Книга двух путей

Он пулей срывается с места, хватаясь за предложенный мной спасательный круг. И, положа руку на сердце, так оно и есть. Жизнь, к которой мы привыкли за последние годы, драматически изменилась из-за заигрываний молодой женщины-докторанта, и теперь у нас появилась подсказка, как перевести стрелки часов назад. Сказочный след из хлебных крошек после тысячи объятий, подобных этому. Мы ступили на знакомую почву.

Объятия человека, обнимавшего тебя пятнадцать лет, дают некоторое ощущение завершенности. Подобно тому, как перекатиться на самое мягкое, продавленное, место матраса или разгадать последнее слово в воскресном кроссворде. Подобно теплу камина, распространяющемуся по комнате. Подобно домашнему голубю, возвращающемуся в родную голубятню.

Но остается еще и выборочная амнезия, неполная реабилитация. И хотя прикосновения Брайана успокаивают мое тело, разум по-прежнему туманят отголоски ссоры, отдалившей нас друг от друга.

И все же человек слаб. Я зарываюсь лицом в воротник рубашки Брайана и делаю глубокий вдох. Мыло. Крахмал. Все как всегда. Никаких роз. Мои глаза сами собой закрываются.

Неожиданно я резко отстраняюсь:

– Твой доклад.

– Да хрен с ним, с докладом! – отвечает Брайан. – Будут и другие возможности.

Я сдержанно улыбаюсь:

– В другой вселенной ты наверняка его уже прочел и получил бурные аплодисменты.

– В другой вселенной меня наверняка освистали.

Я заглядываю в его глаза цвета темно-зеленой хвои – два черных колодца, когда наши взгляды встречаются. Он ученый и не дружит со словами, но даже по молчанию мужа я угадываю траекторию его мыслей. Впрочем, он мыслит векторными категориями Дирака – маленькими коробочками, которыми оперируют физики, разговаривая о квантовом состоянии чего-то там в скобках. Или, проще говоря, того, чем на самом деле является какая-то вещь, – в данном случае наше супружество.

– В другой вселенной мы уже нагишом, – говорю я.

Спустя недели я зафиксирую этот момент во времени и буду прокручивать его в голове, переворачивая, как игрушечный стеклянный шар со снежными хлопьями внутри, и не понимая, что меня сподвигло так сказать, несмотря на стоящее между нами острое чувство вины. Возможно, я хотела проверить, сумеет ли близость вытеснить обиду. Или решила не ворошить прошлое, а жить настоящим – чувственным и нутряным.

Брайан смотрит на меня, надеясь на отпущение грехов. На то, что я все пойму и прощу, поскольку не смогла вот так сразу от него уйти.

Я снимаю через голову блузку.

После нежного поцелуя Брайан берет инициативу на себя, стягивая мои шорты. Он регистрирует каждый дюйм моего тела, избавляемого от одежды. Затем усаживает меня на кухонный прилавок и раздвигает мне ноги. Я вожусь с пряжкой его пояса, спускаю брюки. Его руки – круглые скобки на моих бедрах, сдерживающие сумятицу слов: «Да, пожалуйста, сейчас». Он делает резкое движение вперед, кладет мои ноги себе на талию, входит в меня. Его зубы покусывают мне шею, мои ногти царапают ему спину. Он начинает двигаться, но я не разрешаю ему оставить между нами хотя бы немного свободного пространства, и мы становимся одним телом, словно химера. Он отпускает меня в тот самый момент, когда я сильнее сжимаю ноги, и секунду спустя я вспоминаю, на каком я свете, но исключительно потому, что все еще чувствую внутри себя его участившееся сердцебиение.

Я обнаруживаю, что Брайан смотрит на меня с самодовольной ухмылкой.

– Ну вот, – говорит он, и я смеюсь.

У нас, насколько я могу судить, обычная для супружеских пар сексуальная жизнь: несколько раз в неделю, движения, отточенные для экономии времени, гарантированное удовольствие и крепкий ночной сон. Кто бы ни кончил первым, непременно хочет удостовериться, что второй тоже получит свою долю оргазма. Это всегда хорошо и время от времени великолепно. Совсем как сейчас. Когда слово «секс» больше не годится. Нет, это, скорее, выход за пределы собственного тела, чтобы наполнить чье-то еще и стимулировать желание сделать то же самое для тебя.

Во многих отношениях это микрокосм супружества. Где чаще всего можно слышать: «А что, у нас закончились сухие сливки?» или «Ты, случайно, не будешь проходить мимо почты?». Но время от времени бывают минуты трансцендентности. Когда вы вскакиваете с места в едином порыве, увидев дочь на сцене на выпускном в честь окончания начальной школы. Когда переглядываетесь за столом на торжественном обеде и молча ведете разговор глазами. Когда ловите себя на том, что смотрите на свой дом, на свою семью и думаете: «Вот. Мы это сделали».

Брайан очень быстро в меня влюбился. Однажды он сказал, что когда он со мной, то не сливается с общим фоном. Еда становится вкуснее. Воздух – свежее. Он сказал, что я не просто изменила его мир. Я изменила мир.

Брайан вручает мне кухонное полотенце. Неприглядная сторона любви, которую не показывают в голливудских фильмах. «Что они делают? – обычно шептал Брайан в кино. – Спят на мокром пятне?» Брайан хлопает рукой по мраморному прилавку:

– Обещай все хорошенько отмыть, прежде чем начнешь готовить.

Я удерживаю Брайана, сцепив лодыжки, и заглядываю ему в глаза. Такие вещи не часто практикуешь, если живешь с одним и тем же человеком так долго, как я. Ты смотришь, скользишь взглядом, ловишь ответный взгляд, но не пытаешься вобрать в себя его образ, словно оазис в пустыне. Но сейчас я не свожу с мужа глаз, пока он не начинает дергаться и глупо улыбаться.

– Что? – спрашивает он. – У меня что-то не так с лицом?

– Нет. – И наконец я вижу это – вижу чудо в его глазах. Веру, что он проснется и все окажется дурным сном.

А вот и ты, думаю я. Мужчина, которого я полюбила.



Я встретила Брайана на общей кухне хосписа, где умирала моя мать. Наши пути пересеклись у кофемашины. Уже через несколько дней я узнала, что он любит ароматизированный кофе – лесной орех или французскую ваниль – и что он левша. У него на запястье всегда были следы от грифеля, словно он целый день писал карандашом.

Ухаживая в хосписе за матерью, я, как правило, приносила снеки с собой и время от времени ела за маленьким ободранным столом на общей кухне. Брайан иногда тоже сидел там. Делал какие-то математические записи, причем такие мелкие, что приходилось щуриться, чтобы разглядеть цифры. Эти числа были выше моего понимания. Факториалы, экспоненты и уравнения как-то стерлись из памяти ассистента преподавателя.

– Хороший или плохой день?

В хосписе это было эквивалентом «Как поживаете?», поскольку здесь лишь умирали.

– Плохой день, – ответил Брайан. – У моей бабушки болезнь Альцгеймера.

Я кивнула. Мне повезло, что мама сохранила ясное сознание.

– Она думает, будто я нацист, и я решил, что мне лучше покинуть ее палату. – Он взъерошил рукой волосы. – Знаешь, это ужасно паршиво, когда твое тело пережило Холокост, а вот твой разум – неотъемлемая твоя часть – тебя оставил.

– Ты действительно хороший внук, если все время проводишь здесь.

Он пожал плечами:

– Она меня воспитала. Мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне было восемь.


– Мне очень жаль.

– Это было давным-давно. – Брайан посмотрел, как я открываю пакет «Голдфиш». – И это все, чем ты питаешься?

– У меня нет времени покупать еду…

Он придвинул ко мне половину своего сэндвича с индейкой:

– У тебя ведь здесь мама, да?

Здесь все обо всех знали. Но мне претило, что посторонний человек задавал вопросы, выносил суждения, жалел меня.

– Это ведь не ракетостроение?

– Нет. Квантовая механика.

Озадаченная, я подняла голову, но он уже снова сгорбился над бумагами, продолжая что-то чирикать.

– Ты не похож на физика. – Я посмотрела на морскую гладь его глаз и на слишком длинные волосы, постоянно падавшие на лицо.

– А как, по-твоему, должен выглядеть физик?

Я почувствовала, что краснею:

– Ну я не знаю. Немного более…

– Засаленным? Потрепанным? – Он поднял брови. – А как насчет тебя. Что ты делаешь, когда никто не умирает?

То, как он это произнес, прямолинейно и без экивоков, было первым, что понравилось мне в Брайане. Никаких эвфемизмов, никаких уловок. Со временем я обнаружила, что прямота действует освежающе. Но я, со своей стороны, не могла сказать вслух, что была египтологом, которого выдернули из Египта и который не видел пути назад, чтобы закончить диссертацию. Что, в отличие от уравнений на бумаге, у моей проблемы нет способов решения.

– Никогда не понимала квантовую механику. – Я попыталась увести разговор в сторону. – Научи меня чему-нибудь.

Он открыл чистую страницу и нарисовал крошечный кружок:

– Ты когда-нибудь слышала об электроне?

– Это частица, да? – кивнула я. – Вроде атома?

– На самом деле субатомная. Но для наших целей достаточно знать, что она действует как сфера. А мы знаем, что сферы могут вращаться, так? Или по часовой стрелке, или против часовой стрелки. – Он нарисовал второй кружок. – Суть в том, что электроны – суперкрутые частицы, способные вращаться и по часовой стрелке, и против часовой стрелки одновременно.

– Я бы сказала, что все это бред!

– И я не стану тебя осуждать. Но на самом деле проведена куча экспериментов, результаты которых можно объяснить лишь этим феноменом. Представим себе черный экран, не пропускающий света. А теперь прорежем в этом экране две щели. Назовем их щель один и щель два. Если направить лазерный луч и закрыть щель один, то можно ожидать появления небольшого пятна света на стене напротив щели два. Если закрыть щель два, можно ожидать появления небольшого пятна света напротив щели один. Что произойдет, если открыть обе щели одновременно?

– Мы увидим два пятна?

У Брайана загорелись глаза.

– Обычно все именно так и думают. Но нет. Мы имеем целый ряд чередующихся светлых и темных пятен. Это называется интерференционной картиной. Единственный способ объяснения подобного явления состоит в том, что луч, выходящий из щели один, вероятно, взаимодействует с лучом, выходящим из щели два, поскольку при условии, если открыта только одна щель, мы имеем лишь одно пятно на стене… а если открыты обе щели, мы имеем нечто такое, чего не видели раньше. А потом появился Эйнштейн, который объяснил нам, что свет – это не струйное течение, а поток отдельных частиц, и такая картина возникает при столкновении отдельных частиц из разных щелей. Ученые уменьшили скорость лазерного излучения так, чтобы только один фотон проходил через щель в единицу времени, в предположении, что странная картина исчезнет. Но этого не произошло. Из чего можно сделать вывод о том, что в действительности один фотон одновременно проходит через две щели, взаимодействуя сам с собой. Хотя привитый нам эволюционный инстинкт и восстает против этой идеи. – Брайан посмотрел на меня. – Именно интерференция и заставляет работать твой лэптоп. Ну это я так, на случай если ты все еще считаешь, что я несу ахинею.

– Тогда при чем тут электроны? – спросила я.

– Мы знаем, что они вращаются как по часовой стрелке, так и против нее, – сказал Брайан. – Скажем, мы помещаем электроны в коробку, где имеется небольшой триггер, срабатывающий, если электрон вращается по часовой стрелке. Но не срабатывает, если он вращается против часовой стрелки. При срабатывании триггера он посылает сигнал ружью, которое должно выстрелить и убить кота.

– Большая, должно быть, коробка, – говорю я.

– А теперь давай вместе, – предложил Брайан. – Итак, если электрон движется по часовой стрелке…

– Триггер срабатывает, ружье стреляет, и кот умирает.

– А если электрон движется против часовой стрелки?

– Ничего не происходит.

– Точно. – Он поднимает на меня глаза. – Но что происходит, если электрон вращается одновременно и по часовой стрелке, и против часовой стрелки, ведь, насколько нам известно, это возможно?

– Кот или умирает, или нет.

– На самом деле, – поправляет меня Брайан, – кот одновременно и живой и мертвый.

– Постапокалипсис какой-то! – шепчу я. – Милая история, но я никогда не видела котов-зомби.

– Нильс Бор примерно так и говорил. Он знал, что, согласно законам математики, такое происходит, но, с другой стороны, никогда не видел живого-мертвого кота. Поэтому Бор предположил, что должно быть нечто особенное в процессе наблюдения, когда кот перестает быть одновременно и живым и мертвым, а вместо этого становится просто или живым, или мертвым.