Книга двух путей

Внезапно мне захотелось забить голову вещами, не имевшими ничего общего с «Книгой двух путей» или тем, как выглядит Уайетт Армстронг, когда ему снится страшный сон.

– А какое твое второе имя? – спросила я Брайана.

– Ретт, – рассмеялся Брайан. – Бабушка любила фильм «Унесенные ветром». И заставила полюбить его мою маму.

– Во всем есть свои плюсы, – сказала я. – Ведь тебя могли назвать Эшли.

– Брюссельская капуста. Это супер или фу?

– Супер, – ответила я. – Но не дай бог, если попадется сельдерей!

– Но как можно не любить сельдерей?

– Его едят несчастные люди. Он безвкусный и плохо жуется, – объяснила я. – Первый питомец?

– Комодский варан, – ответил Брайан.

– И почему меня это не удивляет?

– В мире, где школьники начальных классов заводят хомяков, я был один такой. – Брайан задумчиво прищурился. – Саундтрек, который ты знаешь наизусть?

– К сериалу «МЭШ», – сказала я. – Мы с мамой вечно смотрели повторы. А как насчет тебя?

– «Правда жизни». Не суди меня строго.

И вот так мы продолжали непринужденно болтать за основным блюдом, за тирамису, которое разделили на двоих, и за второй бутылкой вина. Я узнала, что Брайан умеет языком завязывать в узел плодоножку от вишни. А я поведала, что умею свистеть через большие пальцы рук. К этому времени углы помещения начали слегка расплываться, а мы остались единственными посетителями.

– Когда ты в последний раз пел? – поинтересовалась я.

Он наклонил голову и едва заметно улыбнулся:

– Для своей бабушки. Она единственный человек, считающий, что у меня вполне приличный баритон. – Брайан осушил свой бокал. – А какой интересный факт ты бы рассказала на коктейльной вечеринке?

– Когда мумию Рамсеса Второго в тысяча девятьсот семидесятых годах отправили во Францию, ему выписали личный паспорт, где в графе «Род занятий» стояло: «Король. Покойный».

Брайан разразился смехом:

– Это так… так здорово!

Официант принес нам счет. Я понятия не имела, на какую сумму. Ведь я никогда не заказывала вино бутылками. Только бокалами. И тем не менее я потянулась за кожаной папкой со счетом, но Брайан схватил меня за запястье.

– Пожалуйста. Я угощаю, – настойчиво произнес он, явно не спеша отпускать мою руку.

Я кивнула, принимая его предложение:

– Ладно, тогда и ты удовлетвори мое любопытство. А какой твой интересный факт?

Брайан провел большим пальцем по тыльной стороне моей ладони и замер, как будто опасаясь, что от его прикосновения я исчезну.

– «Эм-энд-Эмс» означает Марс и Мьюрри. Моему дедушке Карлу пенсию платил Марс, и в детстве мне казалось поразительным, что дедушка получал чеки из космического пространства. – Брайан достал из бумажника веер двадцаток и положил их поверх счета. – Если бы ты могла в мгновение ока перенестись в любое место, куда бы ты хотела попасть?

– В Египет. – Ответ вылетел у меня одновременно со следующим ударом сердца. – А как насчет тебя?

– Туда же, где в мгновение ока окажешься ты, – ответил Брайан.

Меня словно подменили. Когда в последний раз я улыбалась, смеялась, нормально беседовала? Сидеть и ждать маминой смерти было подобно медленному удушению; мне неделями приходилось задерживать дыхание. Но сейчас с Брайаном я могла убежать от действительности. Я больше не была девушкой, у которой умирала мать. Не была аспиранткой со сломанной судьбой. И я не оставила свою любовь на другом конце земного шара.

Нет, я была человеком, которому требовалось на время забыть о реальности.

Оглядываясь назад, я могу сказать, что, возможно, поступила нечестно по отношению к Уайетту или к Брайану. Но я не могла думать о чем-то конкретном. На самом деле я усиленно старалась вообще не думать.

Из ресторана мы пошли в дом, где Брайан жил вместе с бабушкой, хотя бабушки там, естественно, не было. Стены его комнаты оказались серыми, а простыни – черными.

Мы лежали лицом к лицу, голые, со сплетенными лодыжками. Он держал мое лицо в своих ладонях, и я размышляла о физических коробочках, о квантовом состоянии вещей.

– Я еще никогда этого не делал, – признался Брайан. – Для тебя это имеет значение?

– А я делала, – ответила я. – Для тебя это имеет значение?

Брайан улыбнулся своей кривоватой улыбкой:

– Ну, один из нас как-никак должен знать, куда направлять эту штуку. – Он навис надо мной, его волосы цвета воронова крыла упали на мое лицо, когда он меня поцеловал.

Он изогнулся дугой. Я обвила его руками и ногами, и, упав, он увлек меня за собой. Впрочем, для меня все это было слишком быстро, но я держалась.


– Надеюсь, ожидание того стоило? – прошептала я.

Его бросило в краску.

– Ни один мало-мальски стоящий физик не станет делать выводы после однократного эксперимента.

– Тогда расскажи побольше об этом научном методе.

– Лекции изрядно переоценивают. Я предпочитаю практические исследования.

Я помню ту ночь. Его прикосновение оказалось настолько непривычным, что там, где я должна была испытать неловкость, я пережила откровение. Где нужно было кричать, я кричала. Брайан исследовал мое тело, нанося меня на карту, точно новое созвездие, и пункт прибытия зависел от навигации по карте. И как я поняла, головокружительная дрожь падения была обусловлена открытием мягкого места для приземления.

Я знаю, Брайан скажет, что квантовая механика тут ни при чем, но я перепрыгнула в другую временну́ю шкалу.

Я заснула в его объятиях, мне снилась мама и приливная заводь, которую она демонстрировала в Бостонском аквариуме.

«Раки-отшельники, – говорила мама, – слишком мягкие и не способны выживать сами по себе. Поэтому они ищут для защиты подходящую раковину. И прячутся внутрь ее. А затем они всюду таскают раковину за собой».



В тот первый раз, когда я занималась любовью с Брайаном, я проснулась посреди ночи и отправилась бродить по маленькому дому. Открыла аптечку и прочла названия на бутылочках с таблетками. Исследовала содержимое холодильника. Рассмотрела каждую фотографию, которую могла найти, изучая по ним историю жизни Брайана. Вот он в форме детской команды игры в мяч, на студенческом балу, на выпускной церемонии. Я перебрала все крошечные безделушки на полке: стакан в форме желудя, медную ступку с пестиком, каменные книгодержатели, блестевшие, словно от застывших слез.

Я рассмотрела и книги тоже. Там были детские детективы из серии «Братья Харди» и романы Айзека Азимова. «Война и мир» и «Анна Каренина» Льва Толстого. Стихи на польском Виславы Шимборской и Чеслава Милоша.

А еще там была книга в оборванной тряпичной зеленой обложке – сборник польских сказок. Книга открылась на гравюре, где была нарисована ведьма – костлявая, с кривыми когтями, – жившая в доме, построенном из костей съеденных ею детей. Ведьма крала детей у матерей, сажала ребятишек в клетки, откармливала их, как гусей, а потом съедала. Я прочла сказку про маленького мальчика, которому ведьма велела лечь на сковороду, чтобы сунуть в печь. Но мальчик сказал, что у него не получается, а когда ведьма показала, как это делается, мальчик сунул сковороду с ведьмой в печь – и был таков.

Я подумала о бабушке Брайана, которая читала ему эти сказки после смерти родителей. О том, как ее освободили американские солдаты из лагеря Берген-Бельзен, а она была настолько слаба, что не могла приветствовать своих спасителей. Я представила ее в обувном отделе «Сакса», когда временны́е шкалы пересеклись.

Я подумала о своей матери, которая, когда я зашла в ее палату в хосписе, лежала так тихо, что мне пришлось прижаться щекой к ее груди, чтобы понять, дышит она или нет.

А потом я вернулась в кровать Брайана и уютно примостилась к нему, не дав ему осознать, что я выходила.

В каждой сказке единственный путь к спасению – это бежать вперед во все лопатки. И никогда не оглядываться.



Брайан перехватывает меня, когда я заворачиваю за угол Гарвардской площади, где длинный эскалатор ведет в подземку, словно коридор в ад. Он сжимает мою руку и разворачивает лицом к себе. Мы подвешены во времени и в пространстве на пересечении Кеннеди-стрит и Брэттл-стрит, перед магазином «Любопытный Джордж», куда я водила Мерит, когда та была маленькой. Упрямо отказываясь смотреть на Брайана, я устремляю взгляд на увеличенное мультяшное изображение маленькой обезьянки и мужчины в желтой шляпе.

– Как там его звали? – спрашиваю я.

Мой вопрос сбивает Брайана с толку.

– Кого? Ты о ком?

– О мужчине в желтой шляпе. Который пишет серии детских книжек и никогда не называет главного героя.

Брайан качает головой, явно желая расчистить пространство между нами:

– Почему ты пришла на мою лекцию?

Я заставляю себя встретить его взгляд:

– Тебе следовало спросить, почему я ушла.

У него розовеют мочки ушей.

– Дон, она была там, потому что это ее работа. Она постдокторант, работающий под моим началом.

– Похоже, это именно то, на что она и рассчитывает. – К своему удивлению, я обнаруживаю, что у меня по щекам катятся слезы. – Она ведет себя с тобой так, словно здесь только вы двое говорите на одном языке.

Брайан выглядит совершенно невозмутимым.

– Она всего-навсего сказала, что я опаздываю на встречу. И это не государственный секрет.

– Дело не в том, что́ она сказала. А как она это сделала.

Как вербальный эквивалент того, чтобы поправить ему галстук перед выходом на сцену или смахнуть крошку у него с губ. Словно у нее были права на моего мужа.

Он отпускает мою руку, будто только сейчас осознает, что мы стоим в многолюдном публичном месте.

– Могу я кое о чем тебя спросить? А если бы я действительно переспал с Гитой… ты обращалась бы со мной еще хуже, чем теперь?

В свою бытность аспиранткой в Чикагском университете я как-то раз пошла с одним парнем в кино. Потом мы отправились в бар, после чего он пригласил меня к себе в комнату в общежитии. Мы лежали на его широкой двуспальной кровати и целовались, его рука проскользнула под блузку. Когда рука эта начала продвигаться ниже, я села и заявила, что пора домой.