Книга двух путей

– Все нормально. Я хочу почитать вот это.

Он наклоняет голову. Лунный свет, просачивающийся сквозь окно в коридоре, серебрит его волосы и подчеркивает морщины в уголках рта. На какую-то секунду передо мной предстает его будущее.

– Ну, тогда спокойной ночи.

Уайетт говорит слова прощания, но не уходит. Как будто что-то не дает ему оказаться по ту сторону двери. Много лет назад, прокрадываясь в мою комнату, он подпирал ручку двери стулом, чтобы нам не мешали. И мы вдвоем оказывались забаррикадированными от всего мира.

– Уайетт? – Я чувствую, как от волнения пересыхает в горле. – Спасибо, что упомянул мое имя в диссертации.

Он смотрит на меня так трепетно, что мне становится ясно: он поместил то подстрочное примечание как аварийный сигнал из ракетницы, как SOS, посланный через континенты и океаны. И в конце концов, несмотря на все трудности, сигнал нашел адресата.

– Не стоит благодарности, Олив, – говорит Уайетт, закрывая за собой дверь.





Вода/Бостон




Гарвардская площадь иссечена дорогами – плохо составленный пазл. Университет вкраплен между секциями, со скоплением георгианских кирпичных зданий в Гарвардском дворе. В этом году Брайан преподает в здешней школе повышения квалификации. Хорошие деньги и непыльная работа, так как рассматриваемые темы – это предназначенные для дилетантов версии того, что он преподает будущим физикам во время академического года.

Я проскальзываю в лекционный зал как раз в тот момент, когда Брайан ставит первый слайд, и пытаюсь посмотреть на своего мужа чужими глазами.

У него черные как смоль волосы с серебряными прядями, которые только-только начинают появляться. Он высокий, худой и поджарый, и, насколько мне известно, по крайней мере одна аспирантка написала оду его глазам – там даже было что-то о луче солнечного света, пронзающем лес, – после чего я неделями дразнила Брайана. На нем форменная одежда классического профессора: измятая рубашка на пуговицах, видавший виды блейзер, штаны-хаки, оксфорды. Он из тех парней, у которых так и хочется поправить воротник, разгладить пиджак, убрать с глаз непослушную прядь, чтобы он застенчиво, будто доверяя секрет, посмотрел на тебя с затаенной улыбкой, действующей как электрический разряд в самое сердце.

Я оглядываю лекционный зал. Поскольку это курс повышения квалификации, в зале присутствуют слушатели не только студенческого возраста. Здесь и немолодые пары, и дамы в штанах для занятий йогой, и профессионалы, которые могут позволить себе длинный перерыв на ланч.

– Согласно законам квантовой механики, вы вполне можете быть бессмертными. – Брайан, как тигр, расхаживает перед слушателями, отлично понимающими, что он с ними играет. – Весьма спорное предположение было выдвинуто Максом Тегмарком, работающим на физическом факультете как раз через дорогу отсюда. – Брайан имеет в виду Массачусетский технологический институт, и те, кто понимает, встречают эти слова смехом. – Тегмарк назвал его «квантовым самоубийством». – Брайан щелкает пультом, и появляется новый слайд: скобки Дирака с рисунками электрона, ружья и кота внутри. – Помните квантовое состояние электрона, способного вращаться одновременно в обе стороны? Того самого, который убивает и одновременно не убивает кота Шредингера. А сейчас давайте продвинемся еще на шаг. Скажем, в этой коробочке мы имеем вращающийся электрон, триггер и ружье… но теперь вы занимаете место кота. Если электрон вращается по часовой стрелке, триггер срабатывает, ружье стреляет и вы мертвы. Если электрон вращается против часовой стрелки, триггер не срабатывает и вы живы. Короче, мы играем в русскую рулетку с электроном.

На экране появляется новый слайд.

– Мы знаем, что, согласно законам квантовой механики, в результате этого эксперимента вы разделитесь на две версии самого себя: ту, что убили, и ту, что уцелела. В одной вселенной вы, уйдя из физической лаборатории, едете забирать ребенка из летнего лагеря, а потом пьете на заднем крыльце пиво и смотрите очередную серию шоу «Дрянь» по «Амазон прайм видео». В другой вселенной все закончится вашими похоронами.

Брайан разводит руками:

– И вот тут все становится действительно интересно. Ваша мертвая версия без понятия, где вы и что происходит. Поскольку – посмотрим правде в глаза – вы умерли. С другой стороны, ваша другая версия, живая, свидетельствует о том, что вы пережили эксперимент. Итак, единственный результат, который вы способны воспринять, если проводите эксперимент с квантовым самоубийством, – это тот, где вы остаетесь в живых. Вы можете в прямом смысле слова провести его тысячи раз, и каждый раз – что статистически практически невозможно – вы выживете… поскольку лишь одна-единственная ваша версия способна пережить что угодно.

Брайан выразительно поднимает брови:

– Парадоксально, но тем из вас, кто все еще сомневается в концепции мультивселенной, этот эксперимент, возможно, действительно докажет существование параллельной вселенной. Если реально существует одна-единственная вселенная, то половину времени проведения эксперимента вы должны ожидать смерти. Но… если и впрямь существует множество вселенных, а вы несколько десятков раз проводите эксперимент по квантовому самоубийству и всякий раз выходите из него живым, вы не можете не согласиться, что множественные миры или временны́е измерения действительно существуют.

Я снова сажусь поглубже в деревянное кресло, задавая себе вопрос, существует ли другая версия меня самой в той параллельной вселенной, где муж ловит мой взгляд и радостно улыбается, потому что я здесь.

И решит ли все это наши проблемы?

Когда Мерит было десять лет, мы взяли ее в Диснейуорлд. Мне безумно понравилась «Космическая гора» – спуск по американским горкам в темноте. Но прямо в середине покатушек наша маленькая машинка вдруг со скрипом остановилась. Из громкоговорителя раздался голос, который, сославшись на технические трудности, просил нас сохранять спокойствие и оставаться на своих местах. А потом зажегся свет.

Если темнота действовала волнующе, то сейчас все оказалось пугающе хорошо освещено. Неожиданно я разглядела, какие здесь крутые повороты и как мало места между нашими макушками и колеей. Подобная метаморфоза вызывала абсолютный шок. То, что я видела своими глазами, на поверку оказалось совершенно иным.

И вот теперь, когда я смотрела на Брайана, у меня возникло точно такое же ощущение. Как будто кто-то включил иллюминацию, осветившую созданный нами дом, наш брак, к которому мы привыкли, нашу повседневную жизнь, и я увидела и скрипучие сцепления, и крутые выбоины, и неточные попадания, являющиеся составной частью нашего супружества.

– А теперь вы можете сделать еще один шаг вперед, – произносит Брайан. – Если принять, что онкология, сердечно-сосудистые заболевания, болезнь Альцгеймера и прочие недуги, способные вас убить, – это соединение тонны клеточных, а значит, субатомных событий, то ваша жизнь будет зависеть от того, сумеет или нет вращающийся электрон запустить ген, ответственный за реакцию, которая приведет к смерти. Адепты теории квантового бессмертия наверняка скажут, что в некой вселенной мы все станем самыми старыми жителями планеты, сумев увернуться от града генетических и реальных пуль. Итак, – продолжает Брайан, – нужно ли вам пойти и совершить квантовое самоубийство? Я бы не советовал, поскольку по той же самой причине лично у меня есть вопросы к гипотезе Тегмарка. Всякий раз, как в ходе эксперимента вы сумеете остаться в живых, свидетели того, что вы выжили, будут считать вас самым удачливым сукином сыном на планете. Но если в ходе эксперимента вы умрете, свидетели этого станут горевать, а похоронив вас, будут приходить на вашу могилу. С их точки зрения, в подавляющем большинстве вселенных вы гарантированно должны умереть. Вот в этом-то и заключается проблема квантового бессмертия: оно субъективно, а не объективно. Даже если вы сумеете доказать, что оно существует, вы докажете это лишь самому себе, но не другим. Для них вы останетесь просто давшим дуба глупцом. – Брайан выключает проектор и снова поворачивается лицом к аудитории. – Вопросы есть?

Руку поднимает молодая женщина.

– А как попасть в ту вселенную, где Хиллари Клинтон – наш президент?

– К сожалению, никак, – ухмыляется Брайан. – На данный момент вы застряли здесь. Дверь закрыта.

На данный момент вы застряли здесь.

Если все обстоит именно так и Брайан прав, мне придется смириться с тем положением дел, которое установилось у нас за пятнадцать лет брака. Ведь в комфорте наверняка есть свои достоинства. Какие джинсы вы выбираете, открывая шкаф: новые, жесткие и нестираные или те, в которых чувствуете себя, как в пижамных штанах?

– В этом вопросе имеется философский аспект, – продолжает Брайан, и я вздрагиваю, испугавшись, что произнесла свои мысли вслух. – Нам не дано выбирать вселенную, в которой мы существуем, поэтому независимо от вашего позитивного мышления или заклинаний вуду вы не можете попасть в ту временну́ю шкалу, в которую вам захочется попасть. По законам физики вы просто бредете по жизненному пути, пока вам не встречается развилка и вас не затягивает в ту или иную вселенную. Другими словами, здесь нет свободы выбора. А есть только элемент случайности в зависимости от того, в какую сторону вращается электрон.

И тут Брайан смотрит прямо на меня. До этой секунды я думала, что он не заметил моего появления. Оказывается, он прекрасно знал, что я здесь. Он адресует мне полуулыбку, грустную и чуть-чуть униженную, как будто я застукала его за чем-то непристойным, хотя он всего-навсего зарабатывал нам на жизнь.

– Имейте в виду: согласно законам физики, если с вами случилось нечто ужасное, где-то еще существует другая ваша версия. Версия, которая понимает, как вам повезло получить второй шанс. Итак, мы можем стать приверженцами теории квантового бессмертия, – говорит Брайан. – Или можем жить одним днем, словно это и есть наш последний день.

Брайан отпускает слушателей под жидкие аплодисменты, которые я почти не слышу. Я плыву против течения выходящих из зала слушателей. Брайан собирает бумаги, не сводя с меня глаз. Затем выходит из-за кафедры и идет мне навстречу.


«Вот, значит, как все происходит, – говорю я себе. – Вот, значит, как мы начинаем все заново».

Я могу сделать этот первый шаг.

Наконец я оказываюсь напротив Брайана. Между нами скапливается тишина.

– Привет, – очень тихо произносит Брайан.

Я открываю рот, чтобы ответить, и тут замечаю краем глаза какое-то движение. Молодая женщина с темной косой толщиной с кулак зависает на периферии нашего разговора. Женщина держит обшарпанный портфель Брайана, словно святой Грааль.

– Если вы снова опоздаете на собрание факультета, я не собираюсь за вас отдуваться, – говорит она так, будто меня здесь нет.

И я чувствую одуряющий запах роз.



Бабушка Брайана выучила английский благодаря фильму «Унесенные ветром», который она бессчетное число раз смотрела в кино. Я пыталась представить, каково это оказаться в стране, языка которой не знаешь. Впрочем, после того как я провела целый сезон в Египте, с головой погрузившись в исследования для диссертации, а затем вернулась в Бостон смотреть, как умирает моя мать, я почувствовала примерно то же самое.

На нашем первом свидании Брайан рассказал, что его бабушка пережила нацистскую оккупацию Польши, трудовой лагерь Пёнки, сортировку в Освенциме и тиф в Берген-Бельзене. Брайан рассказывал о своей бабушке, а я смотрела, как он ломает на четвертинки булочку из дрожжевого теста и прихлебывает из моего бокала с вином.

– В Пёнки нельзя было держать детей. Это был трудовой лагерь, а у детей не хватало сил для работы. Но у одной пары из ее деревни была пятилетняя девочка по имени Тоби. Родители не могли вынести разлуку с малышкой и контрабандой провели ее в лагерь. Бабушка знала, что если Тоби обнаружат, то и девочку, и ее родителей накажут, скорее всего, просто убьют. И бабушка не могла этого допустить.

– Господи! – выдохнула я.

Я пыталась привести в соответствие эту крошечную – сплошные кожа да кости, – похожую на птичку женщину на койке хосписа с той девушкой из плоти и крови, которую описывал Брайан.

– Бабушка бегло говорила по-немецки, благодаря чему занималась конторской работой, а не физическим трудом. Это означало, что она всегда видела, когда приходят и уходят нацистские надсмотрщики. И она научила Тоби такой игре: если бабушка вывешивала возле конторы белый шарф, Тоби должна была спрятаться так, что даже родители не могли ее отыскать. И девочка не имела права выйти из укрытия до тех пор, пока шарф – а значит, и нацисты – не исчезнет.

Я наклонилась вперед:

– Ну и что случилось?

Брайан пожал плечами. Между нами танцевало пламя свечи.

– Бабушку перевели в Освенцим, и она больше ничего не знала о судьбе Тоби и ее родителей.

– Какой ужасный конец!

– А кто говорит, что это конец? Давай перенесемся на тридцать лет вперед: в тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Война давно закончилась, и бабушка навещает в Нью-Йорке свою дочь, которая носит под сердцем меня…

– Ох! – Подперев кулаком подбородок, я посмотрела на Брайана.

Я была в легком подпитии – приятная альтернатива тому состоянию, в котором я пребывала последние две недели у смертного одра моей матери.

– Мама потащила бабушку в «Сакс» покупать одежду для беременных. Но бабушка устала и присела в обувном отделе, чтобы дождаться, пока мама не закончит с покупками. Бабушка думала о чем-то о своем, и от мыслей ее оторвал пристальный взгляд какой-то женщины. Та не отрываясь все смотрела и смотрела на бабушку.

Совсем как я тогда на Брайана. Не красавец, а скорее симпатичный. Слишком много острых углов, не мешало бы их сгладить, и кривоватая улыбка. Глядя на него, я не чувствовала, будто неожиданно вышла на жару, от которой перехватывает дух. Нет, у меня возникало ощущение, что я могу наконец вздохнуть с облегчением.

– Женщина подошла к бабушке и сказала: «Прошу меня извинить?..»

Я заморгала. Прошу меня извинить.

Внезапно я уже не сидела в маленьком итальянском ресторане с бокалом вина в руках. Я оказалась там, где воздух буквально пульсирует и где такие яркие звезды, каких я в жизни не видела в Бостоне.

И была не с Брайаном, а с кем-то другим.

Но Брайан, естественно, об этом не подозревал.

– Женщина спросила бабушку, не сидела ли она когда-то в лагере Пёнки. Бабушка ответила «да», но женщину не узнала.

– Это была Тоби! – Заставив себя вернуться в действительность, я снова подключилась к разговору.

– Да. Но ей, само собой, было не пять лет, – улыбнулся Брайан. – И после этой встречи они уже не теряли связь друг с другом. Тоби навещала бабушку примерно за неделю до того, как ты появилась в хосписе.

Глотнув вина, я сосредоточилась на Брайане:

– Значит, ты запомнил тот день, когда я появилась в хосписе?

– Четвертого сентября, сразу после десяти утра, – сказал Брайан. – Наверное, звучит подозрительно, хотя у меня ничего такого и в мыслях не было.

Я задавала себе вопрос: каково это начинать новую жизнь в Бостоне после Египта? Я задавала себе вопрос: а что, если бабушка Брайана еще много-много лет после освобождения из концлагеря просыпалась в холодном поту, чувствуя, как тают воспоминания о довоенной жизни?

И когда в конце жизненного пути у нее случился «альцгеймер», не было ли это Божьим благословением?