мама говорила о смерти. Но по иронии судьбы именно из-за матери я и стала доулой смерти.

Во время моего третьего сезона на раскопках в Египте я получила сообщение, что мать умирает. У нее была четвертая стадия рака яичников, но она скрыла свою болезнь от нас с братом. Кайрану только-только исполнилось тринадцать, и маме не хотелось его волновать. Ну а я шла за своей мечтой, и маме не хотелось вставать у меня на пути. Мой отец, капитан Армии США, погиб во время крушения вертолета, что произошло очень давно: когда мама носила под сердцем Кайрана. И вот теперь мне внезапно пришлось взять всю ответственность на себя. То, что она скрыла свою болезнь, приводило меня в ярость. Я весь день сидела возле маминой постели в хосписе, возвращаясь домой только к приходу Кайрана из школы. Было больно смотреть, как мама постепенно усыхает, сливаясь с простынями, – скорее, воспоминание, а не моя мама. И вот однажды, уже ближе к концу, мама, сжав мою руку, прошептала:

– Твой отец умер в одиночестве. Я постоянно думаю, было ли ему страшно. Может, ему что-то хотелось сказать?

«А тебе страшно? – вертелось у меня на языке. – Может, тебе тоже хочется что-то сказать?» Но прежде чем я успела задать вопрос, она улыбнулась и выдохнула:

– По крайней мере, у меня есть ты.

Я подумала об отце, сделавшем последний вдох на другом краю света, совершенно один. Я подумала о матери, скрывавшей от нас свою болезнь, которая оставила бестелесную оболочку от той женщины, что я помнила. Смерть – страшная, сбивающая с толку, болезненная штука, и встречать ее в одиночестве ненормально.

И я поняла, что могу что-то изменить.

После смерти мамы та жизнь, которую я знала, закончилась. Я не могла вернуться в Йель, поскольку стала опекуном Кайрана. Мне нужна была работа, и я нашла ее в том же хосписе, где лежала мама. Сперва директриса взяла меня исключительно из жалости, чтобы я могла оплачивать счета. Я была научным сотрудником, не имеющим навыков практической работы, и меня определили в регистратуру. Кроме того, я выполняла мелкие поручения и навещала пациентов. Посещение пациентов удавалось мне лучше всего. Я любила слушать их рассказы, раскапывала истории их жизни, собирая воедино картины того, какими они когда-то были. Ведь как-никак именно этим и занимаются археологи. И вот однажды директриса хосписа предположила, что, возможно, у меня есть будущее в этой области. Я прошла обучение онлайн, получила степень магистра в сфере социальной работы, стала социальным работником, отвечавшим за подписание отказа от реанимационных мероприятий, организацию похорон, установление нуждающихся семей. Я поддерживала и пациента, и близких ему людей, поскольку они все несли тяжелое бремя. В мою задачу входило снимать с их плеч, хотя бы на час, этот непосильный груз, чтобы они могли немного прийти в себя, прежде чем продолжать свой сизифов труд. Тем не менее одного часа было явно недостаточно, а кое-какие нюансы такой работы уже начали меня раздражать: и слишком большое число пациентов, и бесконечная писанина, и необходимость улыбаться ужасным шуткам тамошнего доктора («Прямая кишка? Мы с ней практически не были знакомы!»), и повторное освидетельствование пациентов через девяносто дней для определения соответствия требованиям хосписа, в результате чего многие больные, нуждающиеся в уходе и психологической помощи, не проходили отбора.

После почти десяти лет работы в хосписе я услышала о курсах под названием «Основы работы с умирающими – „акушеры смерти“». Это показалось мне не таким уж бессмысленным. Если акушерки помогают вам совершить переход из одного состояния в другое, подготавливая к материнству, то почему бы «акушерам смерти» не обеспечивать переход из состояния жизни в состояние смерти? Я позвонила записаться на курсы, но они уже набрали группу. Тогда я сказала, что принесу с собой еду и собственный стул, если мне позволят просто поприсутствовать. Занятия сразу увлекли меня, буквально со вступительных слов преподавательницы о том, что институт доул смерти восходит к тем временам, когда люди не умирали в одиночестве. Слово «доула» в переводе с греческого означает «рабыня». И так же как доулы при родах помогают справиться с болью и дискомфортом, доулы смерти делают то же самое на противоположном – финальном – отрезке жизненного цикла.

Я начала собственный бизнес в качестве доулы смерти пять лет назад. Тогда это было в новинку, но даже и сейчас большинство людей не слышали о таком виде услуг. Существует Национальная ассоциация доул конца жизни, которая вырабатывает основные требования к необходимым навыкам и проводит сертификацию, но при всем при том эта область оказания психологической помощи умирающим находится еще в зачаточном состоянии. Мои услуги не покрываются медицинской страховкой, и то, чем я занимаюсь, означает совершенно разное для разных людей. Господь свидетель, но в подобных услугах действительно возникла определенная нужда. Ведь поколение беби-бумеров стареет – так называемое серебряное цунами, – у них занятые дети, не имеющие возможности ухаживать за родителями или живущие слишком далеко. В обществе происходит культурный сдвиг, обусловивший потребность в моральной поддержке. А кроме того, все больше людей начинают осознавать, что мы лишь гости на этой земле, пришедшие с коротким визитом.

Доулы не оказывают медицинской помощи – у меня нет страховки на случай врачебной ошибки. Я работаю на дому у пациентов, в домах престарелых, хосписах, в учреждениях для проживания с уходом. Если модель хосписа – это команда, то доула работает в одиночку, выполняя все, кроме медицинских процедур. Я могу быть с клиентом круглые сутки, но в принципе не должна этого делать. Здесь применим чисто индивидуальный подход, и все меняется по мере того, как болезнь прогрессирует. Я слушаю. Успокаиваю родственников больного. Не оставляю пациентов в одиночестве, если вижу, что они этого боятся. Собираю информацию и делюсь ею – о похоронах или чего ждать от процесса умирания. Стараюсь предвидеть, что может понадобиться, и разрабатываю план соответствующих мероприятий, таких как ночные дежурства или поминальная служба в церкви. Приглашаю священников или докторов. Я могу обеспечивать чисто физический или эмоциональный комфорт путем массажа ног, чистки чакр, визуализации, медитации, дыхательных упражнений. Могу помочь тому, кто осуществляет уход, с выполнением рутинной работы: почистить пациенту зубы, помыть его в душе, но это тоже по личному желанию пациента. Могу забрать вещи из химчистки, купить продукты или отвезти клиента на прием к врачу.

И хотя я работаю в тандеме с профессиональными сотрудниками хосписа, я понимаю, что определенные виды ухода не относятся к медицине – холистическое и духовное целительство, – и способна его обеспечить. Это может быть и организация домашних похорон, и обмывание тела вместе с родственниками. Курс иглоукалывания для облегчения боли или деловой совет по продаже автомобиля, стоящего на приколе в гараже с 1970 года. Иногда я помогаю семьям подвести черту под делами умершего. Это касается карточек социального страхования и банковской информации, которые нужно закодировать и уничтожить по завершении всех формальностей. Доула смерти – это магазин шаговой доступности. Я генеральный конструктор смерти. И описываю это следующим образом: если вы пациент хосписа и вам в 3:00 захочется орехового мороженого, вы можете попросить волонтера принести вам в следующий раз мороженое, но, если вы нанимаете доулу смерти и хотите получить мороженое именно в 3:00, она пойдет и купит его. А если вы нанимаете меня, мороженое уже будет ждать вас в морозильнике.

После почти тринадцати лет работы с умирающими я понимаю, что мы очень хреново справляемся с интеллектуальной и эмоциональной подготовкой к смерти. Как можно наслаждаться жизнью, если ты ежеминутно трясешься от страха при мысли о ее конце? Я знаю, что большинство людей, подобно моей матери, боятся даже говорить о смерти, словно это что-то заразное. Я знаю, что, уходя в мир иной, вы остаетесь таким же, каким, как правило, были при жизни: вздорный человек до последнего вдоха останется вздорным. Если вы постоянно нервничали, находясь в полном здравии, то будете нервничать и на смертном одре. Я знаю, умирающие хотят видеть во мне свое зеркало, чтобы они могли посмотреть мне в глаза и понять, что мне известно, какими они были когда-то: совсем не такими, как сейчас.

После тринадцати лет этой работы я думала, что почти все знаю о смерти.

Я ошибалась.



Я засыпаю в комнате Мерит и остаюсь здесь на всю ночь. Утром мы с Брайаном старательно обходим друг друга выверенными балетными па. Мы разговариваем лишь по необходимости, и даже тогда наши чувства проявляются не в выбросе эмоций, а скорее в мелких деталях. Брайан уезжает в институт теоретической физики «Периметр» в Ватерлоо, Онтарио, на презентацию своей работы по квантовой механике. Событие с большой буквы. Пятнадцать лет назад физик-теоретик, веривший в параллельные вселенные, считался маргиналом, а теперь такого мнения придерживается почти половина ученых в этой области.

Хорошо, что у Брайана деловая поездка, поскольку она отсрочит неизбежное. Я иду в душ лишь после того, как Брайан спускается на кухню сварить кофе. На кухне мы, не глядя друг другу в глаза, стараемся говорить правильные вещи, чтобы Мерит, не дай бог, не подумала, что у нас напряженные отношения. Брайан боится на меня давить, так как не ручается за последствия. А я не хочу, чтобы на меня давили, по той же самой причине. Поэтому я наливаю Брайану кофе с собой. Он целует Мерит в макушку и берет дорожную сумку. Он отправляется в аэропорт незадолго до того, как Мерит бежит к автобусу до инновационного детского лагеря в рамках программы STEM.

Впервые после моего возвращения я остаюсь дома одна. Сделав глубокий вдох, я сбрасываю с себя напускную беззаботность, закрываю лицо руками и задумываюсь о том, как вернуться в нормальность.

Неожиданно входная дверь открывается.

– Ты что-то забыла?! – кричу я.

Но, вопреки моим ожиданиям, это не Мерит. На пороге кухни стоит Брайан. В руках у него ключи, словно запоздалое объяснение.

– Тебя. – Он входит в кухню и садится напротив меня за кухонный стол. – Я забыл тебя. Дон, я не могу вот так взять и уехать. Нам нужно поговорить.

Уже поговорили – и вот результат.

– Мне нечего тебе сказать, – отвечаю я.

Брайан опускает глаза:

– И не нужно ничего говорить. Ты просто должна меня выслушать.


Я знаю, как ее зовут: Гита. Знаю, что до поступления в докторантуру в Гарварде она училась в Кембридже. Я даже помню, что Брайан приглашал ее на обед с другими коллегами, чтобы уговорить принять участие в их программе по физике. «Думаешь, она подходит? – спросила я. – Думаешь, ты с ней сработаешься?»

В следующий раз я услышала о Гите, когда Брайан сообщил, что водил ее на ланч, так как ей, похоже, не удалось найти общий язык с другими докторантами. Я тогда подумала, как это типично для Брайана: чрезмерная доброта, желание уладить проблему, которая еще не возникла. Иногда он был настолько поглощен работой, что упускал из виду межличностные отношения, и я решила, что для него забота о новом члене команды – шаг вперед. А затем неделю спустя Гита попросила Брайана помочь ей купить автомобиль. Она вроде как слышала, что дилеры могут запросто напарить женщину, если рядом с ней нет мужчины, чтобы пнуть колесо и справиться насчет расхода бензина. Брайан даже пожаловался мне – Я здесь не для того, чтобы работать нянькой! – но в результате они вместе выехали с площадки на новенькой «Тойоте RAV4». Несколько недель спустя Брайан принес домой корзинку с «Кэдберри флейк», «Кранчи», «Твирл байтс» и «Роло» – подарок, при виде которого Мерит залилась слезами, решив, что эту гору конфет ей презентовали не просто так, а с намеком. «Гита привезла это из Англии. – Брайан был реально обескуражен. – Хотела сделать подарок».

Но потом он согласился прийти к Гите домой, чтобы помочь установить блок для кондиционирования воздуха. Начисто забыв, что сегодня день рождения дочери и мы собирались устроить праздничный обед. Вместо этого он, как собачонка, потащился за Гитой к ней на квартиру. Там он, раздевшись до майки, втащил кондиционер вверх по лестнице, установил его, как было указано, в окне спальни и со свойственной всем ученым основательностью принялся заделывать щели герметиком и толстым скотчем, чтобы в трещины не заползли насекомые.

Я отправила Брайану два сообщения.

Ты где? День рождения Мерит???





Он их прочел, но ни на одно не ответил.

Вернувшись в гостиную, он обнаружил Гиту, сидевшую в его рубашке на диване с бутылкой шампанского и двумя бокалами. «В знак моей благодарности», – заявила она.

Брайан сказал, что тут же ушел.

Я поверила его признанию, которое он, задыхаясь, выдавил из себя. Я поверила ему. Если бы он на самом деле принял предложение Гиты, то это был бы не жалкий лепет оправдания, а волны раскаяния.

– Почему ты не отвечал на мои сообщения? – потребовала я.

– Я был как раз в середине процесса установки кондиционера, – ответил Брайан.

– Тогда почему ты не ответил на них, когда закончил?

Брайан горестно всплеснул руками, поскольку любые слова были бы неуместны.

– Прости, Дон. Мне так жаль. Это все моя вина.

– Мне нужно идти, – пробормотала я.

– Идти? Но куда?

– Не думаю, что ты должен спрашивать меня об этом прямо сейчас!

И даже выбегая из двери, я чувствовала, как Брайан, такой основательный и неподвижный, держит меня на привязи, словно груз, не дающий улететь воздушным шарикам из магазина товаров для праздника, хотя им только этого и хочется.



Но то было вчера, а это – сейчас. Мы не можем и дальше сосуществовать в нашем доме, не заключив нечто вроде договора.

Он ерошит пальцами густые волосы:

– Я не знаю, как исправить произошедшее. – (Ох уж эта пассивная конструкция! Словно он посторонний, словно он не был соучастником.) – У меня с ней ничего не было. Клянусь!

– Если у тебя с ней ничего не было, тогда почему ты не сказал мне, что идешь к ней домой? Почему не отвечал на мои сообщения? – Я сглатываю комок в горле. – Почему ты ведешь себя так, будто что-то скрываешь?

– Потому что почувствовал себя круглым идиотом, поняв, что забыл о дне рождения Мерит.

Я пристально смотрю на Брайана:

– Неужели ты считаешь, что я ухожу от тебя именно из-за этого?

Он растерянно моргает:

– Я думал… Думал, что могу помочь. Мне даже в голову не могло прийти, что она хочет чего-то большего. Надо же быть таким дураком, чтобы сразу не догадаться!

Этому я тоже верю. Иногда Брайан понимает все настолько буквально, что хочется треснуть его по голове, чтобы он уловил нюансы. Но я также верю, что у него есть свой секрет, в котором он даже себе не хочет признаться: оставшись наедине с красивой девушкой, в располагающей обстановке с шампанским, он на секунду пожелал оказаться в другом временно́м измерении.

Возможно, он и не предпринял никаких действий, но это отнюдь не означало, что он не совершил предательства.

У Брайана поникли плечи; он еще ниже склоняется над кухонным столом. Я не сразу соображаю, что он делает нечто такое, чего никогда не делал за все годы нашего супружества.

Он плачет.

Брайан всегда был таким уравновешенным, вдумчивым, рассудительным – катушкой для моего воздушного змея, заземлением для моего электричества. Когда мне некуда было идти, он предложил нам с Кайраном крышу над головой. Когда на моих глазах умирал пациент, я прижималась к Брайану и вспоминала, что значит чувствовать себя живой. Он был моим спасителем. До этого момента.

Видеть его таким раздавленным и дрожащим – равносильно тому, чтобы чувствовать, как переворачивается мир, все еще знакомый, но уже немного другой; равносильно тому, чтобы делать пробор не с той стороны. В моей душе все вибрирует, я слышу незнакомую низкую ноту, отдающуюся болью. Это супружество, понимаю я. Камертон эмоций.

Я вскакиваю с места, не слушая доводов разума. Я останавливаюсь перед Брайаном и глажу его по голове, потому что не могу видеть страданий мужа, даже если он и заставляет страдать меня.