Книга двух путей

Поскольку Альберто остается наверху – дополнительная страховка на случай, если веревочная лестница волшебным образом сорвется с креплений и мы окажемся заживо похороненными под землей, – Уайетт предлагает себя в качестве фотографа. Подождав, пока Аня встанет в позу и улыбнется, он делает несколько снимков. Аня забирает у него телефон и прокручивает фото.

– Давай еще раз. Свет падает не под тем углом, – говорит она, глядя на меня в упор.

Уайетт поворачивается ко мне и смущенно откашливается, явно собираясь что-то сказать.

Я направляю свет фонаря прямо Ане в лицо.

– Ой! Прошу прощения, – на голубом глазу заявляю я.

Когда Уайетту наконец удается сделать удачное фото, Аня протягивает телефон мне:

– А теперь сфотографируйте нас вдвоем.

Уайетт встает рядом с Аней там, где в свое время стояли канопы. Обнимает ее за плечи. И когда я начинаю снимать, Аня вдруг поворачивается и целует Уайетта в щеку.

Я возвращаю Ане телефон, втайне надеясь, что случайно обрезала на фото головы.

– А сколько всего гробниц в некрополе? – спрашивает Аня.

– Тридцать девять, – отвечает Уайетт. – Наша сороковая.

– И они все похожи на эту?

– В принципе, да. Хотя в некоторых не одна погребальная камера, а несколько. Для жены и для мужа.

– Как удобно. – Аня дотрагивается до стены погребальной камеры. – Интересно, а сколько рабов понадобилось, чтобы соорудить некрополь? Думаю, не меньше, чем для возведения пирамид.

– Невероятно, но факт. Некрополь действительно сооружало ровно такое же число рабов. – Я вызывающе складываю руки на груди. – Ноль. Не сомневаюсь, ваш дедушка говорил вам об этом. Пирамиды строили рабочие, которые получали за это деньги и платили налоги. Нет никаких свидетельств того, что на постройке пирамид были заняты иноземные пленники. Кроме того, пирамиды представляли собой вершину инженерной мысли: все углы были выстроены так, чтобы указывать на камень Бенбен – центр поклонения в священном городе Гелиополе. Чтобы достичь подобного совершенства, требовался настоящий мастер своего дела. Позвольте полюбопытствовать: вы именно поэтому подцепили Уайетта?

– Дон… – предостерегающе начал Уайетт.

– Ой! Я дико извиняюсь. Я хотела сказать доктора Армстронга. – С этими словами я поворачиваюсь к Уайетту. – Держи сам свой чертов фонарь!

Я сую ему в руки головной фонарь и, взобравшись по веревочной лестнице, пулей вылетаю из гробницы, чтобы никто не видел, как я теряю самообладание.



Я вихрем несусь в вади – только ветер свистит в ушах – и слышу, как Уайетт выкрикивает мое имя, лишь тогда, когда он оказывается совсем рядом. Он сильнее и проворнее; убежать от него невозможно, да и бежать-то здесь особо некуда. Поэтому, когда он хватает меня за руку, я останавливаюсь.

– Почему ты ничего не сказал? – спрашиваю я.

– Я думал, ты знаешь. – Отпустив мою руку, Уайетт делает шаг назад. – Ты слышала ее имя.

– Ну, я считала, что она – это он.

– А какая, собственно, разница? – парирует Уайетт. – Ты ведь замужем.

– Я в курсе, – огрызаюсь я.

– В таком случае ты должна быть в курсе, что я не обязан отчитываться перед тобой, чем занимался последние пятнадцать треклятых лет! – орет Уайетт.

Хочется его ударить. Хочется его обнять.

– Но ты позволил мне думать, что… – Проглотив конец фразы, я начинаю ковырять ботинком песок.

Уайетт берет меня за подбородок и пристально всматривается в мое лицо.

– Думать – что? – спрашивает он так ласково, что это буквально рвет мне душу.

– Думать, что я тебе небезразлична.

– Так и было, – отвечает Уайетт. – Так и есть, Олив.

Он запечатывает мой рот поцелуем, а я, вцепившись ему в плечи, судорожно притягиваю к себе. Руки Уайетта впиваются в мои волосы, срывают с меня шляпу, расплетают косу. Ветер неистовствует вокруг нас, словно мы породили стихию.

Когда мы размыкаем объятия, задыхающиеся и возбужденные, Уайетт прижимает свой лоб к моему.

– Ты пропала, – произносит он с надрывом в голосе. – Когда все мои письма остались без ответа, я пытался тебя разыскать. Но ты словно исчезла с лица земли.

Дон Макдауэлл действительно исчезла. Она стала миссис Брайан Эдельштейн.

– А ты знаешь, почему я так упорно искал гробницу Джехутинахта?


– Да, – отвечаю я.

– О’кей, честный ответ, – смеется Уайетт. – А еще я надеялся, что, если открытие будет достаточно громким, ты о нем непременно услышишь.

– И что сделаю?

– Ну я не знаю. Ты рассказала ему обо мне? – Уайетт ловит мой взгляд и, увидев, что я качаю головой, уточняет: – А почему нет?

Я не знаю, как объяснить это простыми словами. Быть может, потому что я как-никак любила Брайана и мне хотелось его оградить. Если ты не станешь рассказывать мужчине, что частица твоего сердца осталась в другом месте, он не станет ее искать.

Но тут есть и другая причина: поскольку я категорически не желала ни с кем делиться Уайеттом, он был моим и только моим. Рассказать мужу об Уайетте означало предать свою первую любовь.

Я глажу Уайетта по колючей щеке. Утром он не успел побриться до приезда Ани. Похоже, мы думаем об одном, так как Уайетт говорит:

– Если хочешь, я ей все расскажу.

– И потеряешь финансирование.

– Что-то теряешь, что-то находишь.

Я чувствую предательское жжение в глазах.

– Нет, я не могу тебе этого позволить.

Потому что я по-прежнему принадлежу другому. Но вслух об этом не говорю.

Уайетт отрывает мою руку от своей щеки и целует ладонь.

– Мы были предназначены друг другу судьбой, – тоскливо произносит он. – Два человека, которые живут в прошлом.

На секунду я обвиваю его шею руками. От Уайетта пахнет кедром и летом. И всегда пахло. Пуговица рубашки Уайетта врезается мне в висок, и я прижимаюсь сильнее в надежде, что останется отметина.

Затем мы возвращаемся в некрополь. У меня возникает вопрос: что он скажет Ане и хватит ли у нее ума не спрашивать, почему он за мной побежал?

Поначалу мы держимся за руки, но, покинув вади, поспешно отстраняемся друг от друга.

Альберто с Аней дожидаются нас возле гробницы Джехутинахта. Уайетт поспешно поднимается по каменным ступеням:

– Ну как, ты все увидела?

– И еще кое-что, – отвечает Аня.

Мы с Уайеттом застываем, но он приходит в себя быстрее, чем я. Нагнувшись к Ане, он шепчет что-то такое, что заставляет ее улыбнуться и вернуться в его объятия. Лучи солнца, отражаясь от бриллианта в помолвочном кольце, пляшут на каменных колоннах за их спиной.

Уайетт, глядя через плечо Ани, не сводит с меня глаз.



Аня просит подать ей обед в комнату Уайетта, и одного этого уже достаточно, чтобы испортить мне аппетит. Я работаю на складе, аккуратно перенося изображения на айпад, пока все не начинает плыть перед глазами. Затем я ухожу в свою комнату, но там так душно, что я чувствую себя как в клетке.

В результате я машинально направляюсь к запертой на замок кладовке, где Уайетт хранит ящики с очень дорогим французским бренди. Харби и его родственники не употребляют спиртного; замок предназначен для остальных членов команды. Но я решаю, что Уайетт мне должен по крайней мере такую малость.

В последний раз я вскрывала замки еще в аспирантуре, когда нам нужно было открыть ту же самую кладовку, чтобы позаимствовать у Дамфриса выпивку, но мастерство не пропьешь. В качестве отмычки я использую две скрепки для бумаги: одну – чтобы сдвинуть язычки замка, а вторую – чтобы повернуть личинку. Она поворачивается, замок открывается. В кладовке стоит упаковка коньяка «Тессерон», а сверху лежит обитая изнутри коробка коньяка «Луи XIII де Реми Мартен». К коробке приклеена записка от Ричарда Левина, бывшего президента Йеля, в которой тот поздравлял Уайетта с назначением директором программы «Ближневосточные языки и цивилизации».

Само собой, я беру именно эту бутылку.

В Диг-Хаусе тихо, слишком тихо. Я ловлю себя на том, что напряженно прислушиваюсь, пытаясь уловить женский смех или голос Уайетта. Представляю, как он лежит в постели с Аней, и гадаю, сменил ли он простыню. Интересно, думает ли он обо мне? Но какое я имею право задавать этот вопрос, если сама много лет ложилась в постель с Брайаном?

Возвращаться к себе в комнату не хочется, и я направляюсь в общую рабочую зону, где сейчас заряжаются айпады и лэптопы.

Сажусь в кресло Альберто, открываю коньяк и пью прямо из горла.

Скринсейвер на компьютере Альберто – это Сфинкс. Скорее всего, Альберто просто взял фото Сфинкса из Гизы: голова человека, туловище льва, хвост лежит справа, между лапами Стела сновидений. Я читала надпись на Стеле сновидений. Каждый студент, изучавший египтологию, это читал. Надпись гласит, что Тутмос IV, отец Аменхотепа III и дед Эхнатона, объезжал на колеснице некрополь в Гизе и заснул в тени от головы закопанного в песке Сфинкса. Сфинкс явился Тутмосу IV во сне и сказал, что если Тутмос отроет его из песка, то станет фараоном. Тутмос так и сделал.

Я сижу и потягиваю коньяк, потеряв счет времени, как вдруг в комнату входит Альберто, еще не очухавшийся после сна.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.

– Напиваюсь. – Я поднимаю бутылку. – Разве не видно?

– Ты сидишь за моим столом.

– Верно. – Но я даже не двигаюсь с места.

Альберто с тяжелым вздохом садится в другое компьютерное кресло. Протягивает мне кофейную кружку, я наливаю туда коньяк. Мы чокаемся: керамикой о хрусталь.