Книга двух путей
Часть 74 из 78 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Человеком, которого он видит утром первым, а ночью – последним.
Вернувшись наконец к разговору за столом, я слышу, как Мерит рассказывает о предстоящем теннисном матче:
– Я, конечно, не самый классный игрок, но…
– Ты только пока еще не классный игрок, – поправляет ее Уайетт.
– Среди нас есть дети, которые играют чуть ли не с трех лет, – выкатывает на него глаза Мерит.
Брайан салютует дочери бутылкой пива:
– То, что ты достигла таких значительных успехов за столь короткое время, не может не впечатлять! – (Возможно, Мерит всегда не хватало именно этого: дополнительного родителя, способного помочь ей подняться, когда мир сбивает ее с ног.) – Может, я не вполне объективен, но знаешь, у нее не только скорость подачи сто миль в час…
– Скорость моей подачи вовсе не сто миль в час…
– …но и умение правильно выбрать стратегию.
Мерит поворачивается ко мне:
– Он не пропустил ни одной встречи. И даже изменил расписание летней сессии, чтобы прийти на последний матч.
Брайан ласково улыбается дочери:
– Мерит действительно стоит того, чтобы на нее посмотреть.
– Я не сомневаюсь, – говорит Уайетт.
Брайан принимается складывать салфетку на четвертинки, затем – на восьмушки:
– Мерит, я как раз собирался тебе сказать. Похоже, мой безупречный послужной список под угрозой. В четверг я не смогу прийти на матч. Я пытался что-то сделать, но у нас совещание по обсуждению кандидатов на должность постоянного преподавателя. – Он откашливается. – Быть может, мама и… Уайетт смогут пойти.
Самый чистый, самый бескорыстный дар, который я когда-либо получала в жизни.
Когда в мою бытность социальным работником нас для ротации посылали в больницу, меня как-то раз вызвали в палату, где все демоны ада вырвались на свободу. Девушка – на вид старшеклассница с брекетами на зубах – только что родила недоношенного ребенка. Возле нее сидел напуганный паренек с юношеским пушком над верхней губой. А целая толпа медицинских работников проводила манипуляции с их нереально крошечной дочерью. Меня вызвали в родильную палату, потому что юная мать билась в истерике, но врачам сейчас было не до нее. Я схватила девушку за плечи, пытаясь заставить посмотреть мне в глаза, а поскольку она упорно отворачивалась, я проследила ее взгляд, устремленный на ребенка.
Кожа новорожденной была синей и тонкой, как папиросная бумага. При каждом нажатии на грудную клетку в ходе выполнения сердечно-легочной реанимации кожа рвалась, и рана начинала кровоточить. Воздух звенел от пронзительных криков младенца и лаконичных команд реаниматологов, но было совершенно ясно, что все бесполезно. Врач, с красными от крови руками, по-прежнему лежащими на грудной клетке младенца, повернулся ко мне.
– Сделайте что-нибудь! – приказал он.
Отпустив девушку, я тронула парнишку за плечо и твердо сказала:
– Ты, наверное, отец. Они ждут, чтобы ты принял решение.
Его лицо сморщилось.
– Я думал… я думал, у нас есть в запасе немного времени.
– Все думают, что у них есть в запасе немного времени. Но отцам приходится отдавать своих дочерей, и тебе придется сделать это сегодня.
Мальчик поднял голову. Лицо помертвевшее, глаза неживые.
– Прекратите, – сказал он. – Просто остановитесь.
Очнувшись от воспоминаний, я смотрю, как Уайетт улыбается Мерит:
– Я с удовольствием сходил бы на твой матч. Скажи, какие ваши командные цвета. Я раскрашу лицо, надену карнавальные бусы и стану неприлично громко орать.
Мерит заливисто хохочет, и я думаю: «А у него это хорошо получается. Завоевывать ребенка».
Но потом я перевожу взгляд на Брайана, у которого хватило благородства его отдать.
После обеда, когда Уайетт собирается обратно в отель, я провожаю его до автомобиля. Мы останавливаемся, прислонившись к машине, и Уайетт притягивает меня к себе, поглаживая дырявый занавес моих волос. Уайетт надежный, сильный, полный жизни. Лучшего аргумента против смерти невозможно найти.
– Знаешь, я хотел это сделать, как только ты вошла. Ты выглядела такой… раздавленной.
Я еще сильнее сжимаю руки:
– А я хотела, чтобы ты это сделал, еще не успев переступить через порог. Но понимаю, почему ты не стал. – (Уайетт изображен на фоне ночного неба, на голове – корона из звезд.) – Я чуть не умерла, увидев тебя за одним столом с Брайаном.
– Должен признаться, я не ожидал такого приглашения, – говорит Уайетт и, замявшись, добавляет: – Олив, он… хороший человек. Если уж у нас тогда не получилось быть вместе, я рад, что у тебя хотя бы был он. – (Можно представить, как нелегко далось Уайетту, с его непрошибаемой самоуверенностью, такое признание.) – Но все же не настолько рад. – Уайетт нежно меня целует.
Не знаю, отчего так получается, но когда Уайетт обнимает меня, это всегда как в первый раз. Я прижимаюсь к нему теснее, страстно, отчаянно желая его. Собственно, мне следовало давно привыкнуть, но я по-прежнему не перестаю удивляться: насытив свои чувства Уайеттом, я становлюсь еще голоднее.
Уайетт прислоняется лбом к моему лбу:
– Расслабься, Олив. Тебе нет нужды залезать мне под кожу. Ты уже там.
– Я скучаю. Хочу засыпать рядом с тобой, – признаюсь я.
– А я хочу просыпаться рядом с тобой. Мы словно в какой-то чертовой готической сказке, когда днем ты со мной, а после заката тебя забирает злой колдун. А давай-ка завтра днем ляжем в кровать и снимем заклятие.
Если бы все было так просто. Если бы это заклятие я не наложила на себя сама.
Проводив глазами автомобиль, в котором уехал Уайетт, я поднимаюсь на крыльцо, но не вхожу в дом, а сажусь на качели. Я думаю о Вин, о Мерит, а потом, будто вызванный медиумом дух, на крыльце появляется Брайан.
Ни слова не говоря, он садится рядом со мной. Я слышу стрекотание цикад и перекличку квакш в лесном пруду.
– Сейчас вроде бы не сезон для них, – задумчиво произносит Брайан. – Ведь скоро осень.
Похоже, наш разговор и дальше продолжится в рамках таких вещей, как погода, флора и фауна, поскольку безопасных тем для разговора у нас не осталось.
Я с трудом заставляю себя посмотреть Брайану прямо в глаза:
– Спасибо за то, что ты это сделал.
Я благодарю его за то, что отошел в сторону, дав возможность Уайетту сходить с Мерит на матч. Брайан дергает плечом:
– Ну… я не могу этого отменить. – (Смысл: отменить Уайетта.) – Итак, – Брайан наклоняется, зажав руки между коленей, – теперь о Вин.
– Да.
– Она ушла мирно?
– Скорее всего. Ее муж был рядом, когда все случилось. – Я бросаю на Брайана быстрый взгляд. – Я не доставила письмо. Это так, к сведению.
Брайан удивленно смотрит на меня. Мы сидим в круге света фонаря над входной дверью и глядим, как ветер треплет преждевременно покрасневший лист, отрывает его от дерева и кружит на карусели смерти.
– Дон, – нарушает молчание Брайан, – прости меня.
– Полагаю, мы с тобой израсходовали пожизненную квоту на эти два слова, – говорю я с бледной улыбкой.
Но Брайан продолжает, будто не слышит:
– Я чувствую себя примерно так же. – Он показывает на опавший лист, похожий на лужицу крови на траве. – Меня тоже прилично потрепало разными ветрами, но это все чувства. – Брайан произносит слово «чувства», точно оно ругательное. – Для ученого это как криптонит. – (Я сижу неподвижно, предоставляя мужу возможность высказаться.) – Я был страшно зол на тебя. Когда ты уехала, я жутко рассердился. Ждал и не мог дождаться твоего возвращения, чтобы хорошенько тебя отчитать. Но я практически не получил такого шанса, и это все изменило. Будто я смотрел с совершенно другой точки зрения, а именно с той, которую раньше не брал в расчет. Мы с тобой заложили фундамент, существующий уже пятнадцать лет. Быть может, ураган и разрушил наш дом, но костяк по-прежнему здесь. – Очень медленно, чтобы я при желании могла отдернуть руку, Брайан накрыл мою ладонь своей. – Мы построим наш дом заново, и на сей раз он будет вдвое прочнее, потому что теперь мы знаем, где трещины в конструкции и как их заделать. – Брайан буквально гипнотизирует меня взглядом. – Дон, ты не можешь сбросить со счетов то, что у нас было. Я знаю, что не можешь.
Как-то раз, когда Мерит училась в начальной школе, она вернулась домой в слезах. Она рассказала подруге по секрету, что ей нравится один мальчик, а к концу перемены об этом уже знал весь класс. «Я больше никогда не смогу никому доверять», – всхлипывала Мерит. Моим первым порывом было сказать дочери: «Да, ты должна доверять только мне. И так во веки веков». Но вместо этого я спросила Мерит, как она определяет, заслуживает ли подруга доверия. Мерит задумалась на несколько секунд, перебирая короткий список своих друзей. Одна девочка поделилась с ней шоколадным батончиком «КитКат». Другая потеснилась, пустив Мерит за стол для ланча, за которым не было свободных мест. Оказывается, столь незначительные действия могут иметь критическое значение. Вы доверяете кому-то, кто освобождает вам место в его или ее жизни… место, настолько большое, что, когда вы уйдете, этот кто-то будет ощущать ваше отсутствие. Вы дарите кому-то ваше обнаженное сердце, завернутое в вопрос: «А что ты с ним сделаешь?»
– Очень трудно не увидеть руку судьбы в том, что ты выжила в авиакатастрофе. Судьба распорядилась так, чтобы ты могла остаться с ним, – задумчиво произносит Брайан. – Но если судьба – это нечто, обрекающее тебя на определенный исход на основании твоего психотипа, то квантовая физика, по определению, считает подобное абсолютным бредом. С другой стороны, если судьба подразумевает отсутствие свободы воли – от тебя не зависит, в какой временно́й шкале ты в результате окажешься, – значит ты просто заложник, вынужденный терпеть все перипетии, которые тебя ждут по воле мультивселенной. Дон, а в таком случае твои шансы остаться с ним или остаться со мной совершенно произвольны.
– Ты хочешь сказать, в том, что случилось, нет моей вины?
Брайан смотрит на меня с печальной улыбкой:
– Ну, с точки зрения квантовой физики. Но мне от этого не легче.
Когда Брайан наклоняется и целует меня, я не возражаю. В этом нежном простом прикосновении его губ к моим – пятнадцать лет знания того, как он складывает свои футболки; как покупает свои любимые мандарины уншиу в тот сезон, когда они появляются в магазинах; как в кинотеатре вкладывает мне в руку мятый пакетик «Эм-энд-Эмс», тайком взятый из дома. Это его плечо рядом с моим, когда мы смотрели, как Мерит ворочается в детской кроватке; запах его кожи; чудесное появление каждый год на колесах моего автомобиля зимней резины, о которой я и думать забыла.
Брайан берет мое лицо в свои ладони:
– Скажи, что это ничего не значит, и я тебя отпущу.
Но я не могу.
Он оставляет меня в одиночестве на крыльце, где я сижу еще час, а может быть, целую жизнь.
Когда в газетах появляется некролог Вин, я дважды перечитываю его. Бледная копия подруги, которую я знала. Впрочем, слова – это всего лишь слова. Они никогда не улавливают того, чего вы от них хотите, подобно тому как панорамное фото горного хребта не способно передать красоту и величие гор.
Достав из кухонного ящика со всякой разнокалиберной мелочовкой ножницы, я аккуратно вырезаю текст в рамке.
Вкладываю в конверт и пишу фамилию адресата и адрес в Ричмонд-апон-Темс. Своего адреса в качестве обратного я не указываю. Затем наклеиваю марки и кидаю письмо в почтовый ящик.
Я застаю Брайана за чтением газеты с дырой посередине. Что кажется вполне уместным. Теперь каждому из нас придется придумать собственную уникальную историю, способную заполнить пустое место.
Вернувшись наконец к разговору за столом, я слышу, как Мерит рассказывает о предстоящем теннисном матче:
– Я, конечно, не самый классный игрок, но…
– Ты только пока еще не классный игрок, – поправляет ее Уайетт.
– Среди нас есть дети, которые играют чуть ли не с трех лет, – выкатывает на него глаза Мерит.
Брайан салютует дочери бутылкой пива:
– То, что ты достигла таких значительных успехов за столь короткое время, не может не впечатлять! – (Возможно, Мерит всегда не хватало именно этого: дополнительного родителя, способного помочь ей подняться, когда мир сбивает ее с ног.) – Может, я не вполне объективен, но знаешь, у нее не только скорость подачи сто миль в час…
– Скорость моей подачи вовсе не сто миль в час…
– …но и умение правильно выбрать стратегию.
Мерит поворачивается ко мне:
– Он не пропустил ни одной встречи. И даже изменил расписание летней сессии, чтобы прийти на последний матч.
Брайан ласково улыбается дочери:
– Мерит действительно стоит того, чтобы на нее посмотреть.
– Я не сомневаюсь, – говорит Уайетт.
Брайан принимается складывать салфетку на четвертинки, затем – на восьмушки:
– Мерит, я как раз собирался тебе сказать. Похоже, мой безупречный послужной список под угрозой. В четверг я не смогу прийти на матч. Я пытался что-то сделать, но у нас совещание по обсуждению кандидатов на должность постоянного преподавателя. – Он откашливается. – Быть может, мама и… Уайетт смогут пойти.
Самый чистый, самый бескорыстный дар, который я когда-либо получала в жизни.
Когда в мою бытность социальным работником нас для ротации посылали в больницу, меня как-то раз вызвали в палату, где все демоны ада вырвались на свободу. Девушка – на вид старшеклассница с брекетами на зубах – только что родила недоношенного ребенка. Возле нее сидел напуганный паренек с юношеским пушком над верхней губой. А целая толпа медицинских работников проводила манипуляции с их нереально крошечной дочерью. Меня вызвали в родильную палату, потому что юная мать билась в истерике, но врачам сейчас было не до нее. Я схватила девушку за плечи, пытаясь заставить посмотреть мне в глаза, а поскольку она упорно отворачивалась, я проследила ее взгляд, устремленный на ребенка.
Кожа новорожденной была синей и тонкой, как папиросная бумага. При каждом нажатии на грудную клетку в ходе выполнения сердечно-легочной реанимации кожа рвалась, и рана начинала кровоточить. Воздух звенел от пронзительных криков младенца и лаконичных команд реаниматологов, но было совершенно ясно, что все бесполезно. Врач, с красными от крови руками, по-прежнему лежащими на грудной клетке младенца, повернулся ко мне.
– Сделайте что-нибудь! – приказал он.
Отпустив девушку, я тронула парнишку за плечо и твердо сказала:
– Ты, наверное, отец. Они ждут, чтобы ты принял решение.
Его лицо сморщилось.
– Я думал… я думал, у нас есть в запасе немного времени.
– Все думают, что у них есть в запасе немного времени. Но отцам приходится отдавать своих дочерей, и тебе придется сделать это сегодня.
Мальчик поднял голову. Лицо помертвевшее, глаза неживые.
– Прекратите, – сказал он. – Просто остановитесь.
Очнувшись от воспоминаний, я смотрю, как Уайетт улыбается Мерит:
– Я с удовольствием сходил бы на твой матч. Скажи, какие ваши командные цвета. Я раскрашу лицо, надену карнавальные бусы и стану неприлично громко орать.
Мерит заливисто хохочет, и я думаю: «А у него это хорошо получается. Завоевывать ребенка».
Но потом я перевожу взгляд на Брайана, у которого хватило благородства его отдать.
После обеда, когда Уайетт собирается обратно в отель, я провожаю его до автомобиля. Мы останавливаемся, прислонившись к машине, и Уайетт притягивает меня к себе, поглаживая дырявый занавес моих волос. Уайетт надежный, сильный, полный жизни. Лучшего аргумента против смерти невозможно найти.
– Знаешь, я хотел это сделать, как только ты вошла. Ты выглядела такой… раздавленной.
Я еще сильнее сжимаю руки:
– А я хотела, чтобы ты это сделал, еще не успев переступить через порог. Но понимаю, почему ты не стал. – (Уайетт изображен на фоне ночного неба, на голове – корона из звезд.) – Я чуть не умерла, увидев тебя за одним столом с Брайаном.
– Должен признаться, я не ожидал такого приглашения, – говорит Уайетт и, замявшись, добавляет: – Олив, он… хороший человек. Если уж у нас тогда не получилось быть вместе, я рад, что у тебя хотя бы был он. – (Можно представить, как нелегко далось Уайетту, с его непрошибаемой самоуверенностью, такое признание.) – Но все же не настолько рад. – Уайетт нежно меня целует.
Не знаю, отчего так получается, но когда Уайетт обнимает меня, это всегда как в первый раз. Я прижимаюсь к нему теснее, страстно, отчаянно желая его. Собственно, мне следовало давно привыкнуть, но я по-прежнему не перестаю удивляться: насытив свои чувства Уайеттом, я становлюсь еще голоднее.
Уайетт прислоняется лбом к моему лбу:
– Расслабься, Олив. Тебе нет нужды залезать мне под кожу. Ты уже там.
– Я скучаю. Хочу засыпать рядом с тобой, – признаюсь я.
– А я хочу просыпаться рядом с тобой. Мы словно в какой-то чертовой готической сказке, когда днем ты со мной, а после заката тебя забирает злой колдун. А давай-ка завтра днем ляжем в кровать и снимем заклятие.
Если бы все было так просто. Если бы это заклятие я не наложила на себя сама.
Проводив глазами автомобиль, в котором уехал Уайетт, я поднимаюсь на крыльцо, но не вхожу в дом, а сажусь на качели. Я думаю о Вин, о Мерит, а потом, будто вызванный медиумом дух, на крыльце появляется Брайан.
Ни слова не говоря, он садится рядом со мной. Я слышу стрекотание цикад и перекличку квакш в лесном пруду.
– Сейчас вроде бы не сезон для них, – задумчиво произносит Брайан. – Ведь скоро осень.
Похоже, наш разговор и дальше продолжится в рамках таких вещей, как погода, флора и фауна, поскольку безопасных тем для разговора у нас не осталось.
Я с трудом заставляю себя посмотреть Брайану прямо в глаза:
– Спасибо за то, что ты это сделал.
Я благодарю его за то, что отошел в сторону, дав возможность Уайетту сходить с Мерит на матч. Брайан дергает плечом:
– Ну… я не могу этого отменить. – (Смысл: отменить Уайетта.) – Итак, – Брайан наклоняется, зажав руки между коленей, – теперь о Вин.
– Да.
– Она ушла мирно?
– Скорее всего. Ее муж был рядом, когда все случилось. – Я бросаю на Брайана быстрый взгляд. – Я не доставила письмо. Это так, к сведению.
Брайан удивленно смотрит на меня. Мы сидим в круге света фонаря над входной дверью и глядим, как ветер треплет преждевременно покрасневший лист, отрывает его от дерева и кружит на карусели смерти.
– Дон, – нарушает молчание Брайан, – прости меня.
– Полагаю, мы с тобой израсходовали пожизненную квоту на эти два слова, – говорю я с бледной улыбкой.
Но Брайан продолжает, будто не слышит:
– Я чувствую себя примерно так же. – Он показывает на опавший лист, похожий на лужицу крови на траве. – Меня тоже прилично потрепало разными ветрами, но это все чувства. – Брайан произносит слово «чувства», точно оно ругательное. – Для ученого это как криптонит. – (Я сижу неподвижно, предоставляя мужу возможность высказаться.) – Я был страшно зол на тебя. Когда ты уехала, я жутко рассердился. Ждал и не мог дождаться твоего возвращения, чтобы хорошенько тебя отчитать. Но я практически не получил такого шанса, и это все изменило. Будто я смотрел с совершенно другой точки зрения, а именно с той, которую раньше не брал в расчет. Мы с тобой заложили фундамент, существующий уже пятнадцать лет. Быть может, ураган и разрушил наш дом, но костяк по-прежнему здесь. – Очень медленно, чтобы я при желании могла отдернуть руку, Брайан накрыл мою ладонь своей. – Мы построим наш дом заново, и на сей раз он будет вдвое прочнее, потому что теперь мы знаем, где трещины в конструкции и как их заделать. – Брайан буквально гипнотизирует меня взглядом. – Дон, ты не можешь сбросить со счетов то, что у нас было. Я знаю, что не можешь.
Как-то раз, когда Мерит училась в начальной школе, она вернулась домой в слезах. Она рассказала подруге по секрету, что ей нравится один мальчик, а к концу перемены об этом уже знал весь класс. «Я больше никогда не смогу никому доверять», – всхлипывала Мерит. Моим первым порывом было сказать дочери: «Да, ты должна доверять только мне. И так во веки веков». Но вместо этого я спросила Мерит, как она определяет, заслуживает ли подруга доверия. Мерит задумалась на несколько секунд, перебирая короткий список своих друзей. Одна девочка поделилась с ней шоколадным батончиком «КитКат». Другая потеснилась, пустив Мерит за стол для ланча, за которым не было свободных мест. Оказывается, столь незначительные действия могут иметь критическое значение. Вы доверяете кому-то, кто освобождает вам место в его или ее жизни… место, настолько большое, что, когда вы уйдете, этот кто-то будет ощущать ваше отсутствие. Вы дарите кому-то ваше обнаженное сердце, завернутое в вопрос: «А что ты с ним сделаешь?»
– Очень трудно не увидеть руку судьбы в том, что ты выжила в авиакатастрофе. Судьба распорядилась так, чтобы ты могла остаться с ним, – задумчиво произносит Брайан. – Но если судьба – это нечто, обрекающее тебя на определенный исход на основании твоего психотипа, то квантовая физика, по определению, считает подобное абсолютным бредом. С другой стороны, если судьба подразумевает отсутствие свободы воли – от тебя не зависит, в какой временно́й шкале ты в результате окажешься, – значит ты просто заложник, вынужденный терпеть все перипетии, которые тебя ждут по воле мультивселенной. Дон, а в таком случае твои шансы остаться с ним или остаться со мной совершенно произвольны.
– Ты хочешь сказать, в том, что случилось, нет моей вины?
Брайан смотрит на меня с печальной улыбкой:
– Ну, с точки зрения квантовой физики. Но мне от этого не легче.
Когда Брайан наклоняется и целует меня, я не возражаю. В этом нежном простом прикосновении его губ к моим – пятнадцать лет знания того, как он складывает свои футболки; как покупает свои любимые мандарины уншиу в тот сезон, когда они появляются в магазинах; как в кинотеатре вкладывает мне в руку мятый пакетик «Эм-энд-Эмс», тайком взятый из дома. Это его плечо рядом с моим, когда мы смотрели, как Мерит ворочается в детской кроватке; запах его кожи; чудесное появление каждый год на колесах моего автомобиля зимней резины, о которой я и думать забыла.
Брайан берет мое лицо в свои ладони:
– Скажи, что это ничего не значит, и я тебя отпущу.
Но я не могу.
Он оставляет меня в одиночестве на крыльце, где я сижу еще час, а может быть, целую жизнь.
Когда в газетах появляется некролог Вин, я дважды перечитываю его. Бледная копия подруги, которую я знала. Впрочем, слова – это всего лишь слова. Они никогда не улавливают того, чего вы от них хотите, подобно тому как панорамное фото горного хребта не способно передать красоту и величие гор.
Достав из кухонного ящика со всякой разнокалиберной мелочовкой ножницы, я аккуратно вырезаю текст в рамке.
Вкладываю в конверт и пишу фамилию адресата и адрес в Ричмонд-апон-Темс. Своего адреса в качестве обратного я не указываю. Затем наклеиваю марки и кидаю письмо в почтовый ящик.
Я застаю Брайана за чтением газеты с дырой посередине. Что кажется вполне уместным. Теперь каждому из нас придется придумать собственную уникальную историю, способную заполнить пустое место.