Кладбище ведьм
Часть 22 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— А он?
— Дохляк, — махнула рукой Вера Петровна, словно сообщала, что муж в очередной раз напился с друзьями на работе. — Вообще не дышал. Не знаю, что Зойка с ним делала, но прошел час или полтора — я все глаза выплакала — и выходит она, в общем, уставшая, раскрасневшаяся. Щеки горят, словно два спелых яблока. Пот так и льет. «Забирай, говорит, своего. И я его на всякий случай закодировала, чтоб не пил»
Скрипнула дверь. Надя вздрогнула. На пороге топтался, разуваясь, Федя. На сутулых плечах его осели снежинки.
— Федь, а Федь, — подмигнула Вера Петровна. — Водочки будешь? Предлагают тут.
Федя смущенно помотал головой, провел рукой по седоватым усам. Жена рассмеялась, произнесла громким шепотом:
— Для него теперь водка водорослями пахнет. Говорит, до тошноты. Поэтому и не пьет. Так что вот. Мать ваша была чудесной женщиной. А что Мишеньку моего, золотце, не взялась лечить, так это её дело. Всякое бывает. А вы же попробуете, да?
Конечно, попробует.
Надя зажгла шесть свечей, выставленных в круг. Положила в центр пустую прозрачную миску. Рядом с ними три яйца. Яйца были купленные, с синими штампами на боках, но где взять свежие Надя не знала. Интернет уверял, что подойдут и такие. Ещё поставила стакан с водой, упаковку соли, положила ножницы.
— Надо его раздеть, — произнесла, стараясь не смотреть на бедного Мишеньку.
— Полностью?
— Можно по пояс. Мне главное грудь, живот…
Вера Петровна принялась суетливо расстегивать рубашку, стянула футболку, обнажая костлявое искалеченное тело. Мишенька был худ и бледен. Выпирали ребра, ключица. Тяжело опускалась и поднималась грудь. Хотя было не холодно, желтоватая кожа его мгновенно покрылась мурашками.
Получится ли?
Впервые с утра Надя вдруг начала сомневаться. Если даже мама не захотела браться… а тут она, не имея ни малейшего представления, что и как правильно делать. Ведьма без опыта работы, вот смеху-то.
Взяла первое яйцо. Оно было холодное, только что из холодильника. Мише придётся потерпеть. Прислонила его к Мишиному виску и начала медленно катать по кругу. От виска, по лбу, к другому виску, на затылок. Медленно опускалась. Затылок — щека — нос — другая щека — затылок — губы.
Шептала при этом: «Отце наш, сущий на Небесах, да осветится Имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет Воля Твоя на Земле как Небе. Хлеб наш насущный…»
Странно, что все ведьмовские дела сопровождались молитвами. Как будто была связь между истинной верой и вот этим вот ведьмовством.
Яйцо постепенно потеплело. Надя положила его на стол, в круг из свечей, взяла второе и проделала тоже самое, катая яйцо по телу, от плеч до живота. Заметила множество мелких узловатых шрамов на груди, на спине. Несколько больших шрамов, криво ползущих вдоль позвоночника. Еще один рубец тянулся от правого соска вбок, к пояснице.
«Отче наш…»
Третье яйцо прокатила не по кругу, а сверху вниз. Бросила взгляд на родителей. Отец так и замер на пороге, не решаясь подойти ближе. Мать вытянулась в кресле в струнку, приоткрыла рот, полный золотых зубов.
«А что, если получится? — вдруг подумала Надя. — Что будет, если я заставлю Мишеньку подняться из кресла? Превращу его обратно в здорового, симпатичного парня?»
Задрожали кончики пальцев. Дрожь зародилась в районе затылка и пробежала по позвоночнику. Это ж какая сила может открыться. Это сколько возможностей!.. На мгновение стало страшно. Так бывает, когда впервые садишься за руль автомобиля и понимаешь, что можно вдавить педаль газа и помчаться сто шестьдесят километров в час по трассе, и никто никогда тебя не остановит. Страх перед силой, которая находится в руках. Можно ли ею управлять? Справится ли?..
Потерла виски, стараясь унять дрожь. Взяла первое яйцо и осторожно сдавила его кончиками пальцев. Раздался хруст, по поверхности пробежали трещины. Надя надавила сильнее, разломила скорлупу надвое и осторожно, чтобы оставить желток внутри, вылила белок в прозрачную миску. Белок растекся, задрожал мелко и застыл на дне миски. Надя осторожно вывалила внутрь и желток. Он шмякнулся в центр, пошел ко дну. Желток был темно-красным, с крохотными белыми точками.
— Видно чего? — шепотом спросила Вера Петровна.
Надя нахмурилась. Дрожь в пальцах не унималась. Подступало состояние, которое она испытывала в тот день, когда впервые села погадать на картах. Немного кружилась голова… Итак… Надо бы сосредоточиться… Эти… знания… они придут… Как там писали в книгах?
Она раздавила второе яйцо, вылила белок в миску, сверху бросила желток. Два желтка смешались вместе — один красный, второй бледно-желтый. Тот, который желтый, лопнул. Вокруг него расплылись завитушками тонкие желтоватые линии.
— Порча, — внезапно сказала Надя, и сама сначала не поверила, что говорит. Из потока мыслей выскочила нужная, вычитанная в одной из книг. — Когда завитки бледные, значит порча небольшая. Неопытный человек делал.
— Я так и знала!
— Кто-то пожелал плохого, вычитал где-то, как можно порчу навести, ну и…
Сощурившись, Надя перевела взгляд на Мишу, потом обратно на миску. Опустила в вязкую массу указательный палец, осторожно взболтала. Желтки расплылись. Виски болели, мыслей было много, они так давили, старались выскочить из головы, что Надя боялась закричать. Еле сдерживаясь, она пробормотала:
— Порча не в здоровье… Это мотоцикл. Чтобы врезался. А дальше — судьба.
Внезапно Надя поняла, почему её мама отказалась выхаживать Мишу. Она не могла помочь. Это из области совершенно других материй. Порча, которую навела какая-нибудь брошенная одноклассница, сработала раньше. Из рук внезапно выскочил руль, колесо вильнуло, и Миша слетел с дороги на скорости больше ста километров. Ни шлем, ни защита не помогли.
— Судьба? — прошептала Вера Петровна, повернулась к Феде. — Черте что и сбоку бантик. И как быть?
— Я не знаю, — пожала плечами Надя. — Это не порча. Всё, что случилось после того, как ваш сын слетел с мотоцикла, это его судьба. Жизнь. По-другому не могу сказать.
Вера Петровна, уперев руки в бока:
— Ты мне тут зубы не заговаривай! — начала говорить она, сначала шепотом, потом все громче. — Если не умеешь, то и не берись! Возомнила о себе! Я тоже так могу, яйца-то давить! А делом, делом кто заниматься будет? Ох уж эти городские. Ничего не умеют, кроме как языком болтать. Знала бы, не тратилась на дорогу. Зимой-то с коляской, думаешь, легко сюда тащиться?
Она наговорила много чего еще. Надя терпеливо слушала. Федя виновато жался у порога, мял в пальцах сигарету. Руки у него были грубые, работящие, с темными толстыми ногтями.
— Говорю же вам. Помочь здесь невозможно.
— Тогда зачем тебе это, — Вера Петровна кивнула на стол. — Третье яйцо зачем?
Тут пронзительно и отчаянно завыл Миша. Два его пальца задвигались, поднимаясь и опускаясь. Пена на губах начала пузыриться.
— Мишенька! Ангелочек! — встрепыхнулась Вера Петровна, подбежала, вытаскивая платок, принялась протирать вспотевшее лицо сына. — Раздели тебя, да? Мучают непонятно зачем! Не пойдем больше к ней. Не умеет она ничего…
Миша продолжал издавать ужасные звуки, от которых голова у Нади разболелась еще больше. Она прижала руки к голове, пробормотала:
— Давайте попробуем…
— Что? — оживилась Вера Петровна.
— Давайте, говорю попробуем. Выйдите на улицу. Мне надо остаться с ним наедине.
Федю дважды уговаривать не пришлось. Он выскочил первым, впустив морозный порыв ветра. Следом, что-то причитая себе под нос, вышла и Вера Петровна. Надя повернулась к Мише. Тот прекратил выть и, казалось, с любопытством смотрел на новоявленную ведьму.
— Третье яйцо, — сказала Надя, — Наперекор судьбе.
3.
Куриное яйцо хрустнуло, белок выплеснулся наружу и пополз по пальцам, капая в чашку с измельченными травами из маминого запаса (кипрей, чертополох и крапива — все в высушенном виде было разложено по полочкам).
Надя устало раздвинула скорлупу, положила её в ладони, чтобы не вывалился желток.
Голова раскалывалась. Прошло всего пятнадцать минут с того момента, как началось лечение (что-то похожее на лечение), а голова разболелась так, словно Надя напилась с вечера дешевого ликёра и только что проснулась.
Впервые в жизни Надя остро и болезненно ощущала чужое горе. Боль зародилась в кончиках пальцев, пробежала по запястьям и вцепилась острыми коготками в сердце.
Миша терпеливым взглядом наблюдал за тем, как Надя готовит вязкое, дурно пахнущее зелье. Помимо высушенных трав, она добавила в миску уксуса, несколько капель из пузырька, на котором маминым почерком было написано: «муравьиная сила». Жидкость была мутновато-желтого цвета. Самое неприятное — собрала чайной ложкой слюну из уголков губ Миши — тоже в миску — и принялась взбивать все это, читая по слогам, шепотом, одну молитву за другой, по инструкции. Добавила воды, воска, снова размешала. Следом немного муки. Как будто тесто для блинов готовила. И вот тут зародилась боль. От неожиданности Надя запнулась, замерла, разглядывая собственные руки. Пальцы дрожали, как у старухи. Боль пробирала до костей.
Так он чувствует себя каждый день, — возник в голове голос матери, — так он живёт.
Голос тихий, из воспоминаний. Но внезапно стало страшно.
Не прыгаешь ли выше головы?
Маму можно было называть как угодно: сварливой, несправедливой, лишенной материнского инстинкта, злой, самовлюбленной, но она никогда не переоценивала собственные возможности. Не бралась за работу, которую не смогла бы сделать хорошо.
Зачем мастерить Церковь, если ты даже не веришь в Бога?
Внезапно пришло воспоминание, будто принесло его по реке мыслей из каких-то тёмных глубин подсознания.
Когда Надя едва исполнилось восемь, к ним в гости пришел высокий гражданин в чёрном плаще. Он был выше двери в мамину комнатку под лестницей, чтобы пройти внутрь ему наверняка пришлось бы пригнуться, и поэтому Надя совершенно не помнила его лица. Зачем он пришел и чего хотел, Надя не знала. Она была занята — ей хотелось быстрее забраться на дерево около теплиц и посмотреть сверху на поселок. Это ведь почти также, как взлететь птицей, только немного ниже! Вот Надя и бегала по дому, в поисках своих надежных сандалий (в самый ответственный момент лямка на левой сандалии порвётся, и Надя едва не упадет с пятиметровой высоты, свезет себе колено и раздумает быть похожей на птицу). На высокого гражданина она наткнулась случайно. Он загораживал коридор. Надя принялась его разглядывать. Наверное, в маме в гости пришел великан.
«Нет, нет, даже и не думай, — говорила мама решительно. — Я свои силы знаю! Если помру здесь, то уж точно не от любви к Родине!»
Великан, несмотря на могучесть, скромно переминался с ноги и на ногу и что-то бубнил. Надя запомнила только, что разговор шел о площади перед администрацией. Как это было связано с мамой — непонятно.
«Я еще раз повторяю — ни за какие коврижки! Церковь строят те, кто верит в Бога, а я занимаюсь делом, которое умею, ни больше — ни меньше! Тебе дай палец, так ты руку откусишь, да?»
Великан ушел ни с чем. Мама вышла его проводить, шаркая тапочками, приметила в углу застывшую Надю и подмигнула:
«Заруби на носу, дорогая! Каждый должен делать то, что он умеет. Не прыгай выше головы»
Выше головы она тогда так и не прыгнула — до верхушки дерева не добралась, порвала сандалию и на поселок не посмотрела…
— Намажем, разотрем, чтобы силу вернуть, чтобы тело выздоровело, душа расцвела, — бормотала Надя, мотнув головой, чтобы избавиться от воспоминаний.
Она зачерпнула зелье ладонью (холодное, вязкое) начала размазывать его по Мишиным худым костлявым плечам, по шее. Показалось, что он задрожал, хотя, наверное, не мог. Сквозь потрескавшиеся онемевшие губы вырвался тихий, глубокий стон. На коже высыпали крупные белые мурашки.
— Потерпи, дорогой, потерпи, — шептала Надя, внезапно ощутив острую жалость, вперемешку с возникшей в суставах болью. — Я сама не знаю, что произойдет, но что-то определенно хорошее. Чувствую, понимаешь? Дар у меня.
Главное, самой поверить, что говоришь. Тут уже не до эйфории. Да она и не желала сейчас испытать удовольствие, за которое будет стыдно перед этим бедным парализованным подростком.
Боль вспыхнула с новой силой, вцепилась в сердце, пробежала зыбкой дрожью по коже. Задрожали губы, заболели зубы. Каждый чертов зуб! Моргнула — чувствуя, будто в глаза попал песок. Отстранилась, вытерла вспотевший лоб. Кольнуло в пояснице, а следом хрустнули одновременно коленки. О, господи!
Не успеешь — пожалеешь!
— Дохляк, — махнула рукой Вера Петровна, словно сообщала, что муж в очередной раз напился с друзьями на работе. — Вообще не дышал. Не знаю, что Зойка с ним делала, но прошел час или полтора — я все глаза выплакала — и выходит она, в общем, уставшая, раскрасневшаяся. Щеки горят, словно два спелых яблока. Пот так и льет. «Забирай, говорит, своего. И я его на всякий случай закодировала, чтоб не пил»
Скрипнула дверь. Надя вздрогнула. На пороге топтался, разуваясь, Федя. На сутулых плечах его осели снежинки.
— Федь, а Федь, — подмигнула Вера Петровна. — Водочки будешь? Предлагают тут.
Федя смущенно помотал головой, провел рукой по седоватым усам. Жена рассмеялась, произнесла громким шепотом:
— Для него теперь водка водорослями пахнет. Говорит, до тошноты. Поэтому и не пьет. Так что вот. Мать ваша была чудесной женщиной. А что Мишеньку моего, золотце, не взялась лечить, так это её дело. Всякое бывает. А вы же попробуете, да?
Конечно, попробует.
Надя зажгла шесть свечей, выставленных в круг. Положила в центр пустую прозрачную миску. Рядом с ними три яйца. Яйца были купленные, с синими штампами на боках, но где взять свежие Надя не знала. Интернет уверял, что подойдут и такие. Ещё поставила стакан с водой, упаковку соли, положила ножницы.
— Надо его раздеть, — произнесла, стараясь не смотреть на бедного Мишеньку.
— Полностью?
— Можно по пояс. Мне главное грудь, живот…
Вера Петровна принялась суетливо расстегивать рубашку, стянула футболку, обнажая костлявое искалеченное тело. Мишенька был худ и бледен. Выпирали ребра, ключица. Тяжело опускалась и поднималась грудь. Хотя было не холодно, желтоватая кожа его мгновенно покрылась мурашками.
Получится ли?
Впервые с утра Надя вдруг начала сомневаться. Если даже мама не захотела браться… а тут она, не имея ни малейшего представления, что и как правильно делать. Ведьма без опыта работы, вот смеху-то.
Взяла первое яйцо. Оно было холодное, только что из холодильника. Мише придётся потерпеть. Прислонила его к Мишиному виску и начала медленно катать по кругу. От виска, по лбу, к другому виску, на затылок. Медленно опускалась. Затылок — щека — нос — другая щека — затылок — губы.
Шептала при этом: «Отце наш, сущий на Небесах, да осветится Имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет Воля Твоя на Земле как Небе. Хлеб наш насущный…»
Странно, что все ведьмовские дела сопровождались молитвами. Как будто была связь между истинной верой и вот этим вот ведьмовством.
Яйцо постепенно потеплело. Надя положила его на стол, в круг из свечей, взяла второе и проделала тоже самое, катая яйцо по телу, от плеч до живота. Заметила множество мелких узловатых шрамов на груди, на спине. Несколько больших шрамов, криво ползущих вдоль позвоночника. Еще один рубец тянулся от правого соска вбок, к пояснице.
«Отче наш…»
Третье яйцо прокатила не по кругу, а сверху вниз. Бросила взгляд на родителей. Отец так и замер на пороге, не решаясь подойти ближе. Мать вытянулась в кресле в струнку, приоткрыла рот, полный золотых зубов.
«А что, если получится? — вдруг подумала Надя. — Что будет, если я заставлю Мишеньку подняться из кресла? Превращу его обратно в здорового, симпатичного парня?»
Задрожали кончики пальцев. Дрожь зародилась в районе затылка и пробежала по позвоночнику. Это ж какая сила может открыться. Это сколько возможностей!.. На мгновение стало страшно. Так бывает, когда впервые садишься за руль автомобиля и понимаешь, что можно вдавить педаль газа и помчаться сто шестьдесят километров в час по трассе, и никто никогда тебя не остановит. Страх перед силой, которая находится в руках. Можно ли ею управлять? Справится ли?..
Потерла виски, стараясь унять дрожь. Взяла первое яйцо и осторожно сдавила его кончиками пальцев. Раздался хруст, по поверхности пробежали трещины. Надя надавила сильнее, разломила скорлупу надвое и осторожно, чтобы оставить желток внутри, вылила белок в прозрачную миску. Белок растекся, задрожал мелко и застыл на дне миски. Надя осторожно вывалила внутрь и желток. Он шмякнулся в центр, пошел ко дну. Желток был темно-красным, с крохотными белыми точками.
— Видно чего? — шепотом спросила Вера Петровна.
Надя нахмурилась. Дрожь в пальцах не унималась. Подступало состояние, которое она испытывала в тот день, когда впервые села погадать на картах. Немного кружилась голова… Итак… Надо бы сосредоточиться… Эти… знания… они придут… Как там писали в книгах?
Она раздавила второе яйцо, вылила белок в миску, сверху бросила желток. Два желтка смешались вместе — один красный, второй бледно-желтый. Тот, который желтый, лопнул. Вокруг него расплылись завитушками тонкие желтоватые линии.
— Порча, — внезапно сказала Надя, и сама сначала не поверила, что говорит. Из потока мыслей выскочила нужная, вычитанная в одной из книг. — Когда завитки бледные, значит порча небольшая. Неопытный человек делал.
— Я так и знала!
— Кто-то пожелал плохого, вычитал где-то, как можно порчу навести, ну и…
Сощурившись, Надя перевела взгляд на Мишу, потом обратно на миску. Опустила в вязкую массу указательный палец, осторожно взболтала. Желтки расплылись. Виски болели, мыслей было много, они так давили, старались выскочить из головы, что Надя боялась закричать. Еле сдерживаясь, она пробормотала:
— Порча не в здоровье… Это мотоцикл. Чтобы врезался. А дальше — судьба.
Внезапно Надя поняла, почему её мама отказалась выхаживать Мишу. Она не могла помочь. Это из области совершенно других материй. Порча, которую навела какая-нибудь брошенная одноклассница, сработала раньше. Из рук внезапно выскочил руль, колесо вильнуло, и Миша слетел с дороги на скорости больше ста километров. Ни шлем, ни защита не помогли.
— Судьба? — прошептала Вера Петровна, повернулась к Феде. — Черте что и сбоку бантик. И как быть?
— Я не знаю, — пожала плечами Надя. — Это не порча. Всё, что случилось после того, как ваш сын слетел с мотоцикла, это его судьба. Жизнь. По-другому не могу сказать.
Вера Петровна, уперев руки в бока:
— Ты мне тут зубы не заговаривай! — начала говорить она, сначала шепотом, потом все громче. — Если не умеешь, то и не берись! Возомнила о себе! Я тоже так могу, яйца-то давить! А делом, делом кто заниматься будет? Ох уж эти городские. Ничего не умеют, кроме как языком болтать. Знала бы, не тратилась на дорогу. Зимой-то с коляской, думаешь, легко сюда тащиться?
Она наговорила много чего еще. Надя терпеливо слушала. Федя виновато жался у порога, мял в пальцах сигарету. Руки у него были грубые, работящие, с темными толстыми ногтями.
— Говорю же вам. Помочь здесь невозможно.
— Тогда зачем тебе это, — Вера Петровна кивнула на стол. — Третье яйцо зачем?
Тут пронзительно и отчаянно завыл Миша. Два его пальца задвигались, поднимаясь и опускаясь. Пена на губах начала пузыриться.
— Мишенька! Ангелочек! — встрепыхнулась Вера Петровна, подбежала, вытаскивая платок, принялась протирать вспотевшее лицо сына. — Раздели тебя, да? Мучают непонятно зачем! Не пойдем больше к ней. Не умеет она ничего…
Миша продолжал издавать ужасные звуки, от которых голова у Нади разболелась еще больше. Она прижала руки к голове, пробормотала:
— Давайте попробуем…
— Что? — оживилась Вера Петровна.
— Давайте, говорю попробуем. Выйдите на улицу. Мне надо остаться с ним наедине.
Федю дважды уговаривать не пришлось. Он выскочил первым, впустив морозный порыв ветра. Следом, что-то причитая себе под нос, вышла и Вера Петровна. Надя повернулась к Мише. Тот прекратил выть и, казалось, с любопытством смотрел на новоявленную ведьму.
— Третье яйцо, — сказала Надя, — Наперекор судьбе.
3.
Куриное яйцо хрустнуло, белок выплеснулся наружу и пополз по пальцам, капая в чашку с измельченными травами из маминого запаса (кипрей, чертополох и крапива — все в высушенном виде было разложено по полочкам).
Надя устало раздвинула скорлупу, положила её в ладони, чтобы не вывалился желток.
Голова раскалывалась. Прошло всего пятнадцать минут с того момента, как началось лечение (что-то похожее на лечение), а голова разболелась так, словно Надя напилась с вечера дешевого ликёра и только что проснулась.
Впервые в жизни Надя остро и болезненно ощущала чужое горе. Боль зародилась в кончиках пальцев, пробежала по запястьям и вцепилась острыми коготками в сердце.
Миша терпеливым взглядом наблюдал за тем, как Надя готовит вязкое, дурно пахнущее зелье. Помимо высушенных трав, она добавила в миску уксуса, несколько капель из пузырька, на котором маминым почерком было написано: «муравьиная сила». Жидкость была мутновато-желтого цвета. Самое неприятное — собрала чайной ложкой слюну из уголков губ Миши — тоже в миску — и принялась взбивать все это, читая по слогам, шепотом, одну молитву за другой, по инструкции. Добавила воды, воска, снова размешала. Следом немного муки. Как будто тесто для блинов готовила. И вот тут зародилась боль. От неожиданности Надя запнулась, замерла, разглядывая собственные руки. Пальцы дрожали, как у старухи. Боль пробирала до костей.
Так он чувствует себя каждый день, — возник в голове голос матери, — так он живёт.
Голос тихий, из воспоминаний. Но внезапно стало страшно.
Не прыгаешь ли выше головы?
Маму можно было называть как угодно: сварливой, несправедливой, лишенной материнского инстинкта, злой, самовлюбленной, но она никогда не переоценивала собственные возможности. Не бралась за работу, которую не смогла бы сделать хорошо.
Зачем мастерить Церковь, если ты даже не веришь в Бога?
Внезапно пришло воспоминание, будто принесло его по реке мыслей из каких-то тёмных глубин подсознания.
Когда Надя едва исполнилось восемь, к ним в гости пришел высокий гражданин в чёрном плаще. Он был выше двери в мамину комнатку под лестницей, чтобы пройти внутрь ему наверняка пришлось бы пригнуться, и поэтому Надя совершенно не помнила его лица. Зачем он пришел и чего хотел, Надя не знала. Она была занята — ей хотелось быстрее забраться на дерево около теплиц и посмотреть сверху на поселок. Это ведь почти также, как взлететь птицей, только немного ниже! Вот Надя и бегала по дому, в поисках своих надежных сандалий (в самый ответственный момент лямка на левой сандалии порвётся, и Надя едва не упадет с пятиметровой высоты, свезет себе колено и раздумает быть похожей на птицу). На высокого гражданина она наткнулась случайно. Он загораживал коридор. Надя принялась его разглядывать. Наверное, в маме в гости пришел великан.
«Нет, нет, даже и не думай, — говорила мама решительно. — Я свои силы знаю! Если помру здесь, то уж точно не от любви к Родине!»
Великан, несмотря на могучесть, скромно переминался с ноги и на ногу и что-то бубнил. Надя запомнила только, что разговор шел о площади перед администрацией. Как это было связано с мамой — непонятно.
«Я еще раз повторяю — ни за какие коврижки! Церковь строят те, кто верит в Бога, а я занимаюсь делом, которое умею, ни больше — ни меньше! Тебе дай палец, так ты руку откусишь, да?»
Великан ушел ни с чем. Мама вышла его проводить, шаркая тапочками, приметила в углу застывшую Надю и подмигнула:
«Заруби на носу, дорогая! Каждый должен делать то, что он умеет. Не прыгай выше головы»
Выше головы она тогда так и не прыгнула — до верхушки дерева не добралась, порвала сандалию и на поселок не посмотрела…
— Намажем, разотрем, чтобы силу вернуть, чтобы тело выздоровело, душа расцвела, — бормотала Надя, мотнув головой, чтобы избавиться от воспоминаний.
Она зачерпнула зелье ладонью (холодное, вязкое) начала размазывать его по Мишиным худым костлявым плечам, по шее. Показалось, что он задрожал, хотя, наверное, не мог. Сквозь потрескавшиеся онемевшие губы вырвался тихий, глубокий стон. На коже высыпали крупные белые мурашки.
— Потерпи, дорогой, потерпи, — шептала Надя, внезапно ощутив острую жалость, вперемешку с возникшей в суставах болью. — Я сама не знаю, что произойдет, но что-то определенно хорошее. Чувствую, понимаешь? Дар у меня.
Главное, самой поверить, что говоришь. Тут уже не до эйфории. Да она и не желала сейчас испытать удовольствие, за которое будет стыдно перед этим бедным парализованным подростком.
Боль вспыхнула с новой силой, вцепилась в сердце, пробежала зыбкой дрожью по коже. Задрожали губы, заболели зубы. Каждый чертов зуб! Моргнула — чувствуя, будто в глаза попал песок. Отстранилась, вытерла вспотевший лоб. Кольнуло в пояснице, а следом хрустнули одновременно коленки. О, господи!
Не успеешь — пожалеешь!