Книга двух путей

– Ты так говоришь, потому что хочешь забраться ко мне в трусы.

– И это тоже, – ухмыляется Уайетт. – Но я говорю чистую правду.

– У меня есть ребенок. Я уже старая…

– Я на три года старше тебя. – Уайетт берет мое лицо в ладони. – Дон, если хочешь, я покажу тебе шрам от аппендицита и место, где у меня вроде намечается плешь, а ты – свои растяжки и морщинки. Впрочем, сейчас меня больше интересуют кое-какие другие местечки, которые по-прежнему великолепны.

Я тяну его за волосы:

– У меня нет морщинок. А ты пока не лысеешь.

– Слава богу! – отвечает Уайетт, и моя рубашка падает на пол.

Его рука пробирается под кружево бюстгальтера. Сердце бьется как сумасшедшее под его ладонью.

Я сдергиваю с Уайетта простыню, крепко сжимаю его и начинаю нежно поглаживать, наблюдая за тем, как он выгибается дугой, так что вздуваются жилы на шее.

– Еще рано. – Уайетт опрокидывает меня на спину, затем целует – очень долго, нежно и восхитительно, после чего начинает цитировать: – «Ты появилась на свет подобно богине. Твоя голова – это Ра. Твое лицо – Упуаут, „Открывающий пути“, твой нос – Божественный шакал… – Уайетт щекочет губами мои закрытые веки. – Твои глаза – два ребенка Ра-Атума. Твой язык – Тот. Твое горло – Нут. Твоя шея – Геб. – Руки Уайетта сжимают мне плечи, язык очерчивает мои груди. – Твои плечи – Гор. Твои груди – Он, что ублажает дух Ка Ра». – Уайетт поднимает на меня глаза. – Примечание: они ублажают и меня тоже.

Я чувствую, как руки Уайетта пробираются вверх по моим бедрам.

– «Твои бедра – Священное речение и Священный скарабей… Твой живот – Двуглавый лев… – Согнув мои ноги в коленях, Уайетт раздвигает их и устраивается между ними. – Твое лоно – Исида и Нефтида. Нет ни одной части тебя, которая не была бы божественной». – Его губы впивается в меня.

В этот момент я остро чувствую каждую секунду, проведенную вдали от него. Он дарит мне жизнь. Когда Уайетт, подняв голову, скользит вверх и входит в меня, я обвиваю его руками и ногами, словно это единственное, что я могу сделать, чтобы удержать его в себе.

Уже после я поворачиваюсь на бок, и Уайетт, свернувшийся калачиком сзади, смеется, когда я широко зеваю.

– Когда-то мы делали это по три раза за ночь, – говорю я.

– Наверное, мы все-таки уже старые, – признается Уайетт.

Я заглядываю себе в душу в поисках раскаяния, но не нахожу даже намека. Никакого чувства вины, никакого приступа стыда.

И чего теперь ждать? Ведь что сделано, то сделано.

Уайетт накрывает рукой мягкую округлость моего живота – лишние пять фунтов, с которыми я безуспешно боролась всю жизнь.

– Знаешь, жаль, что я этого не видел.

– Как я толстела?

– Нет. Как ты носила под сердцем ребенка.

Я прижимаю к себе руку Уайетта и зажмуриваюсь так крепко, что больно глазам. Затем поворачиваюсь к нему лицом:

– Хочу, чтобы ты думал обо мне за секунду до поцелуя. Когда ты совсем близко и ничего не видишь, а только чувствуешь биение пульса в воздухе. Вот так.

Уайетт придвигается ко мне.

– Сейчас? – шепчет он.

– Сейчас, – киваю я.

Я целую Уайетта долго-долго, пока он не начинает беспокойно шевелиться, пока я не начинаю чувствовать его запах на своей коже, пока я не обретаю способность видеть с закрытыми глазами. Когда мы наконец отрываемся друг от друга, Уайетт улыбается ленивой улыбкой. Затем заправляет прядь волос мне за ухо.

– Ты опять где-то далеко. Заставляешь меня еще раз тебя запоминать, да?

Я снова целую его, проглатывая ответ.



Neheh djet. Нехех и джет. Время цикличное и время линейное. Древние египтяне верили, что мир устроен согласно обоим принципам. Лежа в объятиях человека, которого я когда-то любила и, быть может, никогда не переставала любить, я болезненно ощущаю, сколько лет прошло с нашей первой встречи, но при этом мне кажется, будто все было словно вчера.

Интересно, что произойдет, если мне придется оправдывать свои действия в Зале двух истин? Объявят ли меня праведницей, akhu, или я буду навеки проклята, mut, обречена? Совершила ли я нечто предосудительное или просто позволила себе близость с человеком, предназначенным мне судьбой?

В загробном мире праведники и грешники находились в одном и том же пространстве. В «Книге врат» Нового царства, более позднем заупокойном тексте, описано озеро, вода в котором становится прохладной для праведников и превращается в языки пламени для грешников.

Я засыпаю беспокойным сном, думая об огне и утоплении, и просыпаюсь оттого, что дверь комнаты Уайетта распахивается настежь. Забыв на секунду, где нахожусь, я резко сажусь на кровати. Уайетт любезно накидывает на меня простыню. Солнечный свет щедро заливает крошечную комнату. Моя первая мысль, что мы проспали, но потом я вспоминаю, что сегодня пятница, наш выходной день. На пороге стоит Альберто. И внутри сразу все обрывается: я наконец-то дала ему реальный повод меня презирать. Однако он, кажется, ничего не замечает.

– Дейли здесь! – выпаливает он.

– Твою мать! – Уайетт выпрыгивает из кровати, хватает брошенную на стул одежду, вставляет ноги в ботинки. Проводит пятерней по всклокоченным волосам, пытаясь придать им видимость порядка. После чего вихрем мчится по коридору, бормоча на ходу: – Твою мать! Твою мать! Твою мать! Твою мать!


Альберто смотрит на меня вытаращенными глазами:

– Тебе, пожалуй, лучше одеться.

Интересно, сообщил ли Уайетт, что я попросила разрешения участвовать в раскопках, и не грозят ли ему неприятности за то, что он нанял меня без ведома спонсора?

– По-твоему, Дейли может не одобрить моего присутствия здесь?

– Угу, – хмыкает Альберто. – Можно и так сказать.

Я показываю Альберто на дверь, выразительно округляя глаза, чтобы он закрыл ее с той стороны, после чего накидываю на себя вчерашнюю одежду. Заплетая на ходу косу, я вбегаю в кухонную зону проверить, как там Уайетт.

За кухонным столом – женщина с копной волос цвета воронова крыла, в светлой льняной рубашке и рваных джинсах, которые, судя по искусно проделанным прорехам, стоят сотни долларов. Она сидит напротив Уайетта, они оба пьют чай.

– Он что, уже уехал? – запыхавшись, спрашиваю я.

Женщина поворачивается ко мне. У нее алая помада на губах, глаза цвета янтаря, идеальная осанка, и вообще она, возможно, самое красивое создание, которое я когда-либо видела. Уайетт же, красный как рак, дергает за воротничок рубашки, который и так расстегнут.

– Аня, это Дон, – представляет он меня. – Она работает под моим началом.

Услышав презрительное фырканье, я вижу у себя за спиной Альберто.

Уайетт порывисто вскакивает из-за стола:

– Дон, это Аня Дейли. Она оплачивает расходы нашей экспедиции. Приехала посмотреть на саркофаг.

Аня встает и берет Уайетта под руку.

– В том числе, – с улыбкой говорит она.

Я смотрю на женскую руку, покоящуюся на изгибе локтя Уайетта. У Ани на пальце винтажное кольцо с одним крупным бриллиантом. Кольцо, надетое ее женихом, который вместе с ней проходит мимо меня в сторону двери.





Вода/Бостон




Эбигейл Борегар Трембли заинтересовалась бизнесом, связанным со смертью, после окончания второго курса колледжа, когда, отправившись летом в Индонезию, осталась без денег. И тогда она устроилась на почасовую работу плакальщицей на похоронах. В дни похорон она, в своем единственном черном платье, шла по улице за похоронной процессией в толпе плакальщиц, завывая и причитая.

– Это вовсе не казалось мне унизительным, – много лет спустя рассказывала Эбигейл, с которой мы трудились в одном хосписе в качестве социальных работников. – Согласно некоторым религиозным верованиям, чем громче плач на похоронах, тем легче умершему достичь загробной жизни. Просто у некоторых людей слишком мало скорбящих. А некоторые пережили своих друзей и родственников. Так неужели они не заслужили достойных проводов?

Эбигейл работала в хосписе, когда умерла моя мама. Я стала социальным работником именно благодаря Эбигейл. Она лучше других могла дать профессиональный совет или подсказать, как правильно оформить документы после смерти пациента. Когда сегодня она входит в «Перкатори», кофейню, где мы стараемся встречаться по крайней мере раз в месяц, чтобы не терять связь, я уже допиваю вторую чашку кофе и доедаю кусок бананового хлеба.

– Знаю-знаю, я опоздала. – Эбигейл опускается в кресло напротив меня, швырнув необъятную сумку на пол. – Издержки профессии.

– Ты уже сделала заказ? – спрашиваю я.

– Детка, я заказала соевый латте без кофеина еще по дороге. – И словно она канализировала свою мысль, бариста ставит перед ней кофе. – Ладно, и это сойдет. Но что мне сейчас действительно нужно, так это чистая водка.

– Последнее время я и сама время от времени пропускаю стаканчик.

– Слышала, ты была с Талией, когда та умерла. Чудесная женщина.

– Да, была, – соглашаюсь я, и на секунду мы замолкаем, предаваясь воспоминаниям. – Итак, с чего вдруг тебе захотелось напиться?

– У меня есть пациент, чья жена не могла смириться с его смертью.

– Неожиданный диагноз?

– Нет. Хочешь верь, а хочешь нет. Боковой амиотрофический склероз. Развивался очень долго. Но реальность придавила ее, словно гранитной плитой. Честное слово, я больше времени потратила на то, чтобы подготовить ее к неизбежному, чем на больного. Сегодня я пришла их навестить и обнаружила обоих в обнимку на кровати. Передозировка морфием. Она сделала укол ему, а потом – себе. Проклятый Николас Спаркс со своим проклятым «Дневником памяти»! – вздыхает Эбигейл. – И вот самый прикол. Она умерла. А вот он нет. Так что теперь у меня одинокий пациент с боковым амиотрофическим склерозом.

– Это ужасно.

– Знаю. – Эбигейл смотрит на меня поверх кружки. – Итак, почему ты решила созвать срочное совещание?

– У меня есть клиентка, которая хочет сделать предсмертное признание.

– Ну и ладно, – кивает Эбигейл.

– Но оно может задеть людей, которых она оставляет.