Кладбище ведьм

Приблизился к лежащему сутулому человеку.

Под ним медленно растекалась кровь. Кровью же был пропитал свитер. Вместо глаз — чёрные пятнышки. Лоб, виски, щеки густо покрывали капли пота. Сутулый был ещё жив, он тяжело дышал и подрагивал, будто каждую секунду по телу пробегал заряд тока.

— Я убью тебя, — выдавил Грибов. Пересохшее горло с трудом отдавало слова. — Из жалости, понимаешь? Чтобы не мучился. Я тебя не знаю, не мне тебя судить. Но, кажется, тебя уже наказали. А я просто прекращу мучения, идёт?

Он взял нож обеими руками за рукоять, приставил острие к горлу, в ложбинку под дёргающимся кадыком, и навалился всем телом, позволяя лезвию погрузиться внутрь, разрывая мышцы и ломая хрящи.

Сутулый вздрогнул. Из глаз выпорхнула чернота, и взгляд прояснился, стал осознанным, удивлённым.

— Ах да, это ещё и за ту девушку, что убили в лесу, — добавил Грибов негромко. — И, наверное, за всё плохое, что ты сделал в жизни.

Он подумал про Надю и про то, что она сейчас одна в бабушкином доме. Её некому защитить, некому прийти на помощь, если что-то случиться. Вляпалась со своим ведьмовством. Ох, вляпалась.

Сутулый умер быстро. Грибов почувствовал, как напряглось, а затем резко обмякло тело.

Спасибо!

А теперь прислонись к его лбу и закрой глаза.

Нам надо тебе кое-что рассказать.

Вы все должны знать. Чтобы не осталось вопросов.

Голоса были далёкие и слабые. Но Грибов не сомневался, что слышит их на самом деле, а не только в собственном воображении. После случившегося в лесу он готовы был поверить во что угодно.

Грибов отпустил рукоять ножа (она всё ещё вздрагивала под напором идущей из горла крови) и опустился на колени перед мёртвым человеком. Прислонился лбом к его холодному и влажному лбу. Закрыл глаза. Позволил темноте вернуться обратно.





2.




Коридор показался Грибову бесконечно долгим.

Он осторожно шёл по мягкому ворсистому ковру, держа в руках нож. Вглядывался в пятна света от открытых дверей впереди, старясь подметить, если вдруг мелькнет ненароком чья-нибудь тень.

С каждым шагом Грибов ощущал нарастающую дрожь. Рукоять ножа была влажная и липкая от крови, и хотелось умыть ладони, соскрести все эти ужасные вещи, которые творились вокруг. А еще больше хотелось удалить воспоминания, проснуться следующим утром и ничегошеньки не помнить. Жаль, что нельзя отформатировать мысли и избавиться от странных образов в голове, сбивчивого шёпота множества голосов, от теней, что забрались в его сознание.

Боялся ли он их? Определенно. Наверное, даже больше, чем Крыгина и мёртвого уже сутулого.

Колючий влажный свитер больно тёр израненную кожу, Грибов сто раз пожалел, что пришлось стаскивать одежду с мертвеца, но иного выхода не было — не ходить же по дому голым? От свитера едко воняло чужим потом. Брюки были широкие и длинные, пришлось затянуть потуже ремнём и подкатить низ, но они всё равно болтались на ногах.

Впереди было две двери — справа и слева — а в конце коридора виднелись двери в туалет и ванную. В тишине дома было слышно, как где-то тикают часы, да ветер тихонько скрипит половицами.

Грибов пока не понял, зачем он углубился в дом, а не выскочил из окна, как хотел изначально. Страх толкал его вперёд, не давал задуматься основательно. Наверное, нужно было закрыть гештальт. Так ведь это называют в психологии? Расквитаться с внутренними страхами.

Подойдя к ближайшей двери, Грибов различил то ли гостиную, то ли просто большую комнату. Вместо стены напротив — высокие окна, занавешенные темно-бордовыми махровыми шторами с золотистыми лентами-кисточками. Сквозь небольшую щель скользил яркий белый свет фонаря.

В центре комнаты стоял овальный стол из дерева, со всех сторон его обступили стулья — старомодные, кривоногие, с пухлыми изогнутыми спинками и высокими сиденьями. У правой стены — книжные полки до потолка. Левую стену занимал камин, ухмыляющийся полуовальной заслонкой. У камина в корзинке лежали дрова.

Вокруг камина на стене были развешены картины и фотографии: в рамках, черно-белые и цветные. Портреты. Высокомерные лица, вытянутые подбородки, острые скулы, тонкие носы. Множество неуловимо похожих лиц. Их всех объединял общий взгляд — взгляд людей, которым есть что сказать в этом мире.

Только женщины. С портретов, нарисованных красками, на него смотрели женщины из далекого прошлого — в белых париках-завитушках, в старинных платьях, словно из учебника истории. Некоторые сидели в вычурных креслах, похожих на королевские троны, а у ног их примостились псы и младенцы с крыльями. Какие-то фантастические зарисовки, похожие на картины, которые Грибов видел в Эрмитаже. Некоторые женщины держали на руках детей — тоже женского пола, судя по одеждам. Девочки все были некрасивыми, большеглазыми, с неправильными чертами лица — у кого-то слишком длинный подбородок, у кого-то выпирающие скулы или покатый лоб. Странные, не женственные.

Картины были отделены от фотографий круглыми настенными часами.

На одном из фото женщина в элегантном платье, с аккуратно разложенными на плечах волосами, вальяжно развалилась в кресле, вытянув ноги в туфлях, и смотрела с черно-белого фото так, будто приглашала окружающих поиграть с ней в какую-нибудь чрезвычайно увлекательную игру.

Другая женщина — полноватая, напудренная — одно только лицо занимало половину фотографии — тяжело смотрела в камеру, поджав губы, будто сама мысль о фото была ей ненавистна.

На цветной фотографии (а они все были в деревянных рамках, форматом А3) хмурая женщина с густыми каштановыми волосами держала на руках девочку лет семи. У женщины — химзавивка а-ля семидесятые. Девочка сжимала потрёпанного плюшевого медвежонка с глазами-пуговицами.

Такими картинами и фотографиями была увешана вся стена — от каминной полки до потолка. Череда лиц, галерея взглядов. Грибов застыл, осматривая их все, пытаясь уловить общее сходство, понять, что же это такое, что означает.

А потом он понял.

Крайнее справа фото — последнее в галерее — запечатлело Оксану Крыгину. Она сидела на одном из этих кривоногих стульев, кокетливо склонив голову, взмахнув левой рукой, будто не желала, чтобы её фотографировали, но при этом на прыщавом некрасивом лице блуждала улыбка.

Вихрь голосов в голове принёс осторожные выкрики


Это она.

Из-за неё.

Пришла откуда-то.

Принесла бед.

…и Грибов уже как будто знал, что произошло. У него появились знания.

— Я здесь неплохо выгляжу, — сказали за его спиной.

Грибов осторожно развернулся, пряча нож за спиной.

В дверях комнаты стояла Оксана в халате и тапочках. Влажные волосы укрыты полотенцем. Видимо, Оксана только что вышла из ванной.

— Я вообще фотогеничная, здорово получаюсь на фотографиях, правда? Но здесь — особенно. Муж настоял, чтобы фотография висела здесь, вместе с моими великими родственницами. Хотя и незаслуженно.

Оксана скрестила руки на груди, расслабленно облокотилась плечом о дверной косяк. При этом взгляд её старательно ощупывал Грибова, его окровавленный свитер, брюки, босые ноги.

— Я подозревала, что сегодняшняя ночь выдастся тяжелой. Ещё когда твоя бывшая жёнушка решила поиграть в ведьму-мстительницу и наслала порчу на невинное дитя.

Она замолчала, видимо ожидая какой-то реакции. Грибов ничего не сказал.

— Ты в курсе, что твою дочь избила девочка по имени Маша? Стервоза из школы, трудный подросток, все дела? Ну да, откуда тебе знать. Ты же ушёл из семьи. Классный поступок.

— Это была вынужденная мера, — пробормотал Грибов, почувствовав острое желание оправдаться. — Надя сводила меня с ума. Вы её не знаете…

— О, я-то как раз её прекрасно знаю. Очень предсказуемая женщина.

— Это не так.

— А ты заступаешься? Благородный бывший? Любишь её, да? Всё ещё любишь?

Что-то всколыхнулось в нём. Остатки чёрной любви — жидкости из пиалы.

— Она у меня хорошая, — сказал Грибов. — На самом деле. Но я это не сразу понял…

— Да, да. Так и есть. Все мужики говорят одно и тоже, — Оксана продолжала улыбаться. — Ты убил моего друга, да? Он пришёл дать тебе зелье любви, а ты убил его?

— Он сам виноват. Угрожал.

Её взгляд скользнул в сторону, всего лишь на секунду, Грибов проследил за ним и увидел сотовый телефон, лежащий на углу стола. Чтобы взять его, Оксане нужно было обогнуть Грибова. А без телефона она не могла позвать на помощь.

Грибов понял: её улыбка и расслабленная поза — это попытка скрыть страх. Никто не ожидал, что он выкарабкается. А у него в руках нож, в одной из комнат труп, Крыгина нет в доме. Только Оксана и безумный человек в окровавленном свитере.

Роли мгновенно поменялись.

— Кто ты такая? — спросил он, больше не пряча нож. Даже больше — покрутил его в кулаке, ловя отражение лампового света капельками крови на лезвии. — Расскажи мне всё, интересно. Откуда взялась? Что здесь делаешь? Это ведь вы с мужем убили Зою Эльдровну, да?

Голоса в голове утверждали, что так и есть. Как и сотню других ведьм со всей округи.

Голоса шептали: убей её тоже, заслужила.

Но Грибов должен был убедиться сам.

Уголки губ Оксаны дрогнули.

— Хочешь услышать историю? — спросила она негромко. — Похвально. Возможно, ты станешь нашим новым слугой. Это если повезёт. Но скорее всего Крыгин отрубит тебе голову. Вжух по шее — и дело с концом. Как он это делает с приблудными ведьмами. Ты ведь видел, правда? Понимаешь, о чём я?

— Вы убили Зою Эльдаровну и Цыгана? — повторил Грибов.

Оксана осеклась, снова посмотрела на телефон, потом на портреты и фотографии на стене. Грибов чувствовал её внутреннее напряжение, хаос мыслей. И ещё страх. От осознания того, что его кто-то боится, Грибов почувствовал смелость и азарт. Будто он вышел на охоту (хотя, признаться, никогда бы в жизни не пошёл охотиться), и засёк какого-нибудь безобидного кролика, которого мог запросто убить.

— Это галерея моих родственниц, — начала Оксана негромко. — Лучшие представители, заслужившие право быть бессмертными. Знаешь, что делает людей истинно бессмертными? Память о них. Кто не забыт — тот не исчез. Старая и в чём-то банальная истина. Но так и есть. Мы всегда стремились к бессмертию, продолжали род, тянули воспоминания из глубин веков. Раз за разом. От одного портрета к другому. Видишь, я тоже тут? Жаль, что это последнее фото в нашей галерее.

— Почему?

Оксана вздохнула.

— Мы настоящие ведьмы, — сказала она. — Из глубин времён, обладающие теми силами, о которых твоей Наде или Зое было только мечтать. Бабушка так говорила. А схема наша проста: влюбляем в себя людей из какого-нибудь знатного, богатого рода. Заставляем жениться. Управляем человеком. Рожаем от него ребенка — обязательно девочку — и продолжаем род, передавая по наследству всё, что было накоплено за многие столетия. Как-то так. Просто? Да, мой дорогой, просто. Весь секрет в зелье, которое ты попробовал несколько раз. Древнее, таинственное, убийственное по своей силе. Только я знаю секрет его приготовления. Оно тоже из глубин памяти, из галереи. Моя дальняя родственница создала его и передала рецепт по наследству, обязав свою дочь строго следовать нашему родственному пути к бессмертию. Каждый устраивает свою жизнь, как умеет, понимаешь? У кого-то на роду написано просиживать штаны в бизнес-центре. Кто-то всю жизнь купается в деньгах, потому что получил их по наследству. А кто-то ищет себе любовь всей жизни и потом — продолжает род. Мы как дерево: одна оболочка — одна жизнь.

— Колдовство.

— Ты же не веришь в колдовство, забыл? Легко было так говорить, пока не увидел своими глазами.