Книга двух путей

– Пропала клиентка?

– Нет. Она хочет написать письмо человеку, с которым потеряла связь много лет назад.

– Типа незаконное дитя любви.

Брайан, при всем своем блестящем уме, имеет мелодраматическую жилку. Именно поэтому он настаивает на том, чтобы мы смотрели фильмы вселенной Marvel в день их выхода на экран, и именно поэтому он как бы случайно оказывается в комнате, когда я смотрю шоу «Холостяк».

– Нет, – отвечаю я. – Это мужчина, которого она любила. И моя клиентка хочет, чтобы я лично доставила ему письмо.

– Что-что? Так это Вин? Та, у которой рак яичников? – (Я киваю.) – Ты не можешь этого сделать!

За все время, что я работала доулой смерти, случаи, когда Брайан оспаривал мое решение, можно пересчитать на пальцах одной руки. Самый большой скандал произошел из-за клиентки, которая хотела, чтобы я помогла ей с эвтаназией. Но я, будучи противницей эвтаназии, передала клиентку другой доуле смерти, которая сделала это. И тем не менее Брайан тогда жутко рассердился на меня за то, что я не смогла отговорить клиентку от рокового решения. Ведь у нее был сын, студент-второкурсник, и Брайан считал безответственным с моей стороны спустить такое дело на тормозах.

– Это ведь она замужем за инструктором по вождению? – уточняет Брайан, и я понимаю, что, когда, как я считала, муж думал о своем, он внимательно меня слушал.

– Феликс. Да.

– А он к этому спокойно относится?

– Он ничего не знает, – признаюсь я. – И не должен узнать.

– Ты что, серьезно? А что, если пропавший парень напишет мужу?

– В письме не будет обратного адреса.

Брайан качает головой:

– И все же лучше горькая правда, чем сладкая ложь. А вдруг Феликс, разбирая после смерти Вин ее одежду и книги или что там еще, найдет письмо от этого парня, билет на незнакомое шоу, фотографию, на которой жена выглядит счастливее, чем была за все время официального брака? – (Я вспоминаю о картине в запертой комнате и ничего не говорю.) – Феликс и так уже медленно умирает. А ты хочешь убить его дважды.

– Ты не прав. Феликс не мой клиент. Моя клиентка – Вин. – Я показываю на записи Брайана. – Откуда тебе знать, что в другой вселенной она не живет счастливо с другим мужчиной?

– А откуда тебе знать, что это так?

– Нет, я решительно не понимаю, с какого перепуга ты возомнил себя специалистом в моей области? – холодно спрашиваю я.

– А с такого, что ты лицемерка. – (При этих словах я вспоминаю свой сон об Уайетте и, покраснев, отворачиваюсь.) – Ты помогаешь женщине на смертном одре сохранить секрет. Нет, на самом деле все еще хуже. Ты та спичка, которая может превратить в пепелище счастливый брак уже после смерти одного из супругов. И при этом ты разозлилась на меня за то, что я не отчитался перед тобой буквально за каждую секунду, проведенную у Гиты, хотя ничего криминального там вообще не было.

– Я бы в любом случае разозлилась! – взрываюсь я. – Единственная разница состоит лишь в том, что, если бы ты честно во всем признался, я бы сразу поняла, что наш брак дал трещину и тебе приходится искать кого-то на стороне!

Мой голос звенит в повисшей между нами тишине. А ведь я всегда объясняла родственникам своих клиентов, что запоминаются именно последние слова.

Меня всегда мучил вопрос, что предпочтительнее: знать худшее или вообще ничего не знать? Знать свой смертельный диагноз, считать оставшиеся дни, но иметь возможность попрощаться со всеми, кого ты любил? Или умереть внезапно – в результате аварии, инсульта, аневризмы – и не ждать неизбежного? Полагаю, ответ: ни то ни другое. Оба исхода ужасны.

– Я никогда не спрашивал тебя о том, что у тебя было… до нашего знакомства, – запинаясь, произносит Брайан, и мне моментально становится очевидной причина его праведного гнева. – Хотя полагаю, что после стольких лет совместной жизни ты рассказала мне все.

«Есть такие вещи, которые ты явно не захотел бы знать», – думаю я, но, глядя Брайану прямо в глаза, говорю:

– Да, рассказала.

Одной ложью больше, одной меньше – какая разница!



В последние несколько дней я докладывала Вин, как продвигаются поиски Тана Бернара. У Вин, казалось, прибавилось сил, что иногда случается перед самым концом.

Она знает об отсутствии у меня особых подвижек, но сам факт, что кто-то ищет Тана, окрыляет Вин, словно для нее это является восстановлением высшей справедливости.

– Может, нам стоит написать письмо, – предлагаю я Вин, но она затыкает мне рот.

– Сперва мы должны сделать кое-что другое, – настаивает она и просит выполнить ее поручение.

Я возвращаюсь домой из магазина товаров для художников, купив все по списку Вин. Слишком слабая, чтобы собственноручно натянуть холст, она дает мне по-военному четкие указания. Единственный способ понять, что вы все делаете правильно, говорит Вин, – это равномерное натяжение.

Я грунтую холст, мы оставляем его сушиться, после чего Вин просит меня подняться в запертую комнату и принести оттуда краски, которые хранятся в пластиковом ящике для инструментов. Горлышки некоторых тюбиков настолько заскорузли, что приходится смывать краску теплой водой, чтобы отвинтить крышку. Подложив под спину Вин подушки, я устраиваю ее на сиденье под окном, где больше света, и смотрю, как она выдавливает на стеклянную палитру краски: белила, красный кадмий, желтый кадмий, ультрамарин, а затем смешивает их, получая фиолетовый, зеленый и оранжевый цвета. Она создает всю палитру цветов от красного до синего, заполняя середину фиолетовыми тенями. И тем самым возникает радуга.

Я слежу из окна за дорогой, чтобы не проворонить Феликса.

– А ты знаешь дату рождения Тана? – спрашиваю я Вин. – Это могло бы помочь делу.

– Каким образом?

– Когда ты используешь онлайн поисковые системы для того, чтобы найти пропавшего без вести человека, первое, что они запрашивают, – это дата рождения.

– Но он же не числится пропавшим без вести.


– А вот это другая проблема. И он находится за границей. Более того, практически все обнаруженные мной базы данных американские. Еще я не говорю по-французски, поэтому мне приходится постоянно пользоваться Google-переводчиком.

– Я знаю, что его знак зодиака Лев, и на этом, пожалуй, все. Мы не обсуждали наш возраст.

Да и с какой стати, если он был ее профессором? Ведь возраст лишь подчеркнул бы разницу в их положении.

– Ему тогда было около сорока. Мне он казался древним стариком.

Что ж, вполне естественно для двадцатилетней девушки. Я вспомнила, Вин вроде рассказывала, что его жена была тогда беременна. Интересно, сколько ей было лет?

– Повтори, где ты смотрела, – просит Вин.

– Facebook, Twitter, Instagram. Генеалогические веб-сайты. Белые страницы. Пенитенциарная система Франции.

– Что?

– Ну если тебе будет легче, там я его не нашла. В протоколах судов его тоже нет.

Я также планирую проверить записи актов о смерти, о чем, впрочем, не говорю Вин. Похоже, она не сообразила, что за это время Тан мог покинуть наш мир, не поставив ее в известность.

– Что ты собираешься написать?

– Смерть. А что ж еще? – Вин косится на меня. – Не подглядывай.

Но я не смотрю на холст, а оцениваю Вин. Ее запястья настолько хрупкие, что кожа буквально обтягивает кости; цвет лица землистый, ногти желтушные. Однако глаза блестят ярче, чем за всю последнюю неделю; взгляд мечется между палитрой и картиной. Есть нечто мистическое в том, как Вин смотрит на чистый холст, видя там то, что другим еще недоступно. Все это действо наводит на мысль, что она прямо сейчас заглядывает за грань этого мира в следующий.

Внезапно входная дверь открывается, и мы слышим голос Феликса, который зовет Вин.

– Я здесь, – откликается она.

Феликс появляется в дверях столовой, его взгляд, естественно, прикован к жене.

– Нет, вы только посмотрите! Я уж и не припомню, когда ты в последний раз брала в руки кисть. – Феликс целует жену в макушку, Вин поворачивает к нему лицо – кошка, тянущаяся к солнцу. – Дон, ты не поверишь, сколько дорогих кисточек я спрятал в ее рождественский носок, и все без толку. Ты просто творишь с моей женой чудеса. – (Вин ловит мой взгляд, наш секрет затаился между нами.) – Разве нет?

Феликс не может удержаться, чтобы постоянно не прикасаться к жене. Он кладет ладонь на плечо Вин, на шею, между лопатками и понятия не имеет, что оживление Вин обусловлено тем, что она в последний раз в жизни натягивает лук, чтобы послать весточку кому-то, кого любила больше, чем его, своего законного мужа.

– Милый, можешь сделать доброе дело? – спрашивает Вин. – Мне безумно хочется домашнего печенья. Но у нас дома нет пахты.

Феликс озадаченно моргает. Мы с ним оба хорошо знаем, что в последнее время Вин практически заталкивала в себя еду и уж тем более не просила приготовить ей нечто особенное.

– Уже иду. Я сам испеку печенье. – Он незаметно от Вин кивает в сторону коридора, приглашая меня на конфиденциальный разговор.

Я послушно выхожу вслед за Феликсом из столовой.

– Дон, я, конечно, могу заблуждаться, но Вин явно оживает, да? Ведь доктора тоже иногда ошибаются…

– Феликс… – Я останавливаю поток его слов. – Не советую заниматься самообманом. Вин неизлечимо больна. То, что ты видишь, часто случается незадолго до смерти. Типа выброса энергии или чего-то такого. Я не знаю, как долго продлится подобное состояние, но оно явно не перманентное. Мне очень жаль.

– Все верно. Ну хорошо. – Феликс растерянно чешет в затылке. – Пожалуй, стоит поторопиться за пахтой.

Я возвращаюсь в столовую, страшно сердитая на Вин. За то, что поставила меня в дурацкое положение; за то, что отодвинула боготворящего ее мужа на задний план. За то, что заставила меня думать, что Брайан прав и мне не следует способствовать предательству.

– Разве ты не видишь, как сильно Феликс тебя любит?

– Конечно. И всегда видела, – кивает Вин.

– А тебе не кажется, что ты изменяешь мужу?

У Вин на лице не дрогнул ни один мускул.

– Иногда я задаю себе вопрос: а не является ли мое замужество изменой Тану? А что, если нас с ним тогда обручила судьба? – Вин бросает на меня взгляд поверх мольберта. – Я принадлежала Тану задолго до того, как стала принадлежать Феликсу. Конечно, я не утверждаю, что нельзя любить сразу двоих. Просто, если бы я тогда осталась с Таном, в моем сердце не было бы места для Феликса.

Я опускаюсь в кресло, стоящее позади мольберта. Вин в конце концов изменила ход моих мыслей. Феликс был тем, с кем она оказалась перед закатом… но на заре своей взрослой жизни она была с другим.

– Знаешь, меня мучает один вопрос, – продолжает Вин. – Кем бы я стала, если бы поборолась за Тана? Художницей. Возможно, хорошей. И определенно матерью. Но переехала бы я во Францию? Остался бы мой сын в живых? Нашли бы у меня онкологию? А что, если одно-единственное решение привело к появлению целого ряда развилок на моем пути?

Я вспоминаю о мультивселенных Брайана.

– Но даже если Тан получит твое письмо, ты никогда не узнаешь его реакции.

– Что отнюдь не исключает возможности строить предположения, – не соглашается Вин.

– Не факт, что теперешняя жизнь не стала для тебя оптимальным вариантом. Именно тем, что тебе суждено.